Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Смирнов Леонид Эллиевич. Страница 82

Но еще больше я испугался за Настю. Нервы ее и так на пределе. Выдержит ли она новое испытание? И мне захотелось во что бы то ни стало оградить Настю от этого кошмара, не дать ей вместе со мною уже и внутренне превратиться в животное. Но было поздно: белая птица, казавшаяся в сумраке пепельной, жадно рвала тушку суслика. Жажда жизни – она сильнее нас…

Я увидел этот кровавый пир и сломался. Перестал сопротивляться, позволив своему организму взять верх над разумом.

Утолив голод и вдосталь напившись горячей крови, мы опьянели от сытости. На время мы утратили осторожность и, не скрываясь, сидели на большом остывающем камне. А вокруг шуршала, топотала, звенела и пищала ночная жизнь горной долины.

Затем мы полетели искать место для ночлега. Обретенная сытость словно бы прибавила нам зоркости и даже удачи. Вскоре мы обнаружили несколько входов в рукотворные пещеры и статую человека, высеченную скорее всего из песчаника, – сидящего на корточках старика.

Похоже, когда-то это был буддийский монастырь, а нынче пещеры служили прибежищем для самых разных божьих тварей. Чем мы хуже других? Вот только охотиться в тесных пещерах огромным крылатым созданиям вроде нас несподручно.

Мы решили найти для себя обиталище попросторней; правда, его может облюбовать стая волков или барс, но эту братию мы наверняка обнаружим первыми. Во всяком случае, я убеждал себя в этом, и весьма преуспел.

Подходящая пещера нашлась – усыпанная мелкими косточками и пыльной шерстью. И мы с радостью разместились на ночлег. Прижались друг к дружке и закрыли глаза, пытаясь увидеть добрый сон. Настя положила голову мне под крыло.

Среди ночи в пещеру сунулся какой-то пронырливый зверек, но, испуганный моим шипением, убрался восвояси. Других происшествий до рассвета не было.

К утру мы успели проголодаться, однако придется снова ждать ночи. На сей раз надо раздобыть пищи побольше, чтобы остался запас на долгий раскаленный день. Нам нужно копить силы для нового перелета. А пока мы пережидали пекло в своем убежище, предаваясь тревожным мыслям, и наводили порядок в полетном снаряжении – чистили и приглаживали перья.

Что-что, а птичье зрение и слух поистине великолепны. Людей мы заметили издалека. Они нас не видели – это уж точно. Нимало не испугавшись, мы следили за ними из своего укрытия. Саженях в двадцати от прямоугольного входа в обширную пещеру шесть маленьких фигурок окружили покрытую пылью статую старика. Это были дети, точнее сказать, мальчики лет десяти. Древняя статуя притягивала их как магнитом.

К вечеру жара начала спадать, и мальчишки пришли поразвлечься. Они трогали статую руками, терли песком, потом завели что-то вроде хоровода и наконец стали бросать в нее камнями. Маленькие обломки ударялись в голову, руки, грудь старика и отскакивали, разлетались в разные стороны.

Мое терпение лопнуло. Чуток разбежавшись, одним взмахом крыльев я оторвался от каменного крошева и поднялся в воздух. Черная тень, внезапно вынырнувшая из-за скального выступа и ринувшаяся на мальчишек, вызвала переполох и всеобщий испуганный визг. Пригибаясь к земле и закрывая головы руками, сорванцы опрометью бросились бежать. Покой статуи был восстановлен.

Я опустился на камни рядом с ней и смог разглядеть мелкие детали. Неведомый скульптор изваял не живого человека, а мумию. Это был обнаженный, худой, невысокий старик с узкими глазами, большими ушами и плоским лицом. У него почти не осталось волос. Не очень-то похоже на статую. Не мумия ли это на самом деле?

Позади зашуршал песок, посыпались мелкие камушки. Я обернулся. Настя выбралась из пещеры и, смешно переваливаясь с боку на бок, заковыляла сюда. Взлететь она не пыталась – быть может, еще не могла. Она что-то негромко пищала, но я ее не понимал.

Не знаю, что на меня накатило, но я вдруг мысленно прочирикал первое всплывшее из памяти заклинание обращения, резко нагнул голову и клюнул мумию в макушку. Я почувствовал в клюве вкус пыли и еще – вкус застарелого вяленого мяса. Мумия вздрогнула, как будто ощутив боль, вздрогнул и я: мне показалось, что она оживает.

«Сколько еды пропадает впустую», – сказал мой ноющий от голода желудок.

«Нехорошо питаться людьми – даже мертвыми, – ответил я ему. – К тому же этот старичок не первой свежести».

«Ничего, сойдет, – упрямо возразил желудок. – Я все переварю – я такой…»

Я чувствовал, что птичий желудок намного сильнее моего человеческого «я» и рано или поздно меня дожмет. Я подчинюсь диктату и начну склевывать мумию кусочек за кусочком.

Настя очутилась совсем рядом, обошла статую кругом, словно примериваясь, и тоже клюнула ее в макушку. Я едва успел повторить заклинание обращения. Пожалуй, из одного лишь упрямства я пытался превратить мумию человека в высохший труп шакала. А как еще избежать постыдного людоедства?..

Мумия снова вздрогнула, но в шакала не превратилась. Настя проглотила отщипнутый кусочек скальпа и замотала головой, задирая клюв, будто мертвечина застряла у нее в горле.

– Курлык, – наконец сказала моя жена и, быстро-быстро переступая куриными лапами на горячем камне, потешно взмахивала засиявшими в лучах солнца крыльями.

Золотой шар висел над гребнем хребта, расстреливая ослепительными лучами мою голову. Горный склон и зев пещеры расплывались у меня в глазах. Предзакатное солнышко несомненно пыталось вышибить из моей башки остатки человеческого разума. А я ведь и без того уже наполовину стал думать как птица.

«Хватит дурить, – ворчливо сказал мой желудок. – Пора приступать к трапезе». В отчаянии я подскочил к старику и, в третий раз прочитав заклинание, со всей силы клюнул его в изрядно раздолбленную макушку. Пронзительный крик опрокинул меня наземь. Я так растерялся, что даже не пытался спастись.

Мумия закричала еще раз и начала подниматься с корточек. Медленно, с явственным скрипом она распрямила спину, подняла руки и на минуту скрылась в пыльном облаке. Перепугавшись, Настя бросилась наутек, споткнулась о камень, кувыркнулась, едва не сломав шею, и распласталась на земле. Схватившись за голову и мыча, мумия начала приплясывать от боли, а потом стала загребать ступней серый песок и швырять его в мою сторону. Я едва успел прикрыть голову крыльями.

– Проклятые варвары! Вы чуть не вышибли мне мозги! – по-уйгурски прокричал старик. Правда, топать ногами и осыпать меня песком он перестал.

Я прекрасно понял его филиппику. Логики обязаны знать языки соседних народов – и тюркский в первую очередь. То, что он назвал нас, огромных птиц, варварами, поначалу проскочило мимо моего сознания. А когда дошло, от изумления я прослушал остальную часть его гневной тирады.

– Крх-уить, – только и смог вымолвить я, пытаясь сказать ему: «Простите, мудрейший, мы лишь хотели вернуть вас к жизни».

– Какое добросердечие! – прошипел он, как будто слышал мою мысль от начала до конца. – И какие острые клювы…

Старик держался за свою израненную голову. По безволосой его коже протянулась бурая дорожка мокрой пыли – на щеку стекал кровяной ручеек. Старик не спешил или не умел заговорить кровь.

– Крха-хью. Хуа-уа, – изощрялся я по-птичьи, желая произнести: «Нам очень жаль, но другого пути не было».

– Невежды! – воскликнул старик. – Трудно придумать более никудышное заклинание. Ну да ладно… Поздно сетовать о всходах, когда рис убран.

– Крх-фьюить, – пропел я, что означало: «Ваша мудрость потрясает, как и наше незнание».

– Уж никак не предполагал, что и на Севере в почете лесть. Впрочем, у вас она столь же груба, как вся ваша культура, – пробурчал старик.

Он устал стоять и опустился на корточки. Мы с Настей тем временем успели подняться на ноги и усиленно отряхивались, чистили перья.

– И что теперь прикажете делать? – обращаясь к сияющим небесам, осведомился старик. Небеса промолчали. – Вы нарушили мое самосозерцание, и я не скоро смогу вернуться к прерванному занятию. Придется вернуться в мир и… – Он замолк, словно захваченный какой-то важной мыслью. – Или вы даны мне небесным владыкой Шанди… – Снова не договорил и на сей раз молчал дольше минуты. Он посмотрел на нас пристально, сощурив и без того глаза-щелочки, покачал головой, тут же скривившись от боли. – Вы по уши в помете, юнцы. Давненько я не видал столь знатно вляпавшихся в помет. Так и быть – я верну вам первоначальный облик. Но при одном условии: три года вы будете служить мне верой и правдой. Пока я слишком слаб, чтобы в одиночку выжить на краю Вселенной.