Перекресток - Слепухин Юрий Григорьевич. Страница 102

— Так это вообще никакой не комсомолец, — горячо подхватила Таня, повернув к нему голову. — Для меня это ясно, Сережа! Но почему другие этого не видят? Как может такой работать в комсомольском аппарате? Ведь он же инструктор горкома, ты подумай!

— М-да…

Звонко роняя секунды, текло время. Двое молчали и не шевелились, лежа рядом на узкой неудобной койке, — так могут отдыхать супруги после трудового дня, влюбленные после объятий или солдаты на случайном ночлеге в канун боя.

— А что же теперь будет со мной? — тихо спросила Таня, и в голосе ее опять промелькнул страх. — Ты думаешь, меня могут исключить… даже если я перед ним извинюсь?

— Ты не должна извиняться перед ним, пусть сначала он извинится.

— Ну разумеется…

— А насчет исключения — не думаю. Вызовут на комитет, расскажешь все, как было… В комитете у нас ребята хорошие, они поймут. Ну запишут выговор для порядка.

— Для порядка… Какой же это порядок, Сережа?

— Какой есть…

Да, она лежала здесь рядом с ним, как может лежать жена, подруга и соратница, лежала так близко, что он, не шевелясь, ощущал ее плечо, руку, легкий изгиб бедра; и это ощущение доверчиво прижавшегося к нему тела наполняло Сергея непривычным и грозным сознанием ответственности. Да, теперь это так — на каждом шагу и до конца жизни…

Привстав на локте, он в полутьме заглянул в ее глаза, словно желая еще в чем-то удостовериться, и коснулся губами ее щеки. Потом поднялся, осторожно высвободил руку. Часы показывали одиннадцать. Сергей заслонил ладонью Танины глаза и включил свет.

— Пора, Танюша. Трамваи у нас сейчас ходят только до полдвенадцатого, как раз захватим последний…

6

Из дневника Людмилы Земцевой

28.XII.40

Разбор Таниного дела назначен на понедельник. Трудно предсказать, чем это кончится. Если Ш. вел себя безобразно, то Т., к сожалению, попросту глупо. И в отряде вообще, и при разговоре с Ш. Не знаю, впрочем, как бы я повела себя на ее месте. Страшно все это неприятно. И еще в канун Нового года. Вот уж подарок!

30.XII.40

Только что вернулась с заседания комитета. Все прошло как-то странно. Присутствовал сам Ш. — очевидно, в качестве прокурора. Это уже неправильно само по себе. Выступление свое он провел в совершенно погромном тоне; я еще никогда не слышала, чтобы на комитете так говорили о комсомолке. Можно подумать, что Т. действительно учила своих пионеров не верить Советской власти и вообще проповедовала контрреволюцию!

Т., к моему приятному удивлению, выступила лучше, чем мы с С. ожидали. Ошибку свою она призвала (вернее, не ошибку, а ошибки: самоуправство, анархические методы в работе и прочие смертные грехи), по объяснила тем, что вообще не может оставаться спокойной и рассудительной, когда речь идет о фашистах. Потом она использовала свое главное оружие, напомнив комитету о том, что за два неполных месяца вывела четвертый «А» аз прорыва и сделала его одним из лучших классов в школе. Все это смягчило впечатление от слов Ш. и вообще как-то их затерло. Он тогда выступил еще раз и очень кричал на Т., называя ее демагогом, спекулирующим на антифашистских настроениях, разлагательницей и уклонисткой. Счастье Т., что слишком уж он перехватил в своих нападках и тем самым сделал их малоубедительными в глазах комитета. Будь он умнее, он мог бы, используя Танины ошибки, добиться более сурового наказания. В общем, ей записали выговор и отстранили от пионерской работы.

А Шибалиным все возмущены. Мы с ребятами решили пойти в горком и поговорить там относительно его методов. Не знаю, когда лучше это сделать. Очевидно, после каникул — сейчас там будет запарка, а поговорить нужно обстоятельно.

1.I.41

Итак, еще один Новый год — последний в «школьном состоянии». Тысяча девятьсот сорок первый! Господи, как летит время. Сегодня я перечитывала старые тетради своего дневника и изумлялась собственной глупости. А ведь в то время это не замечалось! Обидно думать, что так будет продолжаться и впредь: каждый год будешь перечитывать старые записи и думать: «Какая же я была глупая!» Иными словами, человек глуп все время. Как говорила Трофимовна, «учись, учись, а дураком помрешь». Веселенькая сентенция!

Встречали у нас — только молодежь, обычный наш кружок. Мама в Москве на совещании, а Алекс. Сем. тоже куда-то выехал на несколько дней. Было весело. Даже гадали по рецептам Пушкина и Жуковского, но так ничего и не поняли.

А в общем интересно! Такой переломный для всех нас год. «Перекресток», как говорит Танюша. Последние месяцы школы, переезд в другие города, университет. Танюша выйдет замуж — это известно даже без помощи ярого воска, двух зеркал и прочего колдовского инвентаря. Я поступлю на физико-математический и начну медленно, но верно превращаться в мамин идеал — ученую женщину. Господи, я даже сейчас вдруг всплакнула. Вот дура-то. Кончается юность — самое лучшее, может быть, время жизни. Здесь я могу быть совершенно откровенна. Не знаю вообще, нужно ли этого стыдиться. Я так завидую Танюше! И не только ей. Ира сидела за столом рядом со своим Мишкой — видно, что она влюблена даже в его очки, так же, как и он в нее. Через три месяца мне будет восемнадцать, а меня еще никто не любил. Впрочем, я тоже не любила — не знаю только, можно ли назвать это утешением. Очевидно, сказывается мамино воспитание — «никаких эмоций»… Что это у меня сегодня глаза на мокром месте?

7.I.41

Были с Т. в театре, на «Отелло». Как раз в прошлом году мы видели его в другой постановке — приезжала труппа из Д-ска, — и сразу заметна разница. Агранович ставит куда тоньше и глубже. Там Яго был просто обычный вульгарный интриган и негодяй, а у Агр. он даже приобретает какое-то величие — величие зла, разумеется. Это фигура трагическая по преимуществу. Настоящий макиавеллист, типичный продукт эпохи Борджиа. Чувствуется, что он сам не всегда волен в своих поступках, что Зло (именно с большой буквы) овладело им и лишило свободы выбора. Не знаю, конечно, это ли имел в виду сам Шекспир, но, во всяком случае, такая трактовка оригинальна и интересна. Ведь такие авторы тем и велики, что созданные ими образы по-новому понимаются каждым новым поколением, будят какие-то мысли, толкают на поиски. В конце концов, и Дон-Кихот в разные эпохи понимался по-разному.