Орел в небе - Смит Уилбур. Страница 39

Дэвид осмотрелся и впервые увидел их. Они собрались вокруг его койки: кольцо склоненных голов, рты и носы закрыты хирургическими масками. Но перед его глазами пока еще все было туманным от мази и искажено капельным смачиванием.

– Теперь займемся веками.

Снова нож. Съежившиеся обгоревшие веки разрезали, сформировали заново, сшили. Нож и боль. Знакомый сладковатый запах разложения и антисептических повязок, казалось, проникал во все поры его тела.

– Прекрасно, замечательно, мы избавились от инфекции. Можно приступать.

Голову очистили от потеков гноя; теперь она была влажной и блестела, лысая, ярко-красная, цвета вишневого коктейля. Вместо ушей два искореженных кусочка плоти, поразительно сверкают белые зубы, не закрытые сгоревшими губами, длинная полоска челюстной кости обнажена, вместо носа пенек с ноздрями, как двойной ствол винтовки, и только глаза по-прежнему прекрасны – поразительно синие, с безупречным белком между алыми веками и аккуратными черными стежками швов.

– Начнем с шеи. Подготовьте на завтра операционную, сестра.

Новая вариация темы ножа. С бедер срезали участки кожи и устлали ими обнаженную плоть, каждый раз покрывая новый небольшой участок, оценивая каждую попытку, а Дэвид лежал на койке и покачивался на длинных волнах боли.

– Получается неудачно. Боюсь, придется срезать и начинать заново.

На бедрах нарастала новая кожа, а тем временем пласты ее снимали с икр, и каждый раз это донорство приносило новую боль.

– Прекрасно. Теперь пришьем оба конца.

Постепенно "заплатки" на шее и голове приживались. Образовывались чередующиеся участки, как рыбья чешуя, более поздние казались жесткими и неровными.

– Теперь можно переместить стебель.

– Операция сегодня, доктор?

– Да, пожалуйста, сестра.

Дэвид уже знал, что в ожоговом отделении оперируют по четвергам. И привык бояться этих четвергов, когда по утрам вокруг него собирался весь штат: его рассматривали, трогали, обсуждали необходимые действия с равнодушной откровенностью, которая приводила его в ужас.

Толстую сосиску плоти срезали с живота, и она повисла на руке Дэвида, как какой-то нелепый нарост, живущий собственной жизнью, высасывающий кровь и жизненные соки.

Руку подняли и привязали к груди, а другой конец стебля разрезали и пришили к челюсти и остатку носа.

– Приживается неплохо. Завтра начнем формировать. Оперируем его первым. Подготовьте все необходимое, сестра.

Из живой плоти, срезанной с живота, сформировали грубое подобие носа, узкие натянутые губы и новое покрытие челюсти.

– Отек спал. Сегодня я займусь челюстью.

Ему разрезали грудь, раскололи четвертое ребро, взяли длинную полоску кости и приживили к поврежденной челюсти, потом укрыли плотью "стебля" и зашили.

По четвергам нож и запах анестезии, а во все остальные дни боль изуродованной плоти.

Новый нос подровняли, заново прорезали ноздри, потом закончили восстановление век. Положили последние участки кожи за ушами, двойным зигзагом рассекли кожу у основания челюсти, где подживающий рубец начинал притягивать подбородок к груди. Новые губы приросли к мышцам, и Дэвид научился пользоваться ими, снова смог говорить отчетливо и ясно.

Наконец нашили последние участки срезанной кожи. Дэвид больше не подвергался риску инфекции, и его перевели из стерильного блока. Он снова увидел лица людей, а не только глаза над белыми хирургическими масками. Лица были дружеские, веселые. Врачи гордились своим достижением, они спасли ему жизнь и восстановили сгоревшую плоть.

– Вам теперь можно принимать посетителей, надеюсь, это вас подбодрит, – сообщил врач. Это был молодой, полный достоинства хирург, который оставил высокооплачиваемое место в швейцарской клинике, чтобы возглавить здесь отделение ожогов и пластической хирургии.

– Не думаю, чтобы ко мне кто-то пришел. – За девять месяцев своего пребывания в ожоговом отделении Дэвид утратил контакт с реальностью внешнего мира.

– Конечно, придут. Многие регулярно осведомлялись о вашем состоянии, – сказал хирург. – Верно, сестра?

– Совершенно верно, доктор.

– Можете сообщить, что посещения разрешены.

Хирург и его свита собрались уходить.

– Доктор, – обратился к нему Дэвид, – я хочу взглянуть в зеркало.

Все в замешательстве смолкли. Уже несколько месяцев ему отказывали в этой просьбе.

– Черт возьми! – Дэвид рассердился. – Вы ведь не можете вечно оберегать меня.

Хирург знаком велел всем выйти. Когда палата опустела, он подошел к койке Дэвида.

– Хорошо, Дэвид, – мягко произнес он. – Мы найдем для вас зеркало, хотя здесь мы ими пользуемся не часто.

Впервые за много месяцев Дэвид осознал глубину его сочувствия и удивился. Человек, постоянно окруженный болью и травмами, сохранил способность сопереживать.

– Вы должны понять, что не всегда будете таким, как сейчас. Пока мы сумели только залечить ваши раны и заставить функционировать все органы. Никаких ограничений восприятия не будет, но не стану вас уверять, что вы прекрасны. Однако мы еще многое можем сделать. Например, уши можно реконструировать с помощью материала, который я сберег для этой цели. – Доктор указал на остаток стебля, все еще свисавший с руки Дэвида. – Многое можно сделать с носом, ртом и глазами. – Он молча прошелся по палате, посмотрел в окно на солнце, потом повернулся и подошел к Дэвиду. – Буду с вами откровенен. Мои возможности ограничены. Мышцы, определяющие мимику, крошечные мускулы вокруг глаз и губ, уничтожены. Их невозможно восстановить. Выгорели фолликулы всего волосяного покрова – ресниц, бровей, волос головы. Конечно, вы сможете носить парик, но...

Дэвид повернулся к тумбочке и достал из ящика свой бумажник. Раскрыл его и вынул фотографию. Тут самую, которую когда-то сделала Ханна: Дэвид и Дебра сидят на берегу пруда в оазисе Эйн Геди и улыбаются друг другу. Он протянул ее хирургу.

– Вот как вы выглядели, Дэвид? Я не знал. – На лице хирурга промелькнула тень сожаления.

– Можете сделать так, чтобы я выглядел по-прежнему?

Хирург еще некоторое время рассматривал фотографию, лицо молодого бога с копной темных волос и чистыми линиями профиля.

– Нет, – ответил он. – Даже приблизительно – нет.

– Это все, что я хотел знать. – Дэвид взял у него фотографию. – Вы говорите, что теперь я способен функционировать. Остановимся на этом.

– Вы не хотите дальнейшей пластики? Мы еще многое можем сделать...

– Доктор, я девять месяцев прожил под ножом. У меня во рту постоянный вкус антибиотиков и анестезии, в ноздрях вонь. Я хочу только избавиться от боли, хочу покоя и чистого воздуха.

– Хорошо, – с готовностью согласился хирург. – То, что мы сейчас делаем, не так уж важно. Вы сможете вернуться к нам в любое время. – Он направился к двери палаты. – Идемте. Я найду вам зеркало.

Оно обнаружилось в сестринской, за двойными дверями в конце коридора. В помещении было пусто, зеркало висело на стене над умывальником.

Хирург остался в дверях, прислонясь к косяку. Он закурил, наблюдая, как Дэвид впервые смотрит на свое отражение.

В синем больничном халате поверх пижамы, высокий и отлично сложенный. Широкие плечи, узкие бедра, прежнее гибкое прекрасное мужское тело.

Но голова, венчавшая это тело, словно была взята из кошмара. Дэвид громко ахнул, и отражение сочувственно раскрыло щель рта. Тонкого и безгубого, как у кобры, окруженного побелевшими рубцами и шрамами.

Помертвев Дэвид приблизился к зеркалу. Густая грива волос раньше скрывала его продолговатый череп. Он никогда не знал, что его голова выглядит так – но теперь волосы исчезли, осталась лысая морщинистая поверхность в утолщениях и рубцах.

Лицо сплошь состояло из кусочков, разделенных шрамами, кожа на скулах была туго натянута, что делало его немного похожим на азиата, глаза – круглые, с уродливыми веками – окружала припухшая плоть.

Нос – бесформенная шишка, совершенно не гармонирующая с лицом, уши – безобразные наросты, как будто случайно прикрепленные к голове.