Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Смирнов Леонид Эллиевич. Страница 3

Прикрываясь полевой сумкой, которую подарил мне отец (кожа добротная – попробуй прокуси), я один за другим метнул стальные шарики в новых врагов. Попал. Обычная собака, получив столь чувствительные удары, пустилась бы наутек, но только не эти выродки.

Псы, мотая ушибленными головами, продолжали трусить ко мне. На мордах читалась укоризна, мол, зря ты это – пожалеешь. И глаза были нехорошие, совсем не собачьи глаза. Акульи уж скорее. Впрочем, не видел я живых акул.

Чтобы принять боевую стойку, я выпустил из руки сумку, в которую мертвой хваткой вцепилась пегая собака. Ушибленные псы хотели взять меня в клещи. Это куда опасней. «Печень и селезенка… Нога левая, с любимой мозолью, и нога правая, толчковая… Чего сейчас лишусь?» – мгновенная дурацкая мысль и молниеносное движение.

Я поймал четвертого пса на противоходе. Он взмыл с тротуара и уже в воздухе, не в силах увернуться, встретился с моим ботинком. Хруст… Готов! Похоже, осколок ребра пробил легкое и вошел в сердце.

А в висках стучит: кинется сзади, сейчас кинется… Ведь пегая собака осталась за спиной. Нога моя отталкивается от брусчатки, и я разворачиваюсь в воздухе на сто восемьдесят градусов… Но бросок на спину не состоялся: старик, про которого псы на время забыли, добрался до пегой и размозжил ей череп ударом палки. Все-таки бронзовый набалдашник весил добрый фунт. Значит, оставался только номер пять.

А номер пять исчез. Сбежал, утратив самоубийственную жажду смерти. Из монстра о четырех ногах пес вдруг превратился в обыкновенную бездомную дворнягу – злобную, но трусливую, которая в жизни не полезет на рожон. Номер пять стремглав несся по Малой Блинной, поджав хвост.

Уф-фф! Неужто все?.. Я перевел дух, огляделся. Чисто выметенная улица, на зеленых газонах растут молодые тополя. Вокруг аккуратные домики, в глубине кварталов разбиты сады: серебристые ивы, буйно разросшиеся яблони, кусты крыжовника и смородины. У подъездов – клумбы с георгинами и японскими лилиями. Мирная, безмятежная картинка. Разве поверишь, что двоих людей едва не разорвали на куски? Если бы не четыре собачьих трупа на мостовой…

Я посмотрел на старика и обнаружил ошибку: породистый, а отнюдь не потрепанный. Это псы, а не жизнь истерзали его офицерский плащ. Армейская косточка. Бывший полковник, наверное. Неужели и он – ссыльный? Сколько же их тут?.. Глаза умные, внимательные, нос прямой, гордый, подбородок волевой, волосы седые, редкие, морщин полно, а загара нет. Домосед, не иначе.

Он тоже разглядывал меня, опершись на свою палку. Интересно, что высмотрел?

– Пошли, – сказал он вдруг, будто мы давным-давно знакомы. – Надо сделать укол. Я умею.

Повернулся и пошел, спокойно перешагивая через трупы и не оборачиваясь, уверенный, что пойду следом. Я двинулся за ним.

Кстати, об уколах. Вряд ли полковнику поможет обычная сыворотка против бешенства. Ее надо приправить хорошенько заговоренным настоем чертоголова в смеси с «песьей микстурой». А мне никакой укол не нужен. И-чу не нуждаются в сыворотке от бешенства, как и в других сыворотках, вакцинах и противоядиях. У потомственных и-чу и у половины полукровок – врожденный иммунитет ко множеству болезней. И мне показалось, старик уже понял, что колоть меня в подбрюшье нет нужды. Зачем-то я ему понадобился – вот он и сочинил подходящий предлог. А я, в свою очередь, не смог отказаться от приглашения – захотелось посмотреть на его обиталище.

Старик шел быстрым шагом. У него была не по возрасту прямая спина. Точнее сказать, у него была выправка. Породистого старика в растерзанной одежде люди провожали удивленными взглядами. Повстречавшийся нам городовой выпучил глаза, вытянулся и отдал честь, когда он проходил мимо. Вот так так…

Особняк размещался на южном, пологом, склоне безымянного холма, выпершего из мать-сыра земли посреди Кедрина. В городе называют его просто Холм. Здесь издавна селилась имперская знать, высланная за провинности из столицы. А подлинный центр с Думой, комендатурой и банком находится на краю города – в районе набережной и под стенами старой крепости, давшей начало Кедрину.

Некогда роскошный особняк, выстроенный в стиле городской помещичьей усадьбы начала прошлого века, ныне представлял собой жалкое зрелище: обвалившиеся куски штукатурки, почерневшие от копоти колонны, ржавая крыша, донельзя запущенный сад. И при этом было в нем нечто романтическое: увитая ядовитым плющом боковая стена, позеленевшие от времени мортиры у парадного входа, заменявшие традиционных гранитных львов, балюстрада вдоль затянутого ряской пруда, ажурная беседка в зарослях сирени.

Старика на потрескавшихся ступенях парадной лестницы встретил старый слуга в потертой кожаной тужурке – седой пух на голове будто пылью присыпан. Наверняка служили вместе. Этакий пожизненный денщик, не раз спасавший своего любимого барина и сам не раз им спасенный.

– Вашродие! Разрешите доложить?

– Валяй.

– Пришло письмо от губернатора.

– Чего он хочет?

– Прощения просит. – В голосе слуги не звучало ни нотки удивления. (А у меня глаза на лоб полезли.) – Так и пишет: «Милостивый государь! Прошу прощения за назойливость, однако дело не терпит отлагательства…» – начал было он цитировать по памяти. И тут только разглядел, в каком виде пребывает его хозяин. – Батюшки-светы! Алексей Петрович! – всплеснул руками. – Где же вас угораздило?!

– На Малой Блинной, – буркнул тот.

– Опять с хулиганами дрались… Ну сущий мальчишка! Вот и ваш покойный батюшка… Как сейчас помню…

– У нас гость! Не видишь? – прервал хозяин его кудахтанье. – Принеси смену белья в кабинет и нагрей воды…

– Слушаюсь, вашродие! – Слуга с удивительной прытью понесся исполнять приказ.

– Стареет Кузьмин… – Хозяин печально вздохнул. – Ну, милости прошу в мои хоромы… – Губы его тронула улыбка, легкая – легче ангельского дыхания.

Стариковские хоромы были «логовом льва зимой». Здесь царило ни с чем не сравнимое истинно аристократическое запустение. Правда, в нескольких комнатах его сменял строгий армейский порядок. Как видно, хозяин был един в двух лицах: израненный отставник, прошедший и огонь и воду, и опальная персона ультраголубых кровей.

Он провел меня сквозь анфиладу обитаемых и заброшенных комнат в свой кабинет, усадил в старинное, все еще мягкое, хотя и сильно вытертое кресло, сам уселся напротив и принялся сооружать огромную цигарку. Насыпал на обрывок газетного листа горсть отборного ямайского табака, испускавшего недурственный – даже для меня, некурящего, – аромат, потом начал как-то особенно его сворачивать. Я молчал, ожидая, что будет дальше.

В кабинете был пяток застекленных шкафов с книгами, обтянутый кожей диванчик и письменный стол из мореного дуба. На столе царствовали письменный прибор из яшмы с бронзой (тигр, валящий лося) и бронзовая лампа, инкрустированная пластинами слоновой кости, – наверняка с Востока. Ее зеленый абажур из синского шелка, как видно, пережил на своем веку не одну бурю и был заштопан в дюжине мест.

На стенах висели золотое георгиевское оружие, пробитая пулей кираса и шлем с серебряным орлом вместо плюмажа, два перекрещенных маузера с синскими иероглифами на рукоятках и множество пожелтевших фотографий в рамках. Группы офицеров – на фоне орудий, крепостных стен, развернутых знамен, на конях, на броне… И среди прочих непременно он – молодой красавец, отчаянный рубака, отец-командир… Судя по снимкам, хозяин участвовал во всех войнах, которые вела Империя за последние полвека. И которые не вела – тоже.

Дед мой и отец никогда не воевали. И-чу на войну не берут – таков неписаный закон. Во-первых, они не станут стрелять в своих, то бишь в Истребителей с той стороны. Гильдия – одна на весь мир, и братство и-чу свято. Во-вторых, во время войны и-чу нужнее всего в тылу. В лихую годину выжженные пустыни и степи, дикие леса и горы, бездонные омуты и болотные топи рождают чудовищ намного больше, чем в мирное время. Так что работы у нас – непочатый край. В-третьих, каждый и-чу по-своему уникален, лучше прочих умеет бороться с каким-то конкретным видом чудовищ (ученые говорят: генетически предрасположен). И-чу – золотой фонд любой страны, и слишком расточительно подставлять их под обычные, человеческие пули и снаряды. Есть еще и в-четвертых… Многие властители просто-напросто боятся давать и-чу современное оружие, меря нас по своей мерке. Они уверены, что мы попытаемся отобрать у них трон.