Путешествие Хамфри Клинкера - Смоллет Тобайас Джордж. Страница 37

Правда, есть у меня и другая, более важная причина скорбеть. Тяжко угнетают мою совесть, дорогая моя подруга, сомнения, к религии относящиеся. Меня уговорили пойти в молитвенный дом, где я слушала проповедь, которая глубоко меня растрогала. Я с жаром молилась об озарении меня светом, однако до сей поры не чувствую того волнения, той милосердной благостыни, которые почитаются знаками духовного возрождения, и потому я с ужасом помышляю о бедной моей душе. Кое-кто из членов нашего семейства обрел весьма необыкновенную благодать, особливо тетушка и мисс Дженкинс, которые иной раз говорят так, как будто вдохновение и в самом деле снизошло на них. Значит, я вряд ли буду лишена увещаний и благого примера, которые нужны, чтобы мысли мои были чисты и отвратились от суеты мира сего, а от нее я, право же, охотно отказалась бы, будь это в моей власти.

Но для принесения этой жертвы нуждается в помощи свыше и до сей поры еще не удостоилась ее ваша несчастная подруга Лондон, 10 июня Лидия Мелфорд.

Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса

Дорогой Филипс!

Получив от вас письмо, я в ту же минуту бросился исполнять ваше поручение. С помощью моего хозяина гостиницы «Бык и ворота» я выведал, где укрылся ваш беглый лакей, и обвинил его в краже. При виде меня парень пришел в замешательство, однако же с большой наглостью отрицал свою вину, покуда я не сказал ему, что если он отдаст часы — фамильную вашу драгоценность, — то деньги и платье может оставить себе и отправляться ко всем чертям, если же он не согласится на мое предложение, я тотчас передам его в руки констебля, которого я для этой цели привел с собой, и тот немедленно доставит его к судье. После недолгих колебаний он попросил позволения переговорить со мной в соседней комнате, где и вручил мне часы с цепочкой и со всеми печатками, а я передал их нашему хозяину, который и перешлет их вам с первой надежной оказией. На этом кончаю о делах.

Вы питаете мое тщеславие, уверяя, что мои письма доставляют вам удовольствие, хотя, сказать правду, они не оповещают о случаях достопримечательных; стало быть, забавляет вас не их содержание, а разве что мой слог. Такое одобрение человека, чей изящный вкус и здравое суждение не вызывают отныне никаких сомнений, воодушевляют меня, и я спокойно буду записывать свои наблюдения.

Мы решились ехать на будущей неделе в Йоркшир, и потому я пошел сегодня поутру с дядюшкой осматривать дорожную карету, которую продает живущий по соседству каретник. Свернув в глухой переулок позади Лонг Акра, увидели мы толпу народа перед дверьми, ведущими в молитвенный дом методистов, где, как уведомили нас, какой-то лакей говорил поучение собравшимся. Любопытствуя поглядеть на сей феномен, мы с большим трудом протиснулись туда, и кто же был этот проповедник? Хамфри Клинкер собственной персоной!

Он закончил свою проповедь и, возгласив псалом, с большим благочестием запел первый стих. Но если мы удивились, узрев на кафедре Клинкера, то как же были мы поражены, когда среди собравшихся увидели всех женщин, принадлежащих к нашему семейству! Были здесь леди Грискин, мисс Табита Брамбл, мисс Уинифред Дженкинс и моя сестра Лидди, а также мистер Бартон, и все они усердно и набожно присоединились к песнопению.

При виде этого забавного зрелища я едва мог сохранить серьезную мину, но на нашего старого чудака оно произвело совсем иное впечатление. Прежде всего он возмутился таким дерзновением своего лакея, которому он столь повелительным голосом приказал сойти с кафедры, что Хамфри почел неудобным ослушаться. Он спустился немедленно, и весь народ был в смятении. У Бартона был на редкость глупый вид, леди Грискин играла своим веером, мисс Табби возмущалась духом, Лидди то бледнела, то краснела, а мисс Дженкинс рыдала так, точно сердце у нее разрывается. Дядюшка с язвительной усмешкой просил у всех леди извинения, что прервал их молитву, говоря, будто ему весьма нужен этот проповедник, которому он приказал привести наемную карету.

Карета была немедленно доставлена, он подвел к ней Лидди и уселся вместе с нею, за ним последовали мы с тетушкой и поехали домой, не заботясь об оставшихся, которые все еще пребывали в немом изумлении.

Приметив ужасное смятение Лидди, мистер Брамбл сменил грозный вид на более милостивый и попросил ее не беспокоиться, так как ее неведение отнюдь не вызвало его неудовольствия.

— Я ничего не могу возразить против ваших религиозных наклонностей, — сказал он, — однако же я не думаю, чтобы уместно было моему слуге быть духовным руководителем благочестивой особы вашего пола и образа мыслей. Разве что только ваша тетушка, как полагаю я, затеяла всю эту историю.

Мисс Табита не проронила ни словечка в ответ, а только закатила глаза, как бы взывая к небесам. Бедная Лидди отвечала, что не имеет никакого права именовать себя благочестивой особой, что она думала, будто нет ничего дурного, если она послушает набожную проповедь, хотя бы и сказанную лакеем, а тем более в присутствии тетушки; если же она по неведению своему совершила проступок, то уповает на прощение, ибо нестерпима ей мысль, что она навлекла на себя его неудовольствие. Старый джентльмен, пожимая ей руку, с ласковой улыбкой назвал ее доброй девушкой и сказал, что не почитает ее способной совершить поступок, который мог бы вызвать малейшее его порицание или гнев.

Когда мы приехали домой, он приказал мистеру Клинкеру следовать за ним наверх и обратился к нему с такими словами:

— Ежели дух призывает вас проповедовать и поучать, то давно пришла пора, чтобы вы сняли ливрею земного владыки, я же недостоин держать у себя в услужении апостола.

— Надеюсь, — сказал Хамфри, — я исправно исполнял свои обязанности при вашей чести. В противном случае я был бы жалким, ничтожным человеком, ежели вспомнить ту бедность, от которой избавили меня ваше милосердие и сострадание! Но когда глас духа…

— Глас дьявола! — в гневе возопил сквайр. — Какой там глас, болван? Может ли такой парень лезть в проповедники?

— Прошу не прогневаться, ваша честь, — отвечал Клинкер, — но разве не может свет благодати божьей озарить смиренного бедняка и невежду, равно как богача и философа, который кичится мирскою премудростью.

— Для вас это свет благодати, — воскликнул его хозяин, — а для меня болотный огонек, мерцающий сквозь щель в вашей башке! Словом, мистер Клинкер, не нужен мне никакой свет в моем семействе, кроме того, за который я плачу налог королю, разве что это свет разума, которому вы не хотите следовать.

— Ах, сэр! — воскликнул Хамфри. — Свет разума по сравнению с тем светом, о котором говорю я, все равно что дешевая тусклая свеча по сравнению с полуденным солнцем.

— Пусть будет так, — сказал дядюшка. — Но свеча может осветить вам путь, а солнце ослепит вас и затуманит вашу слабую голову. Слушайте, Клинкер, либо вы лицемер и плут, либо одержимый, и мозги у вас повреждены! И в том и в другом случае вы не нужны мне как слуга. Ежели вы шарлатан и промышляете святостью и благочестием, то вам легко будет найти глупых баб или людей свихнувшихся, которые будут щедрой рукой снабжать вас деньгами. А ежели вас и в самом деле обмануло поврежденное воображение, то чем скорее вы рехнетесь окончательно, тем лучше будет и для вас и для общества! Тогда кто-нибудь из человеколюбия доставит вам темный чулан и чистую соломенную подстилку в Бедламе, где вы не будете заражать своим изуверством других. Но если у вас еще сохранилась крупица рассудка, чтобы изображать избранный сосуд на благочестивых собраниях, то блуждающий огонек будет сбивать с пути вас и слушателей ваших, вовлекая в греховные дела, покуда не охватит вас религиозное помешательство, а тогда вы можете с отчаяния удавиться.

— От чего да сохранит меня господь в бесконечном своем милосердии! — воскликнул устрашенный Клинкер. — Да, весьма возможно, что я поддался искушению дьявола, который жаждет повергнуть меня на камни духовной гордыни. Вы говорите, ваша честь, что я либо плут, либо сумасшедший, но раз я могу заверить вашу честь, что я не плут, то, значит, я сошел с ума, а потому и умоляю вас на коленях подумать о моей судьбе и измыслить способы, какими можно было бы меня исцелить.