Путешествие Хамфри Клинкера - Смоллет Тобайас Джордж. Страница 82

Лейтенант, если его не задевают, неизменно покажет обществу смешные свои стороны, но если кто-нибудь старается поставить его в смешное положение, он становится упрямым, как мул, и непокладистым, как необученный слон.

Немало подшучивали над мировым судьей, который поужинал чрезвычайно плотно и, между прочим, съел большую тарелку жареных грибов; не успел он покончить с ними, как доктор с нарочитой серьезностью заметил, что эти грибы относятся к роду шампиньонов и на иных людей действуют, как отрава. Испуганный этими словами мистер Фрогмор с беспокойством спросил, почему доктор по доброте своей не уведомил его раньше. Лекарь отвечал, что судья ел их с большой охотой, а потому он и не сомневался в том, что тот привычен к этому блюду, но теперь, приметив его опасения, предписывает ему стакан лечебной воды. Судья тотчас же осушил стакан и в страхе и смятении пошел спать.

В полночь отвели нас в предназначенные нам спальни, и через полчаса я уже крепко спал, но часа в три утра меня разбудил отчаянный вопль: «Пожар!» Вскочив с постели, я в одной рубашке бросился к окну. Ночь была темная, ненастная, а во дворе метались полуодетые люди с факелами и фонарями, весьма как будто испуганные. Быстро одевшись, я сбежал вниз и узнал, что огнем охвачена только задняя лестница, ведущая в отдельные покои, где спал Лисмахаго.

К тому времени лейтенанта уже разбудили крики, раздававшиеся под его окном, которое находилось во втором этаже, но в темноте он не мог отыскать одежду, а дверь его комнаты оказалась запертой снаружи. Слуги кричали ему, что в доме побывали грабители, что, без сомнения, негодяи утащили его платье, заперли дверь и подожгли дом, ибо лестница охвачена пламенем. Попав в беду, злосчастный лейтенант метался нагишом по комнате, как белка в клетке, то и дело высовывая голову из окна и умоляя о помощи.

Наконец вынесли в креслах самого баронета, а вместе с ним вышли дядюшка и вся семья, не исключая и нашей тетушки Табиты, которая визжала, вопила и, как сумасшедшая, рвала на себе волосы. Сэр Томас уже приказал слугам принести длинную лестницу, которую приставили к окну лейтенанта, и теперь баронет с жаром уговаривал его спуститься. Но никакой нужды в красноречии для убеждения Лисмахаго не было, ибо он, не мешкая, вылез из окна и орал во все горло, умоляя покрепче держать лестницу.

Несмотря на серьезный повод для тревоги, невозможно было удержаться от смеха, созерцая сию картину. Жалкая фигура лейтенанта в одной рубашке и стеганом ночном колпаке, подвязанном под подбородком, длинные, худые его ляжки и ягодицы, открытые ветру, представляли весьма живописное зрелище, озаренное факелами и фонарями, которые держали слуги, освещая ему путь. Вокруг лестницы собрались все, кроме баронета, который сидел в кресле и то и дело восклицал:

— Боже, смилуйся над нами!.. Спаси жизнь этого джентльмена!.. Осторожней спускайтесь, дорогой лейтенант! Не оступитесь!.. Держитесь обеими руками за лестницу!.. Вот так!.. Прекрасно, дорогой мой!.. Браво!.. Сразу видно старого вояку! Принесите одеяло… принесите теплое одеяло, чтобы закутать его бедное тело! Согрейте постель в зеленой комнате!.. Вашу руку, дорогой лейтенант!.. От всей души рад видеть тебя целым и невредимым!

Спустившись по лестнице, Лисмахаго попал в объятия своей возлюбленной, которая, вырвав одеяло у одной из служанок, окутала им его тело. Двое слуг подхватили его под руки, а служанка проводила в зеленую комнату, куда пошла и мисс Табита, чтобы проследить, как уложат его в постель. Во время этой церемонии он не проронил ни слова, но бросал весьма суровые взгляды то на одного, то на другого из зрителей, которые собрались потом в столовой, где мы ужинали, и поглядывали друг на друга с удивлением и любопытством.

Когда баронета усадили в кресло, он схватил дядюшку за руку, долго хохотал во все горло, а потом воскликнул:

— Мэт, увенчайте меня дубовыми листьями, плющом, лаврами, петрушкой, чем хотите, и признайтесь, что эта проказа была coup de maitre! 62 Xa-xa-xa! Camisicata, stagliata, beffata! O che roba 63 Ну и картина! Ну и карикатура! О, будь тут Роза, Рембрандт, Скалькен! Ей-богу, не пожалел бы я сотни гиней, только бы ее написали! То ли прекрасное нисхождение со креста, то ли восхождение на виселицу! А свет и тени! А толпа внизу! А выражение лица наверху! Какое лицо! Обратили внимание на это лицо? Xa-xa-xa! А ноги, а мышцы… Каждый палец на ноге выражал ужас! Xa-xa-xa! А потом это одеяло! Вот так костюм! Святой Андрей! Святой Лазарь! Святой Варавва! Xa-xa-xa!

— Так, значит, это была всего-навсего ложная тревога? — очень серьезно спросил мистер Брамбл. — Нас подняли с постели, перепугали чуть не до смерти только ради шутки!

— Да ведь шутка-то какова! — воскликнул наш хозяин. — Вот так потеха! А какой denouement! 64 Какая catastrophe! 65

— Имейте терпение, — отвечал наш сквайр, — мы еще не видали катастрофы, и дай бог, чтобы эта комедия не кончилась трагедией. Лейтенант — один из тех мрачных людей, которые совсем не понимают смешного. Сам он никогда не смеется, да и другим не позволяет над собой смеяться. К тому же если человек и выбран был подходящий, то, по совести сказать, шутка была слишком жестока.

— Черт возьми! — вскричал баронет. — Будь он МОЕМ родным отцом, все равно я бы ему не спустил. А уж другого такого человека не сыщешь и за полвека.

Тут вмешалась мисс Табита и, ощетинившись, объявила, что она не понимает, почему мистер Лисмахаго больше подходит для таких шуток, чем сам баронет, и что она очень опасается, не убедится ли баронет весьма скоро, как он ошибся в этом человеке. Баронет был немало смущен такими предостережениями и заявил, что Лисмахаго должен быть настоящим варваром, если его не потешила такая удачная и забавная затея. Тем не менее он попросил мистера Брамбла и его сестру образумить лейтенанта, и к его просьбе присоединилась леди Балфорд, которая не преминула прочитать баронету поучение о неуместности его поступка, которое он выслушал, выражая одной половиной своего лица покорность, а другой усмешку.

Вторично улеглись мы спать, и, прежде чем я проснулся, дядюшка уже побывал в зеленой комнате у Лисмахаго и привел ему такие убедительные доводы, что, когда мы собрались в зале, тот казался совсем умиротворенным. Извинения баронета он принял очень милостиво и даже выразил удовольствие, узнав, что споспешествовал общему веселью. Сэр Томас, заливаясь смехом, пожал ему руку и, в знак полного примирения, попросил у него понюшку табаку. Лейтенант, сунув руку в карман камзола, вытащил вместо своей шотландской табакерки из бараньего рога прекрасную золотую табакерку, увидав которую сказал:

— Тут какая-то ошибка.

— Никакой ошибки нет! — воскликнул баронет. — Честный обмен — не грабеж! Сделайте мне одолжение, лейтенант, разрешите оставить на память вашу табакерку.

— Сэр, моя табакерка к вашим услугам, — отвечал лейтенант, — но эту вещь я никак не могу принять. Это смахивает на преступление против законов чести. И почем знать? Может быть, и тут кроется новая шутка, а я не расположен больше выступать на театре. Я не посмею прикоснуться к вашим карманам, а потому прошу вас взять ее собственными руками.

С суровым видом он отдал табакерку баронету, а тот не без смущения принял ее и возвратил лейтенантову табакерку, которую желал оставить у себя не иначе, как в обмен на свою.

Этот случай мог омрачить беседу, как вдруг дядюшка мой заметил, что судьи Фрогмора не видно было ни во время ночной тревоги, ни теперь, когда все сошлись вместе. Услыхав имя Фрогмора, баронет вскричал:

— Черт подери! А я и позабыл о судье! Пожалуйста, доктор, пойдите и притащите его из его конуры.

Потом, захохотав так, что брюхо у него заколыхалось, он объявил лейтенанту, что тот не один был действующим лицом в драме, разыгранной для увеселения общества, в чем сам сейчас убедился. Что касается до ночной комедии, то она не могла потревожить судью, которого нарочно поместили в дальнем конце дома, где не слышно было шума, и вдобавок усыпили опиумом.