Феникс в полете - Смит Шервуд. Страница 6

Над темной линией горизонта, там, где Гхирийское нагорье спускалось к узким долинам, росла новая стена облаков; она медленно поднималась к солнцу, обещая новый налет на Хрот Д'оччу. Барродах смотрел на рваные, пятнистые облака, которые ветер гнал с бешеной скоростью по серо-зеленому небосклону. Он был вторым по могуществу человеком на Должаре, сильнее всех так называемых Истинных Людей, за исключением самого Властелина-Мстителя, которому он служил скоро уже двадцать лет, и все же эти надменные должарцы запросто переносили температуры, убившие бы его в два счета.

За спиной его послышался негромкий зуммер, и Барродах заглушил окно с чувством, близким — как он ни пытался убедить себя в обратном — к облегчению. Власть принадлежала ему, ибо через него проходили все распоряжения Джеррода Эсабиана, Аватара Дола, Властелина-Мстителя Королевства Должарианского, «Истинные Люди могут презирать меня, но все равно подчиняются, ибо кому известно, какие из приказов мои, а какие Эсабиана?»

Барродах улыбнулся, повернулся обратно к столу, дотронулся до алой точки, горевшей на темной, блестящей поверхности, и побарабанил пальцами по столу, из ниши задней стороны которого медленно выдвигался монитор. Экран замерцал вихрем серо-зеленых огней — электроника медленно подстраивалась к изображению. «Будь прокляты эти древности, — подумал Барродах, и тут же на него нахлынула волна тошноты, когда башня покачнулась снова. — И будь прокляты должарцы вместе с ними: их устраивает все, что устраивало их прадедов, если, конечно, это не имеет отношения к искусству убийства или пыток — тут годится все только самое современное».

Бори углубился в приятные воспоминания, связанные с некоторыми должарианскими технологиями причинения боли, но тут, наконец, ожил окончательно монитор.

— Серах Барродах. — Голос звучал холодно-официально, без тени подобострастия, к которому он привык, и Барродах недовольно прищурился, прежде чем узнал угловатое, надменное лицо Эводха, личного пешж машхадни Владыки Эсабиана. Вытатуированные на бритом черепе когти и глаза карр матово блестели; должарианский медик смотрел на него с легкой брезгливостью. Он подчеркнуто использовал обращение к равному по положению — тщательно замаскированное оскорбление, граничащее с вежливостью не более чем вообще позволяли себе должарианские нобли в обращении с бори.

Барродах, не отвечая, склонил голову, что не противоречило этикету, но в голове его вспыхнуло одно весьма приятное предположение. Эводх был так уверен в том, что последний цикл в пыточной машине прикончит Териола — особенно затянутые циклы компрессии-декомпрессии... уж не решил ли медик, что бори не способны на палиах, высшее должарианское искусство формальной мести? К Барродаху вернулось то возбуждение, которое он испытывал от предвкушения следующей смерти своего врага, и он с нетерпением ожидал следующих слов Эводха.

— Твоя игрушка не оправилась от последнего восстановительного цикла, — фыркнул должарец, сделав особо презрительное ударение на слове «игрушка», отчего голова бори непроизвольно дернулась в знак протеста. — Как я и предупреждал тебя, это теперь бессловесный кусок мяса, не больше.

Эводх холодно улыбнулся, и Барродах вдруг понял, что ему не удается скрывать свое раздражение. Он спрятался за маской безразличия, которая помогала ему остаться в живых, и ничего не сказал.

— Прикажешь потянуть еще, — продолжал медик, помолчав немного, — или мне дать распоряжение технику, чтобы отключил агрегат?

Барродах лихорадочно думал, но ярость и разочарование мешали ему сосредоточиться: разочарование от того, что Териол умер всего только три раза, и гнев при виде откровенного удовольствия медика по поводу его, Барродаха, конфуза. И все же Эводх был слишком влиятелен, а с должарианскими ноблями не стоило рисковать, особенно с теми, чей титул означал мастерское владение болью во всех её проявлениях. Палиах такого человека — дело страшное, и Барродах в очередной раз понял, что по части формальной мести он не ровня должарцам — лишним свидетельством тому было то, что Териол умирал всего трижды.

«Детский палиах! — кипел Барродах про себя. — Игрушка! Вот какой он видит мою месть».

Ну что ж, по крайней мере в этом конкретном случае сильнее он уже не осрамится. Он снова склонил на мгновение голову и заговорил тихим, сдержанным голосом:

— Нет, пешж ко'Эводх, — отвечал он, обращаясь к своему собеседнику с максимально позволенной этикетом вольностью, граничащей с оскорблением ровно настолько, насколько осмеивался бори в общении с должарианскими ноблями. — Можешь отключать его по своему усмотрению.

Эводх кивнул и отключил связь. С минуту Барродах сидел трясясь от ярости, потом с размаху ударил кулаком по столу и вскочил.

«Будь он проклят! Будь прокляты они все!»

Как назло, видеомонитор выбрал именно эту минуту, чтобы убраться в свою нишу, и древний механизм испустил болезненный скрежет. Барродах обежал вокруг стола и схватил экран в отчаянной попытке сокрушить хоть что-нибудь, но тот не поддался и с силой дернул его за собой вниз, больно прижав пальцы. Барродах распластался на столе в ворохе бумаг и мемочипов.

Бори выдернул пальцы из щели, выпрямился и обошел стол. Мгновение он стоял неподвижно, с перекошенным от злости лицом, оглядывая расставленные по комнате редкие растения и произведения искусства. Потом выбрал маленькое деревце-юмари и начал методично обдирать с него листву. Несчастное растение корчилось в своей растительной агонии, беззвучно разевая устьица, но Барродах покончил с листьями и перешел на чешуйчатые ветки, мстительно шипя сквозь стиснутые зубы. Втоптав останки деревца в толстый ковер, изысканный узор которого мгновенно покрылся липкими желтыми потеками растительного сока, он в последний раз оглядел комнату и вышел, все еще клокоча от неутоленной ярости.

Одетый в серое часовой вытянулся в струнку, когда Барродах вылетел из своего кабинета, и вытянулся еще сильнее при виде его лица, безуспешно пытаясь при этом не выказать своего испуга. Барродах заметил это не без удовлетворения, но ярости это ему не убавило. Он слишком часто проверял свое могущество на простых должарцах, чтобы получить удовольствие от запугивания этого идиота, и уж во всяком случае не теперь, когда в ушах его звучал издевательский голос Эводха.

Высеченные из камня лица, в обилии украшавшие стены коридора, казалось, смотрят на него, наслаждаясь его бессилием. Хуже всего, решил Барродах, то, что он не в силах сделать ровным счетом ничего — в этом конкретном случае у него просто не хватало влияния. Стоит только Эсабиану узнать, к чему попытался прибегнуть Териол в своей многолетней борьбе с Барродахом за главную роль в бориаиской бюрократии, осуществляющей руководство должарианским государством, и то, что он, Барродах, дал тому возможность сделать это, чтобы загнать в безвыходное положение...

Бори пробрала холодная дрожь. Палиах Эсабиана против Панархии, на подготовку которого ушло долгих двадцать лет, мог потерпеть крах. Барродах почти бегом свернул за угол, ведущий к его покоям. Стоит Эсабиану узнать об этом, и каждый вдох превратится в нестерпимую муку.

Он добежал до двери в свои покои и не задерживаясь вошел внутрь. Только затворив за собой дверь, он остановился, позволив уютному теплу растечься по его телу. Здесь, глубоко в недрах Хрот Д'оччи, Должар почти не ощущался, если не считать редких покачиваний башни, но и они были здесь слабее. «Нет, — подумал он, — Эводх неприкосновенен». Эта история ни за что не должна дойти до Властелина-Мстителя, разве что в виде забавной байки о неудавшемся палиахе бори.

Оскалившись, Барродах опустился в пышное кресло, послушно принявшее удобную для его тела форму. Да, пусть так оно и будет: Эсабиану важно лишь, чтобы его приказания исполнялись немедленно и беспрекословно. Ему совершенно необязательно знать, что старательно взращенный предатель Панархии, ключ к осуществлению планов Эсабиана, почти узнал истинные масштабы этих планов, что несомненно вернуло бы его обратно, на службу Панарху.