Обрести любимого - Смолл Бертрис. Страница 111

— Меня тревожит, что я подвергаю опасности вашу семью, Сабра, — сочувственно сказала Валентина. — Визирь не дурак. Он поймет, что кто-то в Стамбуле помог мне. Подозрение падет на Кира, особенно из-за того, что торговки, приходившие в гарем, были еврейками.

— Визирь никому не осмелится пожаловаться, помня о своих преступлениях, — сказала Сабра. — Кроме того, Кира слишком долго пользовались благосклонностью оттоманских султанов, чтобы лишиться ее теперь, особенно из-за такого дела. В самом деле, ваше похищение могло бы вызвать трения между нашим правителем и вашей королевой.

Сабра, жена Льва Кира, говорила с уверенностью молодости. Жизнь не научила ее простой истине: что есть сегодня, не обязательно будет завтра.

В то время как Сабра говорила это, на совете султана принимались решения, которые должны будут навсегда изменить ее жизнь.

— Значит, решено, — сказал султан Мехмед своему совету. — Свалим все на евреев. Но поверят ли в это люди? Заставит ли это их прекратить бунт?

— Если позволите мне, мой господин султан. — Поднялся старый мулла, который бывал еще на советах отца теперешнего султана.

— Говори! — приказал султан.

— Люди поверят в то, что евреи виноваты в снижении стоимости монет, потому что именно такое можно ожидать от евреев. Они жадные, злобные и корыстолюбивые люди, как показывает история их народа. Даже на христианском Западе учение пророка Иисуса, который советует человеку подставить другую щеку и возлюбить ближнего своего, не заставило людей полюбить евреев больше, чем любят их здесь.

— Тем не менее, — быстро заговорил третий визирь, забыв попросить позволения, — евреи очень хорошие граждане. Они исправно платят налоги и вносят большой вклад в экономику империи. Если действие, которое вы замышляете, мои господин, распространится на другие города, нам будет причинено больше вреда, чем пользы.

— Нам надо найти кого-то, кого можно обвинить в уменьшении веса монет, — настаивал султан. — Говорят, что за это несут ответственность моя мать и я, а я не позволю. — Чтобы распространялись такие слухи!

— Обвините в этом преступлении только евреев Стамбула, мой господин, — предложил старый мулла.

— Евреев Стамбула, которых в их вероломстве возглавляют Кира! — возбужденно предложил второй визирь. — Кира, у кого такая впасть и такое богатство, которое вызывает зависть других евреев. Если мы объявим, что Кира виновны в снижении стоимости монет, люди будут требовать, чтобы они ответили за это. Они не будут винить всех евреев, а только семью Кира. Это отвлечет их мысли от собственных проблем, и они прекратят винить вас и вашу благословенную валиду в трудностях с деньгами.

Это также даст вам возможность конфисковать богатство Кира для себя, мой господин! А их богатство сказочно, как вы сами знаете.

Говоривший помнил об огромной сумме, которую он был должен Кира, но упоминать об этом вслух было нельзя. В последнее время они начали требовать уплаты долга, который оказался просроченным на два года. Если султан примет его предложение, ему никогда не придется выплачивать свои огромный долг! Султан, может быть, даже наградит его за совет, поэтому он выиграет вдвойне от своего предложения.

— Обвинить всех евреев, это одно, — сказал третий визирь, — но обвинить только семью Кира недостойно, мой господин. В течение почти столетия они верно и безоговорочно служили оттоманским султанам и были всегда самыми преданными подданными империи.

— Они служили моей семье, извлекая из этого выгоду, — раздраженно бросил Мехмед. Ему очень понравилось предложение второго визиря, особенно та его часть, которая касалась конфискации богатств Кира в пользу султана. — Они утверждают, что навсегда освобождены от уплаты налогов благодаря какой-то услуге, которую они оказали моей прапрабабке валиде Кира Хафиз, да будет благословенна ее память. Кто, однако, может подтвердить это? В течение многих лет они дурачили наших сборщиков налогов этой отговоркой.

— Их утверждение верно, мой господин, — заговорил великий визирь Чикала-заде-паша. — Великая валида Кира Хафиз проследила за тем, чтобы это было своевременно записано в бумагах. Я сам видел их.

— Может, и так, — сказал султан, — но я по-прежнему считаю, что семья Кира слишком во многом полагается на свои отношения с моей семьей. А нам нужно найти виноватого, чтобы успокоить народ.

Он повернулся ко второму визирю.

— Проследи, чтобы стали распространяться нужные слухи, Хассан-бей. Потом, когда начнутся волнения, что, вероятно, будет уже сегодня к вечеру, я пошлю тебя, Чика, с несколькими отрядами моих доблестных янычар остановить резню. Таким образом, выступления против евреев не выйдут за пределы Балаты, люди удовлетворят свою жажду крови, а богатство Кира станет моим, как наказание за их преступление. Это покажет народу, что я справедливый правитель, который наказывает даже тех, кто пользуется моей милостью. Монеты соберут и доведут до нормального веса… и если в оборот будет пущено другое количество монет, кто узнает об этом? Люди, поверив в то, что я прислушался к их жалобам, будут счастливы. Разве не так должен поступать хороший правитель? Заставить людей думать, что они счастливы. — Он со вкусом посмеялся, а потом сказал:

— А сейчас уходите все, кроме великого визиря Чикала-заде-паши.

Министры и советники султана медленно гуськом потянулись из комнаты, споря о достоинствах решения их повелителя. Третий визирь, чьи дни были явно сочтены, молчал.

Слуга торопливо наполнил кубки султана и Чикала-заде-паши и удалился.

Почти час султан обсуждал с Чикала-заде-пашой уничтожение еврейского квартала и участь семьи Кира. Султан дважды осушил кубок, который наполнял визирь. Он наполнил его и в третий раз.

Мехмед пил много, но визирь едва обмакнул губы в крепком вине. Со стуком поставив кубок на низкий столик, султан спросил:

— Ты уже взял ее?

— Несколько дней назад, когда понял, что ласковые уговоры не способ для получения удовольствия от красивого тела Накш, — ответил его друг.

— И она достойна твоих хлопот, Чика? — спросил султан. Визирь медленно улыбнулся.

— Она оказалась самой спелой и самой сладкой дыней, которую я медленно рассек своим копьем. Она истекала медом, господин. Ее крики были музыкой, а моя спина в шрамах от ее острых ногтей.

— О Аллах! Если бы она только не была моей сестрой! Я бы сам взял ее, Чика! Я завидую твоей восхитительной победе!

— Я еще не завоевал ее, мой господин, — сказал Чикала-заде-паша. — Мне все пришлось брать силой. В ней нет нежности, только пренебрежение. Мне кажется, что это возбуждает сильнее, чем все, с чем я когда-либо сталкивался. Однако есть одна вещь. Я хотел бы дать ей понять, что ее жизнь и смерть находятся в моих руках. Здесь, возможно, мой господин, я попрошу вашей помощи.

— Я помогу тебе во всем, что ты попросишь, Чика. Разве ты не мой лучший друг?

— Если вы помните, мой господин, в тот день, когда вы позволяли мне похитить Накш, я обещал вам, что вы сможете сами посмотреть, как я обучаю мою рабыню.

— Да, — тихо ответил султан, глаза его заблестели. — Помню.

— Вы не согласитесь воспользоваться радостями ее тела, потому что она ваша сестра и вы не хотите совершать кровосмешение, мой господин. Тем не менее есть способ получить удовольствие от нее, фактически не совершая кровосмешения. Разделив благосклонность Накш с вами, мой господин, я покажу ей, какую громадную и ужасную власть я имею над ней. Мою власть, не ее! Она умна и быстро поймет, что я могу сделать с ней все, что захочу, даже разделить ее с другим мужчиной.

Ее вторая девственность непорочна, мой господин. Хаммид вскоре начнет учить ее, как нужно удовлетворять мужчину таким образом. Разве вам не доставит удовольствия овладеть этой девственностью Накш, мой господин? Разве вам не понравится самому погрузиться в ее тайное отверстие, стать самым первым мужчиной, который сделает это? Разве вам не доставят удовольствие страдальческие крики, когда ее силой заставят отдать ее зад для грабежа, господин, а я буду наполнять ее своим горящим орудием? — Голос визиря был атласно мягок.