Маска для женщины - Смирнова Алена. Страница 9

— Давайте-ка осуществим очную ставку, заговорщики, — сказал притащивший Полину человек.

Меня бросило в дрожь. Заговорщики?

— Пудриться не буду, здесь все свои, — пригрозила Полина. И подмигнула мне: — Замечательно, что Борис арестовал вас, Митя. Иначе был шанс отправиться к праотцам без пересадок.

— Я для вас лейтенант Юрьев, — вскипел милиционер.

— Окей, лейтенант, я для вас Полина Аркадьевна. Думайте быстро, говорите медленно, не смотрите в глаза и улыбайтесь. У убийцы скоро самолет.

ПОЛИНА

Глава 16

Орецкий выглядел раздавленным и наскоро собранным в кучу. Наверное, я смотрелась не лучше. В машине Измайлов запретил мне открывать рот. Я покорилась. Зато поплакала вволю. И подумала тоже. У меня был скудный выбор: либо я мотивировала свое и Митино поведение, особенно свое, либо теряла Вика. Второе было равнозначно потере какого-нибудь органа и инвалидности. Орецкий, как позже выяснилось, возле стола Бориса Юрьева дал зарок не пить. Я бы дала зарок не лезть в расследование убийств, но поостереглась. Бесповоротное решение могло лишить меня стимула к шевелению мозгами.

Самым мучительным испытанием было въевшееся вдруг в душу сомнение в невиновности Орецкого. Борьба за обладание подушкой Вадима показалась нелепой; утверждения, будто он законченный алкаш, после великолепных выступлений на сцене — маловразумительными. Даже до того, что он «предъявил» мне призрак супруги специально, я дорассуждалась. И едва не впала в транс, вызывая пред свои гаснущие от горько-соленой влаги очи образ фигуры в балахоне у лестницы. Поношу Юрьева, а для самой фактом является впечатление. Я твердо сказала себе: «Он не придуривался. Он панически боялся». Мне стало спокойнее. Хотя я отдавала себе отчет в том, что жгу последние душевные силы. Мне предстояло непоправимо отупеть, возможно сгинуть, но остановиться и положиться на Юрьева в поисках справедливости я не желала. Не разочаровать Вика, только не разочаровать Вика! Это стало сверхзадачей помимо моей воли. Я, треплющаяся с подружками о плавной взаимозаменяемости мужиков, об их одинаковости, впервые обмирала от страха лишиться не самого юного, не слишком уживчивого, вечно занятого не мной, но до неприличия, до идиотизма, до боли любимого. Завопить бы об этом во всю глотку, приникнуть к Измайлову и вцепиться зубами в его пиджак не от Версаче. Но Вику не возбранялось расценить мои вопли как объявление капитуляции. И я сдерживалась. Елки, много ли нам в жизни отпущено, а мы все сдерживаемся.

Однако лирика лирикой, но сколько я ни тужилась, связать события прошедшей недели логически мне не удавалось. Я не могла обосновать свои ощущения — убийства совершил подонок-любитель. Последний светофор перед управлением был счастливым.

— Поля, — повернулся ко мне Измайлов. В его глазах плескалось страдание. — Я тебя люблю, имей в виду. Но ты постоянно меня компрометируешь. Пользуешься нашей близостью, ввязываешься в сыск, мешаешь, а я тебя покрываю. Достаточно. Ты костеришь Бориса Юрьева почем зря, но, стоит ему «капнуть» моему начальству о твоих проделках и нашей связи, я стану безработным полковником.

— Но ведь мы не венчаны и не расписаны, Вик, — возразила я.

— И тем не менее, — вздохнул Измайлов.

— Скажи уж: «Слава богу».

— Не рассчитывай сегодня на мою должность. Юрьев поработает с тобой, как с любым изолгавшимся свидетелем.

— Бить будет, Вик?

— Пусть бьет.

Измайлов нажал на газ.

Я собиралась всхлипнуть, но не до того было. «Изолгавшийся свидетель!» Словно деталь головоломки неожиданно вырвалась из пальцев и шлепнулась на подобающее место.

— Вик, ты только что распутал убийство Вадима и Елены, — подлизалась я.

— Опять ты за свое, Поля? Я на грани, предупреждаю.

Но в зеркало он зыркнул на меня с любопытством.

— Тебе ведь нравится, когда я обставляю Юрьева, Вик? — повлекло меня к наглости.

Измайлов от столь резкого перехода чуть руль не выпустил и сухо предупредил:

— Полина, махать крыльями и летать не одно и то же. Ты сочинила очередную байку и торжествуешь. Уймись, детка, прокурора она вряд ли тронет.

— Мне на твоего прокурора… Лишь бы тебя тронула, милый, — отмахнулась я.

И почувствовала, что всяческих сил у меня еще немерено.

Глава 17

Вот чего я не ожидала от Бориса Юрьева, так это скандала. Не придала значения посулам Измайлова отдать меня ему на растерзание. Мне надо было задать Мите Орецкому всего пару вопросов, после чего лейтенанту предстояло пахать ночь напролет, не разгибаясь. Он сопротивлялся подсознательно, чуял сверхурочные и пригвоздил меня при первой же попытке выговориться:

— Здесь спрашивают только носители погон.

— Борь, ты чего? — обалдела я. Полковник Измайлов сохранял нейтралитет, однако не уходил. Мы с Митей друг другу не противоречили, — ломили правду. Наконец я ментовского произвола не выдержала: — Мы не слишком слаженно поем дуэтом, господин Юрьев? Цель перекрестного допроса — напороться на расхождения в показаниях. А у нас их быть не может, потому что мы не врем. Но, если совсем честно, соврали. Я пощадила Бориса с Виком и не стала распространяться о том, как отлеживалась под кушеткой Орецкого. И он подтвердил, будто я просто «заглянула, чтоб вернуть фотографию». Юрьев начал сникать, когда я по собственному почину поведала о загадочных манипуляциях соперника Орецкого с бегемотом, о хранящемся неделю в гримерной Вадима халате без пояска — балахоне, и визите Елены к бывшей соседке Мити. Мое заявление «Для протокола» сделало Бориса из колюче-шерстяного шелковым.

— Почему же ты молчала, Поля? — обиделся лейтенант.

Он забыл, что по его инициативе мы перешли на «вы».

— Дайте мне десять минут на сольный номер, господин Юрьев, и вам все станет ясно.

— Пять минут, — попробовал сорвать с меня то, что висело на нем, Борис.

Я не спорила, лишь бы вякнуть вслух.

— Простите, Митя, ваш брак с женой Ниной был зарегистрирован? И, сообщи вам кто-нибудь, что она жива, бросились бы вы на ее поиски?

— Брак был гражданским. В смысле на загс и церковь мы не тратились. Искать бы не кинулся. Понял, я калечил ее душу, она отомстила, — это мне понятно. Но, знай я о мести, скольких мучений избежал бы. И вообще, сказаться мертвой — дурная примета, артистам такое претит, — потупился Орецкий.

— Тогда, елки, попытайтесь вникнуть в мои умозаключения без снобизма, господа, — сказала я. И по-бабьи жалостливо закивала Орецкому: — Вам скверно придется.

— Привык, не смягчайте ударов, Поля. Я на самом деле застрелил Вадима и Елену?

— Нет, конечно, нет.

Юрьев запыхтел, Измайлов крякнул, но мне было все равно.

— Можете благословить спиртное, Митя, иногда струя попадает в струю, и завихрений не случается. Вы тогда напились вдребодан и крепко заснули. В планы убийцы входило приучить вас к порханиям призрака не только для пущей нервотрепки. Ловкач собирался, в последний раз нарядившись привидением, вложить вам в руки использованный пистолет. Но подвел дружок Вадима, забрал халат накануне убийства. И преступник не рискнул сунуться к вам без соответствующего антуража, в истинном обличье. Не сердитесь, Митя, но, что такое пьющий человек, никому не ведомо. С одной стороны, до жеста предсказуем, с другой — неожиданен. Но опыт общения с таким консервируется, как мамонт в мерзлоте.

— Конкретнее, пожалуйста, — подал голос полковник. — Всех нас можно сравнить с холодильником.

Ох, как он философски про холодильник-то… Ради тебя, — родной, все, что угодно, вплоть до конкретики.

Жена Мити заявила как-то: «Ты не посмеешь пренебречь моей жертвой, Орецкий». А Христос всем заповедовал не путать жертву с милостью. Потому что жертвуем мы ради себя. Гораздо позже костюмерша сказала, что Нина шагнула с балкона «из-за всего и из-за всех». «Из-за» — читай «для».