Золотой Лис - Смит Уилбур. Страница 63

Первые два года Рамон вообще не видел сына, хотя сообщения из военного госпиталя и отчеты из министерства образования постоянно лежали у него на столе, когда он готовил послания для Красной Розы. В конце концов эти отчеты и прилагавшиеся к ним фотографии возбудили его интерес. Он решил съездить из столицы в Буэнавентуру.

Казалось, ребенок его сразу узнал. Он спрятался за ногами Адры и испуганно поглядывал оттуда на Рамона. В последний раз он видел своего отца в выложенной белым кафелем операционной военного госпиталя в Буэнавентуре, когда Рамон руководил процедурой его «демонстративного» утопления перед видеокамерой, которая должна была сломить Красную Розу и окончательно подчинить ее. Николасу тогда было всего несколько недель от роду. Он просто не мог запомнить этот случай – и все же реакция при виде Рамона была слишком явной, чтобы принять ее за простое совпадение.

Но вот что в самом деле застигло Рамона врасплох, так это собственная ответная реакция на этот детский испуг. Он давно уже привык к тому, что люди трепещут от одного его взгляда. Ему крайне редко приходилось прибегать к наглядной демонстрации своей силы и жестокости, чтобы внушить страх окружающим; но в этом случае все было по-иному.

За всю свою жизнь, если не считать матери и двоюродного брата Фиделя, он не испытывал сколько-нибудь серьезной привязанности ни к одному человеческому существу. Всегда считал это одним из своих главных преимуществ. Никакие личные чувства или пристрастия не могли повлиять на него. Все его решения и действия основывались исключительно на трезвом, холодном расчете. В случае необходимости он мог без малейших колебаний пожертвовать старым, испытанным товарищем и впоследствии не испытывать по этому поводу никаких бессмысленных и ослабляющих волю сожалений. Мог нежно и самозабвенно ласкать в постели прекрасную женщину, а через несколько часов не моргнув глазом отдать приказ о ее ликвидации. Он приучил себя быть выше всех этих жалких человеческих сантиментов. Столько лет выковывал себя в сверхчеловека из железа и стали, настоящего ленинца, превратил свое тело и свою волю в смертоносное, остро отточенное сверкающее оружие – и вот, совершенно неожиданно, в этой стали обнаружился изъян.

«Крохотный изъян, – утешал он себя, сидя на волноломе в лучах жаркого карибского солнца и наблюдая за сыном.

– Трещинка толщиной в волосок на сверхпрочном клинке; и то потому, что он часть меня. Кровь от моей крови, плоть от моей плоти, залог моего бессмертия».

Он заставил себя еще раз вспомнить во всех подробностях ту сцену в военном госпитале. Перед его мысленным взором вновь возник младенец, извивающийся в сильной руке врача; он явственно услыхал его отчаянный визг, визг возмущения и ужаса, его прерывисто затрудненное дыхание, когда мокрая маленькая головка показывалась над водой. И это воспоминание не заставило его содрогнуться.

В тот момент, в той ситуации это было необходимо, подумал он. Никогда не сожалей о содеянном, если оно было необходимо, если в твоем поступке была беспощадная сила и стальная непреклонность. Мальчик нагнулся и поднял ракушку с песка у своих ног. Повертел ее в руках, наклонив голову, чтобы получше рассмотреть этот разноцветный, переливающийся камешек.

Курчавые волосы Николаса были темные и густые, и, хотя они намокли от соленой морской воды, солнце придавало им знакомый красноватый отблеск. Он многое унаследовал от своей матери. Рамон легко узнал этот точеный классический носик, эту чистую нежную линию подбородка. Но зеленые глаза выдавали в нем сына Рамона.

Внезапно мальчик размахнулся и с силой запустил ракушку в море. Она запрыгала по ровной водной глади, оставляя за собой череду маленьких кружочков в тех местах, где коснулась поверхности. Затем Николас повернулся и зашагал в гордом одиночестве вдоль кромки воды, но в этот момент со стороны группы детей, расположившейся чуть поодаль, раздались жалобные крики. В возникшей куче мале одну из девочек сбили с ног, она растянулась на белом песке и громко заскулила:

– Николас!

С терпеливым вздохом Николас подошел к ней и поднял ее на ноги. Это была прелестная маленькая проказница, но сейчас одна ее щека испачкалась в песке, а из огромных черных глаз ручьями бежали слезы. Трусики сползли с нее чуть ли не до колен, пикантно обнажив щель между маленькими пухленькими розовыми ягодицами.

Николас подтянул ее штанишки, спасая девичью гордость и при этом едва не оторвав ее от земли; затем он взял ее за руки и подвел к воде. Он смыл песок со щеки и аккуратно вытер ей слезы. Девчушка в последний раз судорожно всхлипнула и умолкла.

Она вцепилась в его руку и засеменила рядом по пляжу.

– Я отведу тебя к маме, – втолковывал ей Николас; затем он поднял глаза и увидел отца. Он остановился как вкопанный и уставился на него.

Рамон заметил ужас, промелькнувший в его глазах; но он появился в них лишь на какое-то мгновение. Затем Николас вызывающе задрал подбородок, и лицо его приняло бесстрастное выражение.

Району понравилось то, что он увидел. Хорошо, что мальчик чувствует страх, ибо он основа уважения и повиновения. Хорошо и то, что он умеет бороться со своим страхом и скрывать его. Умение скрывать страх необходимо тому, кто претендует на лидерство. Его сын уже сегодня демонстрирует силу и решимость, никак не соответствующие его нежному возрасту.

«Да, это мой сын», – подумал Рамон и повелительно поднял руку.

– Подойди ко мне.

Девочка резко отшатнулась от него. Она выпустила руку Николаса и со всех ног побежала прочь по пляжу, вновь громко призывая на помощь, на этот раз свою мать. Рамон даже не взглянул в ее сторону. Дети часто реагировали на него подобным образом.

Николас заметно собрался с духом и только после этого откликнулся на призыв отца:

– Здравствуй, отец.

Он торжественно протянул свою маленькую ладонь.

– Здравствуй, Николас. – Рамон пожал протянутую руку. Он сам приучил мальчика здороваться за руку, как взрослый мужчина, но этому обращению научила его Адра. «Отец». Конечно, ему не следовало разрешать подобные вольности, но в глубине души он был доволен, что все же в конце концов позволил себя так называть. При этом слове он всегда испытывал какое-то легкое сентиментальное покалывание в области сердца, но такую роскошь вполне мог себе позволить. В сущности, он и так позволял себе очень немного.

– Садись. – Рамон указал на место с собой; Николас вскарабкался на стену и уселся, свесив свои тоненькие ножки.

Они немного помолчали. Рамон не выносил детской болтовни. Когда же он наконец спросил:

– Чем ты занимался все это время? – Николас, прежде чем ответить, всесторонне обдумал вопрос.

– Я каждый день ходил в детский сад.

– И чему тебя там учили?

– Мы делали упражнения и учили революционные песни. – Николас немного подумал. – И еще мы рисовали.

Они опять помолчали, затем Николас для поддержания разговора добавил:

– После обеда мы плавали и играли в футбол, а по вечерам я помогал Адре по дому. А потом мы вместе смотрели телевизор.

Ему всего три года, в который раз подумал Рамон. Если бы подобный вопрос задали его ровеснику с Запада, тот наверняка ответил бы: «Ничем» или «Всякой ерундой». А Николас говорил как взрослый, как настоящий маленький старик.

– Я привез тебе подарок, – сообщил ему Рамон.

– Спасибо, отец.

– Разве тебе не интересно, что это за подарок?

– Ты же мне его покажешь, – резонно заметил Николас. – И тогда я увижу, что это.

Это была пластмассовая модель автомата АК-47. Фактически это миниатюрная копия, воспроизводившая оригинал вплоть до мельчайших деталей, со съемным магазином, заряженным раскрашенными металлическими патрончиками. Рамон купил его в магазине игрушек во время своего последнего визита в Лондон.

Глаза Николаса засверкали; он вскинул автомат на плечо и прицелился в сторону пляжа. После мимолетного страха, вызванного появлением Рамона, ребенок впервые открыто проявил свои чувства: он был в восторге. Когда нажал на курок, игрушечный автомат застрекотал почти как настоящий.