Золотой Лис - Смит Уилбур. Страница 25
Наконец один из чернокожих африканских студентов пересек гостиную, подошел к Таре и что-то сказал ей. Она вздрогнула, испуганно посмотрела на него, затем перевела взгляд на часы.
– Боже мой, как хорошо, что ты мне напомнил, Нельсон. – Она улыбнулась студенту. – Так мы заболтались, что совершенно забыли о времени. – Тара вскочила на ноги. – Если мы хотим добраться сегодня до Трафальгарской площади, нам нужно поспешить.
Публика разом двинулась к выходу; Изабелла протиснулась к Майклу.
– Что все это значит, Микки? Ты, кажется, в курсе того, что происходит. Мог бы и меня просветить.
– На Трафальгарской площади должен состояться митинг.
– О Боже, только не это! Еще одно сборище этих борцов против апартеида. Чего же ты меня заранее не предупредил?
– Это дало бы тебе повод уклониться от нашего визита, – ухмыльнулся Майкл. – Почему бы тебе не пойти с нами?
– Благодарю покорно. Мне уже осточертела вся эта чушь за те три года, что отец руководил здесь посольством. Какого черта ты связываешься со всей этой ерундой?
– Белла, радость моя, это моя работа. Я специально приехал в Лондон, чтобы писать об этой, как ты выражаешься, ерунде. Пойдем, а?
– С какой стати?
– Ну, хотя бы для того, чтобы взглянуть на другой мир, который ты совсем не знаешь, приобрести новые впечатления, побыть со мной, наконец. Ведь нам всегда было весело вместе. – Она заколебалась. Несмотря на отвращение к подобным мероприятиям, ей нравилось его общество. Им в самом деле было весело вместе, к тому же в отсутствие Рамона она чувствовала себя одинокой.
– Ладно, но только если мы поедем на верху автобуса, а не на метро. Я обожаю кататься на автобусе.
Всего набралось человек двадцать из числа тех, кто был в «Лорди», включая Нельсона Литалонги, того самого южноафриканского студента. Майкл усадил ее на верхнем ярусе красного автобуса и втиснулся рядом с ней вместе с Нельсоном. Тара и Бенджамен уселись прямо перед ними, но постоянно оборачивались, чтобы поучаствовать во всеобщем веселии. Настроение у всех было приподнятое и беззаботное, и вскоре Изабелла обнаружила, что все это, как ни странно, доставляет ей удовольствие. Майкл был душой компании, и они с Нельсоном начали петь. У обоих были прекрасные голоса, и все остальные незамедлительно подхватили мотив песни «Это мой солнечный остров». Нельсон уморительно подражал Гарри Белафонте и вообще был на него очень похож, если, конечно, не обращать внимания на кожу иссиня-черного цвета, блестящую, как древесный уголь. Они с Майклом как-то сразу отлично спелись.
Когда автобус остановился возле Национальной галереи, демонстранты уже собирались на площади у высокой колонны, и Майкл отпустил шутку о Нельсоне и Горацио. Все рассмеялись и нестройной толпой побрели через дорогу на площадь, вспугивая голубей, шумными стаями взмывавших ввысь из-под ног.
В конце площади, прямо напротив Южно-Африканского посольства, была сооружена временная трибуна и веревками отгорожена зона, в которой уже собрались несколько сот демонстрантов. Их группа влилась в задние ряды митингующих; Тара вытащила из полиэтиленовой сумки самодельный транспарант и высоко подняла его над головой.
«Апартеид – это преступление против всего человечества».
Изабелла отодвинулась от нее подальше и сделала вид, что они незнакомы.
– Ей в самом деле нравится, чтобы все на нее глазели, как на ненормальную? – прошептала она на ухо Майклу, и тот весело рассмеялся.
– Видишь ли, в этом как раз весь смысл данного мероприятия.
И тем не менее Изабелле было интересно ощущать себя частью этого разношерстного сборища. Много раз она с неприязнью разглядывала эти толпы из высоких окон посольства напротив, но сейчас все выглядело совсем по-другому. Собравшиеся были весьма добродушны и дисциплинированы. Четверо полицейских в синей форме стояли неподалеку, наблюдая за происходящим, и снисходительно улыбнулись, когда один из ораторов в запале обозвал Лондон столицей полицейского государства, ничем не отличающегося от режима Претории. Изабелла, стремясь выразить свою солидарность полицейским и отмеживаться от этого выпада, послала самому симпатичному из них воздушный поцелуй, и тот моментально расплылся в довольной улыбке, явно непохожей на прежнюю.
На трибуне один оратор сменял другого, их речи монотонно текли под аккомпанемент уличного гула и шума проезжающих мимо лиловых автобусов. Изабелла все это слышала уже неоднократно, впрочем, так же, как и все остальные, если судить по вялости и апатии толпы. Публика оживилась, только когда пролетавший высоко над трибуной голубь выпустил белую струю, угодившую точно на сверкающую лысину очередного оратора, и Белла громко провозгласила:
– Позор фашистской птице, агенту расистов Претории! Все долго смеялись.
Митинг закончился голосованием по резолюции, требующей немедленной отставки незаконного режима Джона Форстера и передачи всей власти народно-демократическому правительству Южной Африки. Согласно заявлению организаторов митинга, резолюция была принята единогласно, и Майкл заметил, что теперь Джон Форстер наверняка умрет от страха. Затем митингующие разошлись куда более мирно, чем футбольные болельщики после матча.
– Давай заскочим в бар, – предложил Майкл. – У меня малость пересохло в горле, пока мы сбрасывали все эти фашистские режимы.
– Тут есть неплохое местечко на Стрэнд, – отозвался Нельсон Литалонги.
– Так веди нас туда, – распорядился Майкл. Когда они расположились у стойки, он заказал всем выпивку.
– Ну что ж, – подытожила Изабелла, потягивая имбирное пиво, – все это самая что ни на есть пустая трата времени. Пара сотен горлопанов, умеющих только сотрясать воздух, никогда и ничего не изменят.
– На твоем месте я не был бы так уверен в этом. – Майкл тыльной стороной ладони вытер пену с верхней губы. – Пока это всего лишь первая, еле заметная рябь на воде, плещущейся у подножия дамбы, но, возможно, скоро она перерастет в маленькую волну, затем в прилив и в конце концов во всесокрушающий девятый вал.
– Да брось ты, Микки, – бесцеремонно отмахнулась Изабелла, – Южная Африка слишком сильна и богата. Америка и Великобритания слишком много в нее вложили. Они никогда нас не предадут; и они вовсе не заинтересованы в том, чтобы мы отдали наши неотъемлемые права своре дикарей, свихнувшихся на марксизме. – Она повторяла прописные истины, которые так часто слышала от отца за последние три года; он говорил это буквально в каждом своем выступлении. И она совершенно не ожидала столь бурного и язвительного натиска со стороны своей матери, сводного брата, Нельсона Литалонги и двух десятков цветных обитателей гостиницы «Лорд Китченер», который последовал вслед за ее заявлением. Их аргументы буквально сбили ее с толку. Это были явно не лучшие минуты ее жизни. И когда они с Майклом вечером вернулись на Кадогэн-сквер, она была потрясена и подавлена.
– Они с такой яростью и злобой обрушились на меня, Микки.
– Это и есть та самая новая волна, что надвигается на нас, Белла. И нам, чтобы устоять, нужно попытаться понять это и договориться с ними.
– Но ведь они не могут сказать, что с ними плохо обращаются. Вспомни няню, Клонки, Гамиет, да и всех остальных наших людей в Велтевредене. Я хочу сказать, Микки, ведь им живется гораздо лучше, чем большинству белых в этой стране.
– Я прекрасно тебя понимаю, Белла. Можно до бесконечности взвешивать все «за» и «против», но в конце концов ты неизбежно придешь к одному, самому главному выводу. Что они люди, такие же, как и мы сами. А некоторые из них куда лучше нас. А раз так, то по какому праву, божескому или человеческому, можем мы отказаться разделить с ними все, что есть в нашей родной стране?
– Все это очень замечательно в теории, но сегодня они говорили о вооруженной борьбе. А ведь это женщины и дети, разорванные на куски. Это кровь и смерть, Микки. Это то, что делают ирландцы. Об этом ты подумал?
– Честно говоря, я не знаю, что тебе ответить, Белла. Иногда мне кажется: нет! Убийствам, насилию, поджогам нет и не может быть оправдания. А в другие моменты я думаю: а, собственно, почему бы и нет? Миллионы лет люди убивали друг друга, чтобы защитить себя и свои права. Отец просто рвет и мечет при одной мысли о вооруженной борьбе в Южной Африке, а ведь это тот самый человек, который в 1940 году влез в «Харрикейн» и полетел расстреливать из пулеметов итальянцев и немцев, причем совершенно добровольно, защищая то, что считал своей свободой. Бабушка, непоколебимая поборница законности и священного права частной собственности, всю жизнь отстаивала идею свободного предпринимательства, довольно кивала и приговаривала: «Очень хорошо!» – узнав о самом ужасающем зверстве за всю кровавую и жестокую историю человечества, бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Так можно ли назвать Тару, Бенджамена и Нельсона Литалонги более безнравственными и кровожадными, чем мы и наша собственная семья? Кто же прав, а кто виноват, Белла?