Время умирать - Смит Уилбур. Страница 2

При мысли об этом она повернула голову — ее первое движение за прошедшие два часа — и оглянулась через плечо. В сооруженном из пучков травы скрадке прямо позади нее притаился еще один человек. Он был профессиональным охотником. Хотя они с ее отцом побывали на разных других сафари, должно быть, не менее дюжины раз, Клодия познакомилась с ним всего четыре дня назад, когда они чартерным рейсом из Южно-Африканской Республики прибыли в столицу Зимбабве Хараре. Оттуда охотник доставил их на своем двухмоторном «бичкрафт-бароне» сюда — на свою обширную и находящуюся на другом конце страны, у самой границы с Мозамбиком, охотничью концессию, которую арендовал у зимбабвийского правительства.

Звали его Шон Кортни. Они были знакомы всего четыре дня, но ей казалось, что они знакомы едва ли не всю жизнь. И в том, что мысли об отце заставили ее непроизвольно оглянуться на него, ничего странного не было. Он был еще одним опасным человеком. Твердым, безжалостным и так чертовски симпатичным, что все ее инстинкты буквально вопили, умоляя быть осторожнее.

Заметив ее движение, он бросил на нее недовольный взгляд. У него было загорелое лицо, в уголках ярко-зеленых глаз лучились морщинки. Он едва заметно коснулся пальцем ее бедра, давая понять, что шевелиться пока не следует. Прикосновение было легчайшим, но даже в одном-единственном его пальце она сразу ощутила приводящую ее в смущение мужскую силу. Она уже и до этого не раз обращала внимание на его руки, тщетно стараясь подавить в себе мысли о том, какой красивой они формы. «Руки то ли художника, то ли хирурга, то ли убийцы», думалось ей в такие моменты, но почему-то сейчас это властное прикосновение показалось ей оскорбительным. У нее было ощущение, будто она подвергается едва ли не сексуальным домогательствам. Она снова уставилась прямо перед собой сквозь щель в травяной стенке, буквально кипя от негодования. Как он осмелился дотронуться до нее! Место на бедре, которого он коснулся, горело так, будто кожу прижгли раскаленным тавром.

Сегодня днем, перед тем как они покидали лагерь, Шон настоял, чтобы все помылись, и раздал специальное мыло без запаха. Клодию он строго-настрого предупредил, чтобы она не вздумала пользоваться косметикой, а когда она вернулась в свою палатку после мытья, то обнаружила, что на койке лежат свежевыстиранные и выглаженные рубашка и брюки цвета хаки, принесенные одним из помощников Шона, присматривающим за лагерем.

— Эти огромные кошки с подветренной стороны запросто чуют человека за две мили, — заявил Шон.

И все же сейчас, после двух часов, проведенных в духоте долины Замбези, она ощущала едва уловимый свежий запах мужского пота, исходящий от этого сидящего у нее за спиной почти вплотную человека. Ее вдруг охватило почти неодолимое желание переменить позу в складном походном кресле, вдруг ставшем страшно неудобным. Его общество никак не давало ей успокоиться, но Клодия все же заставила себя сидеть совершенно неподвижно. Она вдруг поймала себя на том, что глубоко втягивает носом воздух, стараясь снова уловить его запах, но тут же сердито одернула себя за это.

В нескольких дюймах от ее лица зеленый листок, видимый сквозь щель в травяной стене, вдруг начал медленно поворачиваться на своем стебельке подобно маленькому флюгеру, и почти тут же она ощутила, как переменился легкий вечерний ветерок.

Шон устроил их убежище так, что оно было защищено от ветра. Но теперь, когда ветер изменил направление, до них сразу донесся новый запах — смрадная вонь протухшего мяса. Она исходила от туши старой буйволицы, которую Шон выбрал из стада, состоявшего более чем из двух сотен этих огромных черных животных.

— Эта старушка уже явно никогда не отелится, — заметил он, наметив наконец жертву. — Целься чуть пониже плеча, прямо в сердце, — велел он отцу.

Это было первое животное, намеренно убитое у Клодии на глазах. Грохот тяжелого ружья потряс ее, но еще сильнее потряс ударивший из раны ярко-алый в лучах африканского солнца фонтан крови и предсмертный рев старой буйволицы. Она вернулась к оставленной неподалеку «тойоте» и, пока Шон с помощниками свежевали тушу, в одиночестве сидела на переднем сиденье, обливаясь холодным потом и борясь с тошнотой.

С помощью смонтированной на передке «тойоты» электролебедки они подвесили тушу на нижних ветвях большого дикого фигового дерева. После долгих и жарких споров Шона с его помощниками туша была закреплена ровно на такой высоте от земли, чтобы взрослый лев, встав на задние лапы, смог бы частично утолить голод, но в то же время не дать возможности всему львиному прайду расправиться с ней за один присест и отправиться искать добычу где-нибудь в другом месте.

Это было четыре дня назад, но даже тогда, когда они еще только начали подвешивать приманку, на запах свежей крови слетелся огромный рой отливающих металлическим блеском сине-зеленых мух. За прошедшее с тех пор время жара и мухи сделали свое дело, и теперь от принесенной ветерком кошмарной вони Клодия невольно сморщила нос и скривилась. Запах, казалось, как слизь, оседает на языке, и при виде свисающей с дерева туши ей казалось, что она видит, как по ней ползают пожирающие ее черви.

— Прекрасно! — констатировал Шон, понюхав ее перед тем, как они забрались в скрадок. — Совсем как выдержанный камамбер. Ни одному коту в радиусе десяти миль не устоять перед таким ароматом.

Пока они ждали, солнце устало ползло к горизонту, и сейчас буш был окрашен в куда более сочные богатые цвета, нежели днем, когда в ослепительном солнечном свете зелень казалась какой-то вылинявшей.

Прохлада, принесенная вечерним ветерком, как будто пробудила впавших от дневного зноя в сонное оцепенение птиц. В густых зарослях кустарника, тянущихся по берегам недалекого ручья, пронзительно, как попугай, начал выкрикивать свои «Кок! Кок! Кок!» африканский лури, а в ветвях прямо над их головами принялась деловито перепархивать с места на место пара металлически поблескивающих нектарниц, хлопая крылышками и то и дело запуская клювики в бутоны цветов, чтобы отведать нектара. Клодия медленно подняла голову и с огромным удовольствием принялась наблюдать за хлопотунами. Хотя она находилась так близко от них, что различала даже тонюсенькие трубочки их язычков, глубоко проникающие в чашечки цветков, малютки не обращали на нее ни малейшего внимания, видимо, принимая за часть дерева.