Подруга мента - Смирнова Алена. Страница 15

Я ему одолжение, медку, можно сказать, а он еще и половник требует. Нахал. Но прав, прав, ничего не попишешь. Я смыла свою не слишком добросовестную истребительницу морщин, связалась с охранником от мужа, посверлила взглядом глазок, вышла и свирепо предупредила:

— Чур, мне не мешать.

— Как прикажете, мадам.

— И не холуйствовать. Вы осведомлены, что я вам не хозяйка. А «как прикажете, мадам» меня только злит.

Он смотрел на меня, словно закройщик на неуравновешенную клиентку. Или сапожник. Или официант. С жалостью и насмешкой. Дескать, повыеживайся, и это будет включено в счет. А я не понимала его. Смелый, сильный мужик, вынужденный торговать умением умерщвлять. Но Измайлов тоже убивает за зарплату. И Балков. И Юрьев. Одна разница: они этим занимаются без «чего изволите, господин удачливый ворюга».

Я приуныла, вспомнив, сколько и чего натерпелась от мужа за охранников. Мне никак было не привыкнуть к тому, что они неодушевленные. Если завязывался разговор на общие темы, я втягивала их в него, как равных. Постоянно предлагала им поесть, попить, отдохнуть, уверяла, что ничего с нами не случится, пичкала таблетками при видимых признаках недомоганий. Поначалу муж сносил мою заботу о людях с ухмылкой. Но однажды ухмылка превратилась в оскал. Я вроде ничего особенного не натворила. Просто за обедом спросила ребят, где они себе накрыли и есть ли у них все необходимое. Потому что их комнату ремонтировали. После преферанса, когда партнеры мужа разъехались, он выдворил из кабинета даже своего любимца Игоря.

— Постой в коридоре и не подпускай никого близко. Я сейчас орать буду.

Игорь кинул на меня горестный прощальный взор и вышел.

— Ты дебилка, да? Ты уж готовь им, коли на то пошло, стирай носки и трусы, стели постель, баб подгоняй. Ты полагаешь, они тебе спасибо скажут? Ты раздражаешь их, ты им работать мешаешь. Трудятся они здесь, понимаешь, трудятся, а не живут, как дальние родственники. Они — нормальные мужики, они твою предупредительность по-кобелиному воспринимают. В их котелках не укладывается, как дама твоего уровня может о них, не детях, заметь, печься. Достигни они моего положения, их бы жены своего и мужей достоинства не швырнули под ноги прислуге.

— Прислуга не будет рисковать за тебя жизнью. Как же так, только что человек был человеку другом, товарищем и братом. Только что в одни детские сады, школы и институты ходили. И вдруг…

— Поэтому и держу пачками, знаю, что один Игорь предан. Но и он не друг, а просто самый лучший…

— Слуга.

— Он — телохранитель. У него есть профессия, специальность. Я неплохо плачу им всем, а Игорю — очень хорошо. Ты улавливаешь разницу между «за деньги» и «за доброе отношение моей жены»? Звучит даже пакостно. Ты можешь им пятки чесать, но без ежемесячного вознаграждения они тебя растопчут и не оглянутся.

— Мне стыдно перед ними. Стыдно перед всеми, что нас обслуживают. Почему они нас, а не мы их? Почему так складывается?

— Потому что я способен быть богатым. Потому что, черт меня подери, женился на тебе, значит, ты способна увлечь мужчину, способного быть богатым… Потому что есть порода, порода, Поля, Богом созданная обслуживать. И при социализме в сферу обслуживания она валом валила. Не все ли равно, кто рублем подарит, я или государство? Они тебе жаловались на нравственные страдания от того, что нас обслуживают? Скажи кто, и он сию секунду вылетит отсюда. Мне временами кажется, милая, что ты гораздо испорченнее и заносчивее, чем прикидываешься. Ты унижаешь их своим назойливым вниманием. Научись их не замечать для нашего общего блага.

— Как ты можешь такое про меня думать?

— Они так думают. Ты будто презрения от них добиваешься.

— Разве за это презирают?

— Да. За слабость, неумение нести свой крест, незнание людей. В общем, сейчас я попросил. Я, из которого ты сделала посмешище. Есть же на свете счастливые мужья: максимум, чего могут дождаться от жен — траханья с охранником или с шофером.

Если мужчина до подобного договорился, если позавидовал рогоносцам, значит, женщина ему и впрямь попалась неудачная. Я выскочила из кабинета и промчалась мимо Игоря в сад. Они все надо мной смеются, над мужем смеются, а я лишь доказывала им, что считаю такими же людьми, как мы. Прочитав в детстве «Молодую гвардию», я была потрясена тем, что фашисты не расстреляли Любку Шевцову, бросающую еду нашим военнопленным. Фашисты не расстреляли. У моей бабушки в деревне на стене висела застекленная картинка. Такая красивая ясноглазая девушка окартинилась. Откуда мне тогда было знать, что это актриса в роли. Я спросила: «Кто это?» Бабушка ответила: «Люба Шевцова»… Последний раз я лила слезы с такой интенсивностью и скоростью. Я взрослела. Игорь появился неожиданно и сел, как положено, на другой конец скамейки.

— Не смей меня охранять за любые деньги, — всхлипнула я.

— Полина Аркадьевна, мы не скоты. Спасибо вам, только мы, правда, всегда сыты, обуты, одеты и носы в табаке. Вы не стерва, мы вас уважаем. Вы не обижайтесь, мы за вами приглядываем почище, чем за хозяином. Вас ведь обмануть, на сострадании сыграть элементарно. Не горюйте сильно, ладно?

Он поднялся и зашагал к дому. И сразу же его место занял поостывший муж.

— Никак в толк не возьму, что ты с мужиками делаешь? Вот, гранитного Игоря растрогала. Не верь ему, детка. Он, может, и не скот, а остальные… Твои чары, Поля, действуют лишь на экземпляры, живущие штампами, грезящие в глубине души об идеале. Но таких мало.

— Мне легче стало после его слов. А потом пришел поручик Ржевский…

— Поскольку выпить у тебя здесь нечего, намерения поручика сомнений не вызывают.

— Я хотела сказать «и все опошлил»…

— Идем ужинать. И «не горюй сильно, ладно». А то с Игорем придется расстаться.

Муж умел мною управлять. Я не допустила бы изгнания Игоря за то, что он утешал меня.

Сплетен я полковнику в ситцевый подол памяти насобирала много. Таких насобирала сплетен, что сил не было тащить, а уж разобраться в них и подавно. Потрясли меня две вещи. Во-первых, человека Измайлова я не заметила ни по дороге из дома, ни по дороге домой. Талант, без преувеличения талант. Во-вторых, человек мужа работал виртуозно. Он, как договорились, совершенно мне не мешал. Но, когда я споткнулась, поддержал под локоть. Я развернулась, чтобы благодарно кивнуть, и никого не обнаружила. Зато в редакции я чуть лоб себе о коллегу не раскроила, увидев парня сидящим на стуле с видом завсегдатая. Странно. Натрави муженек на меня, на нас с Юрьевым, тройку таких, и Борису бы не выкарабкаться, а мне не убежать. Понизились же мои акции, если супруг начал с обычных головорезов. «Что ты с мужиками делаешь?» — волновало его раньше. С ними ничегошеньки. Я из себя мужика не корчу, вот и все. Людские беды проистекают из одного ручейка: мы до старости своего пола не можем определить. Что природа навязала, то и продаем, вечно за чечевичную похлебку. Но мы забываем о том, что видовой признак важнее полового. И добро бы все знавали восторги секса. В основном только разочарованиями его пробавляются. А ведь и кастраты, и импотенты остаются людьми. Так чем я беру? Тем, что после этаких рассуждений занимаюсь гимнастикой, умащиваю морду кремами и смею думать о любви во всех ее ипостасях. Словом, из церкви меня погнали бы поганой метлой, а в миру считают слишком правильной. Что ж, у каждого свои заморочки. Я и о себе, и о церкви, и о мире.

Вычитав у Бальзака, что женщина начинает стареть в двадцать три года, я не стала проверять искушенного француза по медицинской энциклопедии. Просто спуску себе с тех пор не даю. А то разжиреют, зашлакуются, испоганятся, потом сидят и ноют: «никто не любит, никому не нужна, никто не хочет». Это не мое, это — моей подруги Насти, которую Измайлов терпеть не может. Видели бы вы эту мудрейшую из мудрейших. Пятьдесят шестой размер, прической заведует исключительно ветер, до всего остального и он не дотрагивается. А и любят ее, и нужна, и хотят. Чудеса! Ладно, ладно, завязываю с говорильней. Потому что остаток дня, правда, в креме, я посвятила обычной уборке у себя и у Измайлова. Готовке. Стирке. И этой, как ее, заразу, рекламе. Я ведь помимо сведений о Лизе еще и несколько заказов урвала. Судя по перечислению, комару ясно, что я за все попеременно хваталась и ни в чем не преуспела. Так, поверху и влегкую. Я ждала Вика, чтобы рассказать ему. Чтобы услышать от него толкование значений. А он все не шел и не шел.