Вера и власть - Смит Шервуд. Страница 35

Дверь их общего с Вийей, Марии и эйя жилища открылась, и широченный зевок разодрал ему рот. Затем в нос, уши и мозг хлынул целый поток впечатлений. Жаима тут не было, Марим тоже, зато за игровым пультом вместе с Вийей сидел Брендон хай-Аркад, ныне Панарх Тысячи Солнц. Фаланга третьего уровня поглощала все их внимание.

Два быстрых взгляда скользнули по Иварду — один ярко-голубой, как летнее небо над планетой, другой черный, как космос.

— Привет, Рыжик, — сказал Брендон. Он улыбался Иварду так же, как несколько месяцев назад, когда тот, краснея и чувствуя себя дурак дураком, заставлял его грузить припасы на борт «Телварны».

— Мандериан побывал здесь, как только ты ушел, — сообщила Вийя. — Он еще вернется, чтобы поработать с троицей и с эйя над языком знаков.

— Ладно. — Ивард чувствовал, что Вийя устала, потом заметил, как помята одежда на них обоих, и понял, что Брендон пробыл здесь всю ночь и что они не спали. Что ж, все понятно. Должарианцы очень похожи на Дулу — занимаются любовью без всяких эмоций.

— А Жаим не приходил? — беззаботно, как он надеялся, спросил Ивард.

— Он вместе с Ванном готовит цирк к представлению на будущей неделе, — сказал Брендон.

— Цирк? А, это тот большой павильон?

— Угу, — с мрачным юмором ответил Брендон, не отрываясь от игры. — Трое суток от завтрака до завтрака меня будут гонять, как жука по стеклу.

— Это вместо Мандалианского ритуала, — бросила Вийя. Ивард чувствовал, что они сейчас на завершающем этапе игры и ни один не желает проигрывать.

— Ни трона, ни кольца, — согласился Брендон и слегка изменившимся голосом добавил: — Ни правительства.

«Они всю ночь говорили об этом», — подумал Ивард, сам не понимая, откуда это знает. Странная штука. У Брендона здесь четверть миллиона людей, с которыми можно поговорить, и некоторые владеют целыми планетами, а он идет в Пятый блок к Вийе.

В памяти всплыло славное лицо Маркхема с углом рта приподнятым в улыбке, — он сказал вскоре после того, как Вийя вступила в их комнату: «Она запоминает все, что услышит хотя бы раз, и при этом она честнее зеркала. Смертельная комбинация».

Через год они с Вийей уже жили вместе.

Вместе... Ивард посмотрел на две головы, склоненные над пультом, и вспомнил слова Тате Каги: «Они меняют партнеров столь же легко, как одежду».

— Ха. — Брендон внезапно откинулся назад, очистив экран небрежным взмахом руки. Вийя улыбнулась, блестя черными глазами.

Ивард так и не понял, кто из них выиграл.

Арес вспыхнул и исчез в бешеном выплеске энергии из черной дыры, созданной парящим поблизости Пожирателем Солнц. Корабли, облепившие его, бесшумно лопались, как начиненные огнем шарики...

Эсабиан открыл глаза и сел, стряхнув с себя запрограммированный сон. Потом встал и начал медитативные упражнения «орр нар-хан'пекун туриш» — Часа Обнажения Воли, опираясь на энергию, полученную от сом-тури, — видения полного завершения своего палиаха. Только одно досаждало ему: знать, где находится вражеская база, и не иметь возможности разгромить ее.

Но это временно. Не нужно думать об этом.

В комнате было тихо, прохладно. Одинокий огонек висел над головой, тускло освещая потолок и стены, увешанные коврами и голографиями, — Эсабиан не замечал всего этого великолепия так же, как мягкого покрытия на полу или воздуха, которым дышал. Он не думал о скрытом от него таинственном материале, из которого был сделан Пожиратель Солнц. Он подчинял своей волей все, что видел.

Он оделся, и каждый предмет заново укреплял в нем сознание полученной от рождения власти — во все это были вотканы нити из одежд его предков.

Час Воли прошел, и он вызвал к себе Барродаха.

Анарис проснулся в тот же самый час. Он не пользовался искусством сом-тури: панархистские наставники вооружили его куда более древними методами.

Но ни один из них не помогал.

В комнате было прохладно, и безликий дипластовый потолок слабо отражал огонек одинокого светильника, поглощаемый гобеленами на стенах. Пол, замазанный густым слоем серой краски, покрывал жесткий дипластовый лист, застеленный сверху коврами. Струйки воздуха шелестели, создавая легкие колебания температуры и едва уловимый приятный запах. Анарис услышал, как щелкнул пульт, — это тианьги сменило режим. Индикаторы показывали положение стазисных заслонок, сдерживающих мутации урианской станции.

Анарис начал курс упражнений уланщу, сочетая их с техникой Часа Воли, черпая силу из того и другого, и с мрачным юмором думая, что на Пожирателе Солнц, где нет времени, Час — всего лишь условность и зависит от периода, который он посвящает сну. Вряд ли отцу могла прийти в голову такая мысль.

Наследник Должара все еще не мог избавиться от осадка того, что ему снилось. Сон, знакомый и неотвратимый, был сильнее, чем в прошлую ночь. Анарис прибавил темп, прогоняя чувство оцепенения, и кровь, разогревшись, избавила от ощущения ползущих по коже насекомых.

И все же он помнил образы своих снов. С угрюмой усмешкой он прикинул, нельзя ли эти чувства во сне назвать благодарностью.

Его поразила неожиданность самого этого понятия. Благодарность? Кому? Что маячит за этими видениями? Он чувствовал, что теряет равновесие, словно тонкий синтез должарской и панархистской мысли, которого он с трудом достиг, грозил распадом.

Он вспомнил лицо Геласаара и последние слова Панарха, обращенные к нему:

«Я сожалею только об одном: благодаря этому последнему уроку ты вряд ли повторишь ошибку, недооценивая нас».

«Нет, Геласаар. Не повторю».

Анарис скривил рот. Неужели он опять недооценил Панарха, пусть даже тот мертв? Их беседы на корабле, везущем отцовского врага в изгнание, открыли Анарису новые горизонты мысли, по-новому осветили пути, проложенные еще его артелионскими наставниками, — теперь он видел как на ладони в чем его слабость и в чем сила.

Но Анарис помнил также странное ощущение от Сердца Хроноса, разряд психической энергии, пронзивший его, когда он взял эту вещь в руки в причальном отсеке «Кулака Должара». Теперь оно, по всей видимости, лежит там, где ему следует быть, — в центре станции, в комнате, на свой лад столь же чужой и наводящей трепет, как Тронный Зал на Артелионе. Анарис был там только раз и не желал заходить туда снова.

Непрошеная память оживила чувство давления, словно воздух сгустился вокруг; внезапное, почти перистальтическое появление часового в серой форме, когда непроизвольный психокинез Анариса привел в движение боковой туннель, и невыносимую головную боль, последовавшую за этим. Теперь боль вернулась, как последнее напоминание о ночном кошмаре.

Одна из его учителей, странная женщина, открывшая в нем его хорейский дар, рассказала ему старинную легенду о Морфее, боге сна. «Считалось, что он посылает сны через двое врат, из слоновой кости и из рога — истинные и ложные».

Но полюсами сновидения Анариса были Пожиратель Солнц и Мандала.

Час Воли прошел, и он вызвал к себе Моррийона.

Ларгиор и Демарах спали, обнявшись с ним, а Тат гладила его ноги...

Моррийон открыл глаза, и образ исчез, но ощущение осталось: теплая стена ритмично пульсировала, касаясь его ног. С хриплым воплем он взвился с постели и ринулся к пульту. Огни лихорадочно замигали: узел, управляющий и жилой секцией, боролся со станцией, подавая парализующую энергию через стазисные заслонки, изобретенные Лисантером.

В конце концов субстанция стены, покрытой, как и все поверхности в комнате, толстым слоем серой краски, успокоилась. Но Моррийон не доверял ей: он чувствовал в комнате затаенную дрожь и вызов наследника воспринял с облегчением.

Придется снова передвинуть койку, пока стены опять не начнут на нее реагировать. Должарианцам, которые поселились на станции раньше всех, то и дело приходилось переезжать из комнаты в комнату — активность урианского сооружения возрастала от человеческой концентрации. Эти явления шли по нарастающей, пока ученый-урианист не придумал наконец, как бороться с чужой субстанцией.