Война крыш - Словин Леонид Семенович. Страница 43

Роберт Дов был дерьмовый мужик.

Но ему повезло. А он, Юджин Кейт, теперь может смело заткнуться со своими версиями…

Начальник Центрального отдела штаба Иерусалимского округа Шмулик ждал Роберта Дова за столом у себя в кабинете, под репродукцией картины «Первый Храм», доставшейся ему от предшественника.

Дов вошел с обычной своей кривой улыбкой на пунцовых губах, поблескивая маслеными глазками.

— Садись, Роберт. Как ты?

— В порядке. — Дов подвинул стул. — Ты тоже?

— Да. Все в порядке.

Полковник Шмулик, плечистый амбал в форменной, с короткими рукавами сорочке, сидел в излюбленной позе — сложив на столе перед собой оба огромных кулака, большие, как мячи для регби.

Роберт Дов устроился сбоку у приставного столика. У него не было причин для беспокойства в связи с вызовом начальства. Все последнее время дела шли хорошо. Результаты расследования дела об убийстве Амрана Коэна доложили министру.

Правда, со Шмуликом следовало всегда держать ухо востро. Никто не знал, что от него можно ждать в следующую минуту.

Полковник поделился смешной новостью:

— В Герцлии выпустили домашний детектор лжи. Слыхал?

— Нет. Очень интересно!

— Подключаешь к телефону и начинаешь говорить. Собеседник не догадывается, что происходит. А ты следишь: нервничает? Спокоен? По прибору.

— Первый раз слышу…

— Называется «трассер». Запомни! Полезная штука…

Никто не видел, чтобы Шмулик нервничал, был растерян или спешил. Распекал всегда тоже с улыбочкой.

Начинал непонятно. Обычно не с того, что его заботило.

Когда подчиненный, успокоившись, наконец незаметно переводил дух, тема разговора резко вдруг менялась.

Начальник Центрального отдела никогда не заканчивал тем, с чего начинал…

— Когда к нам прибудут «трассеры», я тебе первому дам, Роберт!

— Почему мне?

— Может, тебе он нужней, чем остальным. Не понимаешь? Сейчас объясню. По делу Амрана Коэна у тебя оба обвиняемых допрошены. И Гия, и Борис…

— Да.

— Один говорит, что они пришли с молотком и сбили замок с двери. А второй: «Дверь была открыта. Молоток лежал у нищего в доме…»

«Ну вот! Не соскучишься…»

— Но ты сам знаешь, Шмулик: тут не до мелочей. Надо быстро зафиксировать. Начнешь копаться — можешь все потерять… Так?

— Но почему ты потом не устранил противоречия? Ты ведь мастер. Не мне тебя учить. Взял бы и уточнил…

Несколько раз звонили телефоны. То один, то другой. Шмулик отвечал точно и коротко. Все так же не спеша.

Дов объяснил:

— Я боялся: как только их сведут вместе — они могут от всего отказаться! А кроме того, и Гия, и Борис согласились подписать соглашение с прокуратурой… Так что разницы нет! Принесли с собой молоток или там взяли!

— Сдается, с этим делом будет еще хлопот…

— Не думаю.

— Я взял аудиокассету с допросом Бориса. Он спрашивал твоего переводчика: «Может, сказать, что мы сбили замок молотком?» Советовался.

— А тот?

— Ты у своего переводчика лучше спроси.

— Спрошу.

— А что ты скажешь, если встанет вопрос об Амране Коэне? Жил ли такой человек на свете?

— Все будет в порядке, Шмулик. Адвокаты подпишут соглашения с прокуратурой — дело пойдет в архив.

— Мне звонил генеральный комиссар. Известные авторитеты в Тель-Авиве и в Ашдоде проявляют активный интерес к обстоятельствам гибели Амрана Коэна… И что с деньгами, которые они взяли? Триста тысяч долларов — не шутка! Где они?

— Тут все глухо.

— Банки запрашивал? На их имена, на имена их подруг?

— Да, но счетов нет.

— Я к чему спрашиваю! Не догадываешься?

— Нет.

— Твой Боря в тюрьме в Беер-Шеве сегодня пытался покончить с собой. Порезал себе вены…

Борька лежал на высокой американской кровати у самого окна. Внизу в окно была видна часть тюремного двора, сбоку, за плоской крышей какой-то постройки, почти вровень тянулись уступы красной черепицы. Там были улицы. На закате тень от здания тюрьмы ложилась темным квадратом на асфальт двора.

Рядом с Борькиной койкой стояла передвижная капельница на колесиках.

Обстановка в тюремной больничке была нормальной.

Разрешалось выходить на лестницу курить, таская за собой капельницу. Рядом с решетчатой металлической дверью всегда курили несколько заключенных.

Болтали о том о сем.

Некоторые отбывали свои срока в Союзе тоже.

— В Израиловке сидеть — это санаторий! Жратвы на валом! Хоть жопой ешь! Ты бы на лесоповале погорбил…

Они привезли сюда лагерные песни.

Вечером пели негромко: «Тихо вечер за решеткой догорает…», «Еще не скоро я вернусь пешком…».

Похожий на гриб, крепкий невысокий дедок появился в больничке на другой день вслед за Борькой — рыжеватый, с облезлой, словно обесцвеченной бородой. Первые сутки проспал как убитый.

Один из пацанов объяснил:

— Ворина. Лет десять в стране мотает. В Союзе оттянул порядком. Кличка Старик.

— В законе?

— Был. Потом его землянули. Ребята рассказали.

Борька любил такие истории.

— Дело вроде было так.

Старик, тогда еще не старик, кончал срок. Их пригнали на новое место. Зима, север. Воры сидели у костра, мужики, как водится, прыгали на снегу всем табуном. Грелись. Ночью пришел еще этап. Мужики пошли к мужикам. Воры — к ворам. Мест у костра было ограниченно.

Один вор из прибывших обошел тех, которые грелись. К каждому присмотрелся. Подошел к Старику. Дернул от костра, сел на его место.

— Ну!

— Чего? Воры сидят. Ждут, что будет. И тот ждет, кто его двинул. Старик должен был замочить его тут же. Сесть на свое место. А утром подписаться на новый срок… Он не захотел. Назавтра он был уже с с у ч е н…

— Струсил.

— Просто тот вор, который его дернул, почувствовал в нем слабину. Старик в этом месяце должен был освобождаться!

Борьке еще предстояло только знакомиться с этими людьми.

— А чего он здесь?

— С каким-то смыслом. Гнилой заход… Ложку заглотил.

— Ё-мое…

— Он уже их переглотал больше десятка. Теперь оперировать будут. У него и без того весь живот изрезан. Ты с ним осторожнее… Он тут хозяин. Не смотри, что старый. Для него лишить кого-нибудь глаза или, скажем, нос откусить ничего не стоит…

Старик выглядел нестрашным. Большей частью молча лежал на кровати или курил. Все так же молча. Персонал его знал, относился уважительно-осторожно.

С Борькой он ни разу не заговорил. Тем не менее Борька чувствовал к себе интерес старого вора.

Борька объяснял это тем, что он рэцах — убийца.

Старожилы еще помнили сидевшего тут знаменитого убийцу — он прибыл из Америки, чтобы замочить бывшего главаря израильской мафии Лос-Анджелеса, который последние три года жил в Тель-Авиве.

Рэцах, подойдя вплотную, спокойно расстрелял его в ресторане на Дизингоф, после чего спокойно удалился.

В отличие от Борьки, у того не было причин задерживаться в Израиле надолго.

Других убийц, кроме Борьки, в больничке не было.

Разговор со Стариком состоялся скоро.

Поздно ночью Борька вышел курить. В коридоре было пусто. В ординаторской сидел тюремщик, поглядывал в открытую дверь.

Борька засмолил вторую сигарету. Спать не хотелось.

В это время дверь палаты скрипнула. На пороге показался Старик. Несколько минут курили вместе.

— Тебе убийство шьют? — Голос у Старика был прокуренный. Звучал отрывисто, с напором.

Было очевидно, что Борька обязан ответить.

— Ну!

— В Иерусалиме, я так слышал.

— Да. Нищего. Амрана Коэна…

— Ты в сознанке?

— Да.

— Тогда проще. Можно спрашивать. Второй, с тобой… Он тоже пацан?

— Да, Гия.

— Сколько ему?

— Шестнадцать лет и три месяца.

— Как же это вышло?

Борька снова понял, что должен ответить.

Он повторил то, что говорил на допросе переводчику.

— Мы пришли поискать денег. Открыли, вошли. В квартире никого нет. Стали искать…