Брестская крепость - Смирнов Сергей Сергеевич. Страница 68

Тогда они вспомнили о русской деревне, через которую их гнали по пути в лагерь. Так трогательно, так сердечно отнеслись тамошние жители к пленным, что друзья вполне могли рассчитывать на гостеприимный приём в этом селе.

Они пришли туда и не ошиблись. От самого солтыса (старосты) до последнего деревенского мальчишки — все приняли их как родных. В избу, где их приютили на первую ночь, то и дело набивались люди — каждому хотелось поговорить с советскими. Приходили женщины, принося с собой что-нибудь поесть, и, видя, с какой жадностью беглецы набрасываются на еду, плакали и причитали: «Ой, сыночки! Ой, что ж это с вами сделали проклятые!» Приходили старики и, поинтересовавшись, как и откуда бежали друзья, вдруг спрашивали:

— Вы нам скажите, ребята, как это так получилось, что немец вас бьёт? Мы тут по-другому прикидывали. Думаем, только нападёт на вас Гитлер — капут ему сразу будет. На второй день войны ждали Красную Армию сюда, за Буг. Почему же так оно вышло?

Что могли ответить этим старикам они, два рядовых солдата, которые и сами не могли понять, как это все случилось? Но, торопливо хлебая какой-нибудь борщ или дожёвывая вареники, они все же говорили:

— Подожди, дедушка, дай срок. Придут сюда наши.

Старики долго совещались с солтысом, куда поместить беглецов. Жить в деревне им было нельзя: хотя она и лежала на отшибе, в стороне от главного шоссе, немцы то и дело наезжали сюда и крестьянам уже объявили о строжайшей ответственности за укрывательство бежавших из плена.

Поэтому на другой день обоих друзей отвели за село, где в укромном маленьком лесочке были нарыты свежие окопы и землянки.

— Вот видите, неделю всей деревней работали, — сказал солтыс, который привёл их сюда. — Строили свою оборону, а она и не пригодилась. Мы ведь думали: до границы тут недалеко, и, как только Гитлер на вас нападёт, ваши пушки в ответ стрелять начнут. А тогда и нашей деревне досталось бы. Решили окопы себе вырыть — отсидеться, пока Красная Армия придёт. Так и не дождались — ни одного снаряда от вас не прилетело.

Друзей поместили в землянке, и каждый день деревенские женщины носили им сюда еду.

Изголодавшиеся в крепости, а потом в плену, они сначала никак не могли насытиться и ели почти беспрерывно. Если одна хозяйка приносила им ведро супа, они тотчас же съедали его вдвоём и затем с той же лёгкостью опорожняли большой чугун каши с маслом, который приносила другая женщина. И им самим иногда становилось страшно, не погубит ли их такое количество еды, но истощённый организм все требовал пищи, и они ели и ели…

Только на четвёртый или пятый день они стали наедаться досыта. Но, как долго голодавшие люди, они ещё были больны той странной болезнью, которую так хорошо описал когда-то Джек Лондон в рассказе «Любовь к жизни». Им, как и герою этого рассказа, всегда казалось, что пища скоро кончится, что её опять не будет хватать и надо обязательно сделать запасы. Это был инстинктивный животный страх, поселённый в их душе пережитым голодом. И хотя теперь они не могли справиться со всей едой, которую им по-прежнему таскали сердобольные деревенские хозяйки, оба друга никогда не отказывались от этих приношений, боясь, что иначе люди перестанут их кормить и к ним снова вернётся голод.

Женщина приходила с кастрюлей супа, и они с жадной благодарностью забирали его в свою землянку. Являлась вторая с такой же кастрюлей — брали и это. Приносили пироги, вареники, блины — всё шло туда же, в землянку, «в запас».

Но на другой день предстояло возвращать хозяйкам их чугуны и кастрюли, а съесть всё было бы не под силу даже слону. Приходилось отдавать суп собакам, а потом делать вид, что все съедено. А женщины только жалостливо ахали и удивлялись, но исправно носили такие же полные снеди миски и кастрюли — деревня была не бедной. Зато теперь около землянки беглецов жили все деревенские собаки — большая часть пищи доставалась им, а оба друга по-прежнему панически боялись отказаться от обильного угощения.

Эта болезнь постепенно прошла, они поправились и отдохнули. И тогда солтыс дал им провожатого; они распрощались с гостеприимными хозяевами и на следующий день были уже за Бугом.

Всю зиму они скитались, то работая у крестьян, то пробираясь дальше на восток. В конце 1942 года Бессонова схватили полицаи около города Барановичи, и он был отправлен в лагеря — сначала в Польшу, потом в Германию. Вскоре ему удалось бежать. После многих мытарств зимой 1945 года он встретил наши войска под Краковом и до 1946 года служил в армии.

Владимир Пузаков, разлучённый с другом, год спустя попал в районе Пинска в один из отрядов знаменитого партизана А. Ф. Фёдорова. В 1944 году они соединились с армией, а в марте 1945 года при штурме Бреслау рядовой Пузаков был тяжело ранен — потерял руку.

Друзья встретились уже после войны, когда в Краснодар вернулся демобилизованный Бессонов. Но их теперь осталось двое — Николай Гайворонский погиб в плену, как и предчувствовал.

От Пузакова и Бессонова, когда мы впервые встретились с ними в 1955 году в Краснодаре, я услышал любопытный рассказ о старшем лейтенанте с Красной Звездой.

Это было на второй день обороны. Крепость уже находилась в плотном кольце, и немцы, заняв расположение 125-го полка, залегли на валах над берегом Мухавца. Несколько раз они пытались перейти через реку и ворваться на Центральный остров, но огонь из окон казарм неизменно отбрасывал их назад.

День клонился к вечеру, с обеих сторон время от времени постреливали пулемёты, но бой, кипевший с таким ожесточением, к ночи постепенно затихал.

И вдруг все — и наблюдатели и стрелки, лежавшие в обороне, — насторожились. На том берегу из кустарника, который рос у подножия занятых немцами валов, появилась фигура человека. Отсюда было видно, что он одет в нашу командирскую гимнастёрку и что в руках у него наган.

Вынырнув из кустов, человек в два прыжка спустился по береговому откосу, сунул наган в кобуру и кинулся в воду. Несколько сильных взмахов руки — и он уже был у нашего берега. Опасаясь провокации, стрелки и пулемётчики взяли незнакомца на мушку. Но тот словно почувствовал это.