Парк Горького - Смит Мартин Круз. Страница 82

– Как видишь.

На лице Кервилла застыло забавное выражение удовольствия и огорчения.

– Признайся, Ренко, что хреново сработал. И всего-то нужно было мне сказать, что это Осборн. Я бы там, в Москве, о нем и позаботился. Несчастный случай – никто бы и не догадался. Его бы не было в живых, я был бы доволен, а ты бы по-прежнему оставался старшим следователем.

– Не спорю.

Джордж, не набрав номера, говорил по телефону.

– Ты для них очень опасный человек, – Кервилл ткнул пальцем в направлении Джорджа. – Убил собственного босса. Зарезал Унманна. Они думают, что и того, на озере, тоже прикончил ты. Принимают тебя за маньяка. Осторожней с ними, чуть что – и они стреляют.

– Но я же под охраной ФБР.

– Об этом я и толкую. Это все равно что общаться с деловыми людьми из клуба «Ротари», только эти, случается, убивают.

– Что такое «Ротари»?

– Не забивай себе голову, – Кервилл безостановочно расхаживал по комнате. – Черт подери, куда же они тебя поместили! Это же притон блядей. Погляди, весь ковер рядом с кроватью прожжен сигаретами. Пощупай, какими цветиками украшены обои. По-моему, они тебе на что-то намекают, Ренко.

– Ты говорил, что здесь для связи, – Аркадий перешел на русский. – Теперь у тебя есть что просил. Дело в твоих руках.

– Я на связи для того, чтобы они не потеряли меня из виду, – Кервилл держался английского. – Вот ты не назвал мне Осборна, а обо мне разболтал всем. Ты меня здорово подставил.

– Что ты хочешь сказать?

– Я в тебе немного разочаровался, – продолжал Кервилл. – Не думал, что ты на это пойдешь, даже ради того, чтобы попасть сюда.

– На что я пошел? Эта выдача…

– Выдача? Это они, что ли, тебе сказали? – Кервилл изумленно раскрыл рот и расхохотался во всю мочь.

В комнату ворвались три агента ФБР, которых Аркадий раньше не видел, и вместе с Джорджем они, набравшись храбрости, выставили Кервилла в коридор. Детективу было не до них – он вытирал слезы от смеха.

Аркадий снова подергал дверь. Она была по-прежнему заперта, но на этот раз два голоса из коридора потребовали оставить ручку в покое.

Он вышагивал по комнате. От юго-западного угла шаг до ванной, шаг от ванной до кровати и ночной тумбочки, шаг от тумбочки до северо-западного угла, два шага до пары окон в одну раму, выходящих на Двадцать девятую улицу, три шага вдоль окон до столика с телефоном, полшага до северо-восточного угла, шаг до двери в коридор, шаг от двери до дивана, два шага от другого конца дивана до юго-восточного угла, полшага до дверцы шкафа, полшага от дверцы до комода и еще шаг от комода снова к юго-западному углу. В комнате два деревянных стула, кофейный столик из пластика под дерево, телевизор, корзина для мусора и ведерко для льда. В ванной, где с комфортом мог поместиться человек небольшого роста, имелись туалет, раковина и душ. Все предметы в розовом цвете. Ковер оливково-зеленый. Обои нежно-голубых тонов расцвечены шершавыми розовыми пятнами. Выкрашенные в кремовый цвет комод и стулья испещрены следами потушенных сигарет. На постели розовато-лиловое покрывало.

Аркадий недоумевал, что ожидать от Кервилла. Он считал, что в Москве они были близки к человеческому взаимопониманию, однако здесь, как представлялось, они снова стали врагами. Но даже при этом Кервилл, в противоположность Уэсли, был настоящим, без притворства. Аркадию казалось, что в любой момент номер отеля прогнется и рухнет, как плохие декорации. Он был взбешен поведением Кервилла и в то же время хотел, чтобы тот вернулся.

Он в сердцах метался по комнате. В стенном шкафу висело всего два платья. Не было даже липшей пары туфель. Блузка пьяняще пахла Ириниными духами. Он прижал ее к лицу.

Дневной свет отдавал желтизной, перемежающейся зыбкими волокнистыми тенями и полосами.

Если поглядеть направо, то дальше всего, на той стороне Мэдисон-авеню, он мог разглядеть вывеску со словами «УДАЧНЫЙ МОМЕНТ». Прямо напротив отеля магазин китайских бумажных зонтиков. Над магазином тринадцать этажей, занятых под конторы. Поглядев налево, он различил истоптанную множеством ног траву и серые камни кладбища. Ветер гнал по улицам сухие листья.

В окнах контор на другой стороне улицы секретарши печатали на машинках, а мужчины в рубашках и галстуках говорили по телефонам. Конторы украшены плющом и картинами. В коридорах с металлических тележек разбирали стаканчики с кофе. Прямо против окна Аркадия двое чернокожих красили стены помещения. На окне у них стояло что-то похожее на транзисторный приемник размером с небольшой чемодан.

На запотевшем стекле отпечатались следы пальцев.

Эл принес Аркадию сэндвич и включил телевизор.

– Вам нравятся телевизионные конкурсы?

– Не особенно.

– Но от того, что показывают сейчас, не оторваться.

Сначала Аркадий не мог понять, в чем смысл конкурса. Это был не конкурс – все, что требовалось от участников, так это угадать, сколько стоят призы – тостеры, кухонные плиты, поездки на курорт, дома. Исключалось все – знания, ловкость, даже элементарное везение. Над всем господствовала алчность. Примитивность замысла потрясающая.

– Вы, я вижу, примерный член партии, – отметил Эл.

Тени снаружи двигались только в том случае, если он отводил глаза в сторону. Тогда они перемещались с одной стороны карниза на другую или все сразу перескакивали на другое здание. Кто знает, где они окажутся в следующее мгновение?

Под вечер вернулась Ирина. Смеясь, она швыряла на кровать пакеты и свертки. Тревоги Аркадия исчезли. С ее приходом комната ожила, она даже снова казалась вполне привлекательной. Самые банальные слова обретали смысл.

– Я соскучилась по тебе, Аркаша.

Она принесла с собой в картонных коробках спагетти с мясом, моллюсками и белым соусом. Глядя на закат, они уписывали пластмассовыми вилками сие экзотическое блюдо. Ему вдруг пришло в голову, что впервые в жизни он живет в доме, где совсем не пахнет капустой.

Она развернула свертки и с гордостью продемонстрировала гардероб, который она накупила ему. Как и платья в шкафу, Аркадий никогда не видел одежды такого цвета, покроя и качества. Тут были брюки, рубашки, носки, галстуки, пиджак спортивного покроя, пижама, пальто и шляпа. Они с любопытством разглядывали шитье, подкладки, французские фирменные знаки. Ирина завязала волосы в пучок и, сделав серьезное лицо, демонстрировала ему каждую вещь.

– Это что, я? – спросил Аркадий.

– Нет, нет. Американский Аркадий, – решила она, беззаботно расхаживая по комнате с напускной важностью, надвинув шляпу на одну сторону.

Когда она стала демонстрировать пижаму, Аркадий потушил свет.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Нам будет хорошо.

Аркадий расстегнул верхние пуговицы пижамы и осыпал поцелуями ее груди, шею и губы. Шляпа свалилась с головы и закатилась под стол. Ирина сбросила с себя пижаму. Аркадий овладел ею стоя, как в тот самый первый раз у себя дома, так же, но не спеша, глубже, нежнее.

Ночь стерла со стен все безвкусные краски.

В постели он заново привыкал к телу Ирины. Женщины, которых он разглядывал из окна, не шли с ней в сравнение. Ирина была крупнее, в ее чувственности было что-то животное. Ребра уже, как было в Москве, не выпирали, вызывая щемящее чувство жалости. Ногти длиннее и накрашены. Однако в остальном – от мягких губ до ямки на шее и твердых темных кончиков ее грудей, от вогнутого живота до холмика влажных завитков – она оставалась такой, как прежде. Ее зубки прикусывали, как и раньше. На висках те же капельки пота.

– В камере я представляла себе твои руки, – она взяла его руку, – здесь и здесь. Не видела, а ощущала их. От этого я чувствовала себя живой. Я полюбила тебя за то, что ты дал мне почувствовать себя живой, а тебя там даже не было. Сперва они говорили, что ты все им рассказал. Раз ты следователь, значит, был обязан. Но чем больше я о тебе думала, тем больше убеждалась, что ты им ничего не скажешь. Они спрашивали меня, в своем ли ты уме. Я отвечала, что не встречала более здравомыслящего человека. Они спрашивали, преступник ли ты. Я отвечала, что не встречала более честного человека. В конце концов они стали ненавидеть тебя больше, чем меня. А я любила тебя еще больше.