Божество реки - Смит Уилбур. Страница 27

Тан упал на колени в середине сцены и широко простер руки.

— О фараон, ты отец наш, мы вопием о любви нашей к тебе и просим только ответить нам отеческой любовью. Выслушай наши мольбы, просим тебя мы.

До этого момента я стоял в оцепенении, сознавая всю серьезность проступка моего друга, но теперь, хотя и поздно, я наконец очнулся и, словно в лихорадке, отдал приказ своим помощникам опустить занавес до того, как Тан навредит себе еще больше. Сияющие складки полотна слетели с потолка храма и скрыли Тана от зрителей, которые ошеломленно молчали, будто не могли поверить в то, что они увидели и услышали.

Фараон первым пришел в себя. Он встал на ноги, и лицо его под толстым слоем грима казалось абсолютно равнодушным. Когда он быстро пошел прочь из храма, собравшиеся простерлись перед ним. Перед тем, как раболепно пасть ниц, я успел заметить выражение лица вельможи Интефа. Он торжествовал.

Я ПРОВОДИЛ Тана от храма к его скудно обставленному дому у пристани, где пришвартовались корабли флотилии. Я шел рядом с ним, не убирая руки с кинжала, в ожидании последствий его глупой честности, но Тан нисколько не раскаивался в своих действиях. Он, казалось, не замечал всей глубины своего грехопадения и был необычайно доволен собой. Я часто наблюдал, как человек, только что переживший страшное напряжение и смертельную опасность, становится болтливым и восторженным. Даже Тан, суровый воин, не был исключением.

— Давно пора было кому-нибудь подняться и сказать все это, ты согласен со мной, Таита? — Его громкий голос далеко разносился по темному переулку, как будто он специально зазывал наемного убийцу к себе. Я предпочитал молчать и не спорить с ним.

— Ты не ожидал от меня такого, верно? Будь честным, Таита. Это было для тебя неожиданностью, не так ли?

— Это было неожиданностью для всех. — На этот раз я мог согласиться с ним, хотя и не без некоторого раздражения. — Даже фараона это ошеломило. Как и следовало ожидать.

— Но он слушал, Таита. Он выслушал все, я видел это. Я хорошо поработал сегодня вечером. Разве ты со мной не согласен?

Когда я попытался заговорить с ним о предательском нападении Расфера и намекнул на возможность подстрекательства со стороны вельможи Интефа, Тан даже слушать меня не хотел.

— Это невозможно, Таита, тебе это приснилось. Вельможа Интеф — лучший друг моего отца. Как может он желать мне зла? Кроме того, я скоро стану его зятем, правда? — И, не обращая внимания на свои раны, так громко захохотал, что разбудил людей в темных хижинах у дороги, и они начали ворчливо ругать его, требуя, чтобы он замолчал. Тан не обращал на них внимания.

— Нет, нет, я уверен, ты ошибаешься! — воскликнул он. — Просто наш очаровательный Расфер решил сорвать на мне злобу. Но в следующий раз этого уже делать не будет. — Он обнял меня за плечи и сжал так сильно, что мне стало больно. — Ты дважды спас меня сегодня. Без твоего предостережения Расфер оба раза мог меня убить. Как тебе это удается, Таита? Клянусь, ты — тайный колдун и обладаешь даром видеть всех насквозь. — Он снова рассмеялся.

Как я мог погасить его радость? Тан торжествовал, как мальчишка. От этого я любил его еще больше. Не время было указывать ему на опасность, которую он сам навлек и на себя, и на всех нас, его друзей.

Ладно, пусть порадуется, а завтра я заставлю его услышать голос разума и осторожности. Поэтому я отвел его домой, заштопал раны на лбу, промыл порезы своей собственной смесью травяных настоев, чтобы предотвратить заражение. Затем заставил выпить настоя порошка красного шепена и оставил доброго Крата охранять его сон.

Когда я вернулся к себе, было уже за полночь, но меня ждали посланцы из двух мест: один был от госпожи Лостры, а двое других от побежденного Расфера. Нет сомнения, куда бы я предпочел пойти в первую очередь, если бы мог выбирать. Но выбора не было. Два разбойника Расфера схватили меня и потащили туда, где он лежал на пропотевшем матраце, изрыгая проклятья и стоны и взывая к Сету и всем богам засвидетельствовать его боль и его терпение.

— Добрый Таита! — прорычал он, с болезненным стоном приподнявшись на локте. — Ты не можешь себе представить, как мне больно. Грудь у меня горит. Клянусь, каждая косточка в ней раздроблена, и голова болит так, словно сжата ременной петлей.

Без особых усилий я подавил приступ жалости. Странное дело, но мы, врачи и лекари, не можем отказать в своих услугах даже самым отвратительным существам. Я смиренно вздохнул, раскрыл свою сумку и начал раскладывать хирургические инструменты и перевязочные материалы.

Меня очень обрадовало, что самодиагноз Расфера был абсолютно правильным. Помимо множества мелких царапин и синяков, по крайней мере три ребра у него были сломаны, а на затылке торчала шишка размером с кулак. Так что у меня был законный повод усугубить его страдания. Одно из сломанных ребер сместилось и грозило проткнуть легкое. Пока два здоровяка держали Расфера, а тот визжал и выл самым приятным образом, я вставил ребро на место и завязал ему грудь полотняными бинтами, пропитанными уксусом. Бинты сядут и сожмут грудь, когда уксус высохнет.

Затем занялся шишкой на затылке, на том месте, где он ударился головой о каменный пол. Боги часто проявляют щедрость. Когда я поднес к глазам Расфера светильник, зрачки его не расширились. У меня не было ни малейшего сомнения по поводу того, как нужно лечить. Кровавая жидкость накапливалась внутри уродливого черепа. Без моей помощи Расфер наверняка умрет до следующего заката. Я отбросил в сторону очевидное искушение и напомнил себе о долге хирурга перед своим пациентом.

В Египте, наверное, найдутся только три хирурга, способных трепанировать череп и при этом надеяться на успех, и лично я, пожалуй, не стал бы доверять двум другим. Я снова приказал двум здоровякам Расфера подержать его как следует лицом вниз, чтобы он не дергался на матраце. Судя по тому, как грубо они с ним обращались, забыв о его поврежденных ребрах, я решил, что особой любви к хозяину они не испытывают.

И снова вопли и визг наполнили ночь, делая мою работу радостнее. Я сделал полукруглый надрез вокруг шишки, а затем снял с кости широкий полукруг кожи. Теперь даже два крепких негодяя не могли удержать его на матраце. Он бился в их руках и брызгал кровью во все стороны до самого потолка. Брызги эти покрыли нас красными пятнами, будто мы заболели красной оспой. В конце концов, отчаявшись справиться с ним, я приказал кожаными ремнями привязать его за ноги и за руки к углам кровати.

— О милый, добрый Таита, ты не представляешь, как мне больно. Дай мне хоть капельку сока твоего цветка. Умоляю тебя, друг мой, — скулил он.

Теперь, когда его надежно привязали к кровати, я мог откровенно разговаривать с ним.

— Я понимаю, мой добрый Расфер, как тебе плохо и какую боль ты испытываешь. Я тоже с благодарностью принял бы порошка этого цветка, когда ты резал меня. Но, старый друг мой, запас порошка иссяк, а следующий караван с востока, который доставит этот порошок, прибудет не раньше чем через месяц. — Я весело лгал ему, так как очень немногие знали, что я выращивал красный шепен в своем саду. Зная, что наибольшая радость еще впереди, я достал свое сверло.

Голова человека — это единственная часть тела, которая озадачивала меня как врача. По приказу вельможи Интефа все трупы казненных преступников передаются мне. Вдобавок Тан смог привести множество превосходных образцов с поля боя в кадках с рассолом. Я рассек на части все эти трупы и образцы и теперь знаю каждую косточку в теле человека и ее место в скелете. Я проследил путь, по которому пища входит в рот и проходит через тело. Я обнаружил огромный чудесный орган — наше сердце, укоренившееся между бледными пузырьками легких. Я изучал реки тела, по которым течет кровь, и обнаружил два вида крови, определяющие настроение и чувства человека.

Первая, разумеется, это яркая и веселая кровь, которая, если разрезать сосуд ножом хирурга или топором палача, бьет через правильные промежутки времени. Это кровь счастливых мыслей и красивых чувств. Это кровь любви и доброты. Кроме того, есть также темная, угрюмая кровь, которая течет слабо и не скачет от радости, как первая. Это кровь злобы и печали, горестных мыслей и дурных дел.