Недоверчивые любовники - Смайт Шеридон. Страница 50

Они разговаривали обо всем на свете. Нимало тому не удивившись, Остин обнаружил, что многие их жизненные ценности и убеждения схожи.

На второй день он взял Кэндис на рыбную ловлю, а нынче они плавачи по озеру под парусом до тех пор, пока набрякшие дождем тучи не вынудили их причалить к берегу. Потом они сидели в трейлере, жевали холодные сандвичи с ветчиной и играли в долгую, требующую немалой сообразительности игру джин-рамми [7]. Кэндис наголову разбила Остина и злорадно упивалась своей победой до тех пор, пока он не пригрозил выгнать ее под дождь. На что она гордо вскинула голову и заявила: пусть только попробует.

Остин со стоном перевернулся на другой бок. Одно дело заниматься вместе рыбной ловлей, парусным спортом или просто гулять по окрестностям. А теперь вот, когда дождь загнал их в тесные пределы фургона, Остин уже не ручался за себя. Бог мой, да они тут пройти мимо друг друга не могут, не соприкоснувшись.

Наконец, убаюканный звуками дождя, Остин задремал.

Он пробудился наутро под негромкое мурлыканье напевавшей какую-то мелодию Кэндис. Остин полежал, тревожно прислушался, не донесется ли еще каких-нибудь звуков. Звук донесся: дождь барабанил по-прежнему. Так сказать, явление природы, превратившееся в мучительную пытку. С негромким проклятием Остин вывернулся из койки, благополучно приземлился на ноги. И замер.

Кэндис стояла возле небольшой газовой плитки, которую Остин приобрел в магазинчике кемпинга после того, как они убедились в полной неисправности печки в трейлере. Кэндис была в ночной рубашке, слишком для нее просторной, но при этом и слишком короткой, довольно сильно открывающей бедра — словно для вящего соблазна Остина. Ноги у нее были босые, на лице никакого грима, а волосы, собранные в хвост на макушке, свободно падали на шею и плечи, Она выглядела не только совершенно счастливой, но и весьма соблазнительной.

От бурного приступа желания у Остина ослабели колени. Он скрипнул зубами и ухватился за планку, которая удерживала у стены доску складного обеденного стола.

— Чем это ты занимаешься? — спросил он внезапно севшим голосом.

Кэндис охнула и быстро обернулась, прижимая к груди ложку.

— Ты меня напугал. Я взбиваю яйца. — Ее солнечная улыбка словно прояснила мрачную погоду. — Разве ты не голоден?

Голоден ли он? Голоднее медведя после долгой зимы. Медведя-самца, которому самка нужна не меньше, чем пища. Пока Остин стоял, борясь со стремлением подхватить Кэндис на руки и отнести в койку, она уронила ложку.

Наблюдать за тем, как она наклонилась, было еще мучительнее, чем терпеть пытку дождем. Кэндис не присела, а просто нагнулась, открыв для обозрения длинные стройные ноги и дерзкую попку в белых трусиках.

У Остина пересохло в горле. Он скорее прошелестел, чем проговорил, чтобы Кэндис выключила горелку.

— Чего ради? — удивилась она. — Омлет еще не готов.

— Ради того, что иначе он сгорит.

— Остин, ты не заболел? — озабоченно сдвинув брови, спросила Кэндис.

— Можно сказать и так.

Разве порыв страсти — не болезнь? Самая настоящая!

Выражение лица Кэндис сделалось еще более озабоченным. Она выключила горелку и опустила ложку в кастрюльку с длинной ручкой.

— Могу я чем-нибудь помочь тебе? Ты подхватил простуду? У тебя температура?

Остин наконец отпустил планку и взял себя в руки.

— Могла бы подойти ко мне и проверить.

Он намеревался нарушить свой временный обет воздержания и провести весь дождливый день, занимаясь любовью с Кэндис снова и снова. Они ведь достаточно наговорились.

Кэндис подошла к нему близко, так близко, что Остин был уверен: она своим телом ощущает его возбуждение.

Глаза у Кэндис были ласковые и блестящие; она коснулась прохладной ладонью его лба.

— Здесь все в порядке, лоб холодный, — сообщила она и перенесла руку Остину на грудь, запустив пальцы в густую поросль.

Остин затаил дыхание. Озорница!

Кэндис поджала губы и покачала головой:

— И здесь тоже ничего.

Рука ее медленно спускалась ниже, ниже, пока не коснулась трепещущего от напряжения пениса.

— А вот здесь горячо, — проворковала она удовлетворенно.

С поистине дикарским рычанием Остин подхватил ее на руки и потащил к себе в постель. Кэндис смеялась, обняв его за шею; поцеловала ямку на горле, потом подбородок и наконец прильнула губами к губам.

Дождь лил до самого вечера, но им было наплевать на дождь.

Позже, когда они с Кэндис уютно лежали рядышком в койке — точь-в-точь две ложечки в футляре, — он убрал с ее лба влажные волосы и в очередной раз отогнал от себя тревожные мысли о неопределенном будущем. До чертиков хотелось выложить ей всю правду и покончить с этим раз и навсегда.

Страх быть отвергнутым сковывал его язык.

Кэндис положила руку Остина себе на живот и накрыла своей ладонью.

— Когда ты перестал даже дотрагиваться до меня, — заговорила она, — я решила, что причина в этом.

Остин рывком сел. Повернул Кэндис на спину и заглянул в глаза. Ему и в голову не приходило, что она может подумать такое.

— Ты должна понимать, что это чушь! — воскликнул он. — Ты с каждым днем становишься все более желанной для меня.

Судя по выражению ее лица, Остин не убедил Кэндис; тогда он наклонился и прижал губы к ее животу, а потом коснулся его щекой. Как еще мог он выразить свои чувства, не возбуждая подозрений? Он не мог рассказать ей — пока не мог.

Он хотел — нет, ему было просто необходимо — остаться вот так с Кэндис наедине. Здесь, далеко от города, репортеров и своего сумасшедшего братца, он мог почти убедить себя, что все в порядке. И почти надеяться, что Кэндис горячо и навсегда полюбит его.

Солнце поднялось высоко в небо, дождя как не бывало, когда на следующее утро они вдвоем выбрались из домика на колесах и направились в душ.

Остин оставил Кэндис у входа в женскую раздевалку после сладкого и долгого поцелуя и, вполне счастливый и довольный, вошел в душевую кабинку в мужском отделении. Вооруженный мылом, шампунем, дезодорантом, чистой одеждой и полотенцем, он включил душ и, насвистывая, принялся мыться, стоя под струями тепловатой воды.

Он настраивал себя на оптимистический лад. Быть может, Кэндис привязалась к нему достаточно сильно, чтобы простить. Держа ее ночью в объятиях, Остин верил этому, но отрезвляющий дневной свет приносил с собой сомнения. Он нанес на волосы шампунь и закрыл глаза, подставив голову под душ, чтобы смыть пену.

— Вот мочалка, — произнес голос, до того знакомый, что Остин открыл глаза.

Какого черта? Мыльная вода потекла на лицо быстрее, чем он снова успел зажмуриться. Остин протянул руку, схватил предложенную ему мочалку из махровой ткани и прижал ее к глазам, которые сильно щипало.

— Извини. Я не хотел тебя напугать.

Остин осмелился приоткрыть один покрасневший глаз, как будто разум отказывался верить тому, чего не подтвердило зрение.

Встревоженное лицо Джека просунулось в кабинку сквозь щелку в занавеске.

Значит, это вовсе не галлюцинация. Джек был здесь. В душевом отделении кемпинга, за сотни миль от своего дома в Сакраменто. Остином овладело дурное предчувствие — как, впрочем, обычно в присутствии Джека. Пожалуй, на этот раз оно было более сильным: если Джек притащился в такую даль, у него определенно плохие новости.

Остин поспешил смыть с волос мыльную пену и выдернул полотенце из пальцев Джека. Вытираясь, он принялся расспрашивать сводного брата:

— Как ты нас нашел?

— Это было нелегко. Я приехал сюда вчера во второй половине дня и только поздно вечером отыскал ваш трейлер. — Джек покачал головой. — Должен заметить, братик, что ты мог бы себе позволить что-нибудь получше этой консервной банки.

«Знал бы ты все ее недочеты», — кисло подумал Остин, но вслух произнес:

— Валяй дальше.

Если бы настал тот день и час, когда Джек Круз явился бы с добрыми новостями, он поцеловал бы ему ноги. Но такого, похоже, никогда не случится.