Эра Броуна - Смирнов Леонид Эллиевич. Страница 62

– А почему нет?

Тот третий, невидимый собеседник, кажется, пошевелился. Его будто передернуло всего. “Смотри-ка: не нравится!..” – одновременно подумали Петер и Анджей.

Фон Peг обнаружил, что сигара потухла. Сметковский отпил очередной глоток бренди. Стакан был уже наполовину пуст. В самом же призрачном пространстве кое-что происходило: незаметно возникший высоко над их головами сгусток каких-то пульсаций, роящихся искорок, чуть слышного рокота и шипения – разрастался с каждой минутой, набухая на глазах. От него явно не исходило никакой угрозы, однако он несомненно имел прямое отношение к их разговору.

– Если сверхзадачей было сплотить человечество перед лицом вселенской угрозы, – заговорил после паузы ксенопсихолог, – то цель не достигнута. При разрухе преобладают центробежные силы. Если же главное было вызвать просветление в мозгах, понимание, что дальше так жить нельзя, то и тут провал: те, кто в принципе способны мыслить, уже давно все поняли, остальные же неизлечимы…

– Страшнее, если это всего лишь бессознательная мышечная реакция ноосферы – этакое отдергивание от огня обожженной лапы…

– …которая при этом раздавливает муравейник, – подхватил его мысль фон Peг. – И что будет, если на следующий раз она среагирует еще сильней?

Разом замолчав, посмотрели вверх. Ком над головами вырос до размеров футбольного поля, хотя нетрудно было ошибиться в размерах. Фон Peг и Сметковский по-прежнему не знали и, наверное, никогда не узнают, что состоял он из свежеотлетевших человеческих душ. То ли это зрело этакое коллективное сознание ноосферы (подсознание у нее имеется изначально), то ли стабилизирующее ядро, организующая, кристаллообразующая часть некой геоглобальной конструкции?.. Впрочем, можно предложить еще несколько не менее смелых и столь же бездоказательных гипотез – на любой вкус. Ясно одно: вот он, растет, пухнет, ширится – наглядный, действительный результат этих восьми недель безумия – оборотная сторона медали…

87

РЕПНИН И ДОГОНЯЙ (2)

Вот и прошел очередной конец света… Ночью – в разгар комендантского часа, быть может, ровно в полночь, с последним ударом курантов, – разом прекратилось ВСЕ. Кто-то ощутил эту перемену сразу же – шестым чувством… Но большинство услышали новость по радио: ее начали передавать с шести утра.

Будто камень с души свалился. Да что камень!.. Новая жизнь начинается! Новая, чистая, сытая и спокойная? Если б… И в сорок пятом так думали…

Гуня трусил чуть впереди и справа. Время от времени он оглядывался на нового хозяина, будто спрашивая, все ли в порядке, и тогда Валера говорил ему что-нибудь ласковое. Пес удовлетворенно мотал головой, потешно взмахивая при этом ушами-лопушками, и бежал дальше.

Догоняй тщательно обнюхивал собачьи “метки” на сугробах, мерзлые пахучие пятна на стенах домов и водосточных трубах, дисциплинированно “причащался”, добавляя свой “мазок” к каждой “картинке”, выдержанной в желтых тонах.

В городе по-прежнему бесчинствуют банды мародеров и грабителей – понимают: надо спешить, ведь скоро беспорядки закончатся. А потому всюду военные патрули. Пока Репнин выгуливал пса, у него трижды проверили документы. Причем, один раз не обошлось без кинематографической сцены: “Лицом к стене! Руки за голову! Ноги! Ноги шире!” И когда не понравилась поза, раздвигая ему ноги, пустили в ход сапоги – Валера едва не упал. Он-то был не в обиде: время такое, а вот Гуня едва не бросился на обидчиков – лаял, отскакивал, снова подбирался, грозя прыгнуть и вцепиться в горло. Репнин еле его успокоил – запросто могли ведь пристрелить.

Обнаружив в Валерином кармане пистолет, мордастый, раскрасневшийся на морозе сержант злорадно воскликнул:

– Ага!

– Я же говорил, что работаю в угро, – буркнул Репнин пока почти без раздражения. – У вас же удостоверение в руках!..

– Пушка! – веско произнес сержант, будто не слыша его.

Молодцеватый, туго затянутый в ремни майор задумчиво листал документ, словно это было не служебное удостоверение, а кодовые таблицы. Наконец снизошел, открыл рот:

– Капитан, значит… Чего же это вы, капитан, в ТАКОЕ время с собакой гуляете?.. – осведомился таким тоном, что заранее было ясно: любому ответу все равно не поверит.

– А разве лучше весь дом загадить? – вопросом на вопрос ответил Валера. – Или жену прикажете послать?

– Почему не на службе, спрашиваю?! – Майор все еще не возвращал ему удостоверение, не разрешал встать по-человечески. Репнин переговаривался с ним через плечо. Сержант отошел на пару шагов, стоял, нацелив автомат прямо в крестец капитану. Готов был в любой момент разрядить в него обойму. Рядовой же зевал, глядя куда-то на окна домов.

– Побывка, майор, побывка! Слыхали о таком?! – начал свирепеть Валера. – Может, хватит изгаляться?!

– Может, и хватит, – распевно произнес майор и сказал сержанту: – Пущай идет…– Вздохнул с сожалением – дескать, в другой раз я – тебя… Но уж ладно – вали, пока я добрый…

Конец света миновал, его провозвестников давно пересажали по камерам, а бесконечные хлебные очереди, выстроившиеся под охраной автоматчиков, ничуть не убавились. Никто не верил заверениям мэра, что запасов муки в Москве еще на неделю, а теперь уж и вовсе продовольствие нормально начнет поступать из провинции. Причем, на сей раз мэр вовсе не врал – не то что раньше. Впрочем, и тогда, быть может, не врал, а именно что успокаивал – бог ему судья… Ажиотажный спрос сойдет через недельку-другую, а пока любые уговоры напрасны. Все еще сушат сухари и набивают ими матрасы. Хлеб пока единственная валюта, ведь деньги ничего не стоят. К тому же сейчас, кроме хлеба, купить практически нечего: частные магазины закрыты, рынки пусты (какой дурак повезет товар на разграбление?). А потому каждому рту надо в день по буханочке…

– Эй, гражданин хороший, постойте! – крикнул прохожий, кутающийся в кургузое пальтецо – серое в “елочку”. На голове и вовсе летняя каскетка “Макдональдс”. – Прикурить не дадите? – Крикнул и опасливо глянул по сторонам: то ли боялся, что нападут, то ли сам хотел наброситься – поди разберись…

Гуня внимательно следил за действиями мужчины, но глядел он сейчас совсем не так, как при обыске Валеры. Нынче пес, хоть и был настороже, всего лишь любопытствовал – быть может, этот хмырь чем-то напоминал ему беднягу Суваева?..

Валера остановился, подходить к типу не стал, вынул из кармана коробок спичек, размахнулся и кинул. Тот, само собой, не поймал, нагнулся поднимать с земли.

– Спасибо… Я щас… Щас…– засуетился бестолково.

– Да не спешите вы, – улыбнулся Репнин. – Подожду – не растаю.

“Неужто не бандит, неужто еще нормальные люди в городе остались?” – почти с радостью думал он, а рука тем временем на всякий случай оставалась в кармане – там, где лежал штатный “ПМ”.

Витек был в совершеннейшем восторге от собаки, о которой мечтал, наверное, с самых пеленок, чего нельзя было сказать о Кате.

– Как нам прокормить такую “лошадь”? – вопрошала она со слезами в голосе. Слезы эти инспирированы, чтобы давить на мужскую податливую психику.

– Там, где трое перебиваются, и четверо перезимуют…– бодро провозглашал Валера, и за этим следовал настоящий словесный шквал. Богат русский язык – и без мата, ох, как богат!..

Впрочем, супруга теперь была уже совсем не та, что полтора месяца назад, и ее сопротивление удалось сломить удивительно быстро – уже на второй день. Возможно, бесконечное Трутутушкино счастье растопило ее “лед”, ведь он только и знал, что гладил псину, приговаривая: “Гунечка мой! Сыночек!.. Ушкин сыночек!..”

…Репнин и Догоняй гуляли по израненной и изгаженной Москве. Красные пятна на снежном сугробе. Кровь? Или всего лишь пролитое вино?.. Оборванные троллейбусные провода, сгоревший остов “лады” на тротуаре, разбитые и заделанные листами картона окна первого этажа. А рядом большими корявыми буквами: “СТРАШНЫЙ СУД! КАЙТЕСЬ, ГРЕШНИКИ!”

Надо было возвращаться. Пора на службу. Эта побывка всего до полудня – генерал смилостивился, стал отпускать семейных по очереди. Человеком таки оказался – тоже хорошая новость…