Галактическая одиссея - Снегов Сергей Александрович. Страница 20

Вести спор на такой абстрактной высоте я, как, впрочем, и Гюнтер, не был способен. Зато Мишель в сфере абстракции чувствовал себя как гимнаст на спортивной площадке — он настойчиво продолжал:

— Природа за миллиард лет биологического развития гармонизировала страдание со структурой страдающего организма. Согласен, что небольшое страдание сигнализирует об опасности, но чрезмерное губит, оно уже не сигнальное, а разрушающее. Есть ли у вас уверенность, что вы не преступаете грань между сигналом и уничтожением?

— Животные у нас не гибнут! — сказал, засмеявшись, Мугоро. — Мы точно знаем, до какой границы можно вести эксперимент. Можете быть спокойны, у нас все в порядке.

— Наши гости не уверены, что у нас все в порядке, — холодно сказал Глейстон. — Расскажи, как ты определяешь интенсивность эксперимента. Уважаемым гостям будет интересно узнать о твоих работах.

Мугоро не заставил себя упрашивать. Все началось с того, что в университете ему досталась тема: «Биоизлучения человека». Он сконструировал прибор, фиксировавший электромагнитные, акустические, механические и другие колебания, возбуждавшиеся в собственном теле. В результате он накопил полный альбом своих биоизлучений при разных телесных и душевных состояниях. И он заметил, что боль вызывает резкие изломы кривых биоизлучений. Он исколол обе ноги и обе руки, установил, что разная сила боли отвечает разным пикам кривой. Он вычислил и величину губительного для себя страдания — оно оказалось пределом, к какому стремится кривая боли. Вероятно, он и дальше продолжал бы с энтузиазмом терзать себя, если бы не подружился с Глейстоном и тот не указал иную программу работ. Вот уже двадцать три года они вместе изучают границы устойчивого функционирования организмов естественного и синтетического происхождения.

Мугоро закончил радостным хохотком. Глейстон внёс в его объяснения свою поправку:

— Нас интересует не сама граница существования, а совершенствование умений, какое можно развить, не превосходя предельной границы. Поэтому важно знать и силу страдания, и его переносимость. Аппаратура, сконструированная Муро Мугоро, даёт эти данные. На их основе мы вносим поправки в генную структуру опытных объектов, то есть предлагаем лабораториям, синтезирующим живые объекты, более совершённые генопрограммы. Поэтому лаборатория друга Муро и называется геноструктурной. Задача остальных — осуществить в образе реальных биороботов выданные Мугоро генные структуры.

Я всегда удивлялся, как любой поступок, от самого низменного до самого высокого, можно облечь в слова, одновременно и точные и бесстрастные. Как это гладко звучало: «Изучить переносимость страдания, не переходя пределов устойчивого существования организма, ради совершенствования его умений». Я вспомнил восклицание Глории: «Если бы вы знали, что за дьявол этот Чарльз Глейстон!». Я сделал усилие, чтобы голос мой прозвучал спокойно:

— Скажите, друг Чарльз, известный физик Питер Глейстон, открывший метод придавать стали прозрачность стекла, не ваш родственник? Я как-то слушал доклад Питера о его теории прозрачности, впечатление было большое.

— Питер Глейстон — мой отец, — сухо ответил Глейстон. — Первую научную работу я вёл в его лаборатории, он захотел породить прозрачность и в живых тканях. Именно эта — неудавшаяся, впрочем, — работа развила во мне интерес к умениям организма. Во время экспериментов отца с живыми клетками я поссорился с ним и организовал собственную лабораторию.

— Сколько помню, ваш отец трагически погиб?

— Он ставил опыты на себе и сгорел, достигнув только полупрозрачности. В гробу он казался выплавленным из мутного стекла. Трудно решаемые задачи его захватывали больше, чем легко реализуемые. Впрочем, эта наша родовая черта. Весь длинный ряд моих предков выбирал путь максимального сопротивления, тривиальность их не привлекала.

Хаяси с интересом смотрел на Глейстона.

— Длинный ряд предков, друг Чарльз? И вы помните его? Я знаю своего отца и деда, уже о прадеде могу сказать только одно: он, несомненно, был. Дальше этого мои знания о родовых предшественниках не простираются.

— Вы знаете двух предков — и считаете это достаточным? Я знаю тридцать семь генераций людей, носивших фамилию Глейстон, и сожалею, что знания мои так малы. Первым в нашей официальной родословной числится барон Джон Глейстон, сопровождавший короля Ричарда Львиное Сердце в крестовый поход, тайно вернувшийся в Англию со своим повелителем и оставшийся верным королю до его смерти. Это было в двенадцатом веке, тысячу триста лет назад. Я не буду перечислять всех оставшихся тридцать шесть, упомяну лишь некоторых. Перси Глейстона, отказавшегося, как и его великий друг Томас Мор, присягнуть королю Генриху VIII в качестве главы англиканской церкви, постигла та же участь, что и Мора: король послал строптивца на плаху. А король Карл I за два дня до своего пленения возвёл графа Роберта Глейстона в сан герцога, на что Кромвель немедленно ответил тем, что велел новому герцогу отрубить голову.

— Верноподданными королей были ваши именитые предки, — иронически заметил Хаяси.

— Только когда королям приходилось плохо. Повторяю, мои предки не выбирали лёгких путей к славе и богатствам. Капитан Эрнст Глейстон в бою с Непобедимой Армадой первый потопил испанский корабль и первым из англичан сам пошёл на дно. А другого капитана, Теодора Глейстона, съели каннибалы на островах Тихого океана. А лётчика Бернарда Глейстона в 1944 году сбили над Берлином, во время его шестнадцатого налёта на этот город. Сэмюэль Глейстон в XXI веке возглавил в Англии правительство революции, его называли первым революционным герцогом — правда, он добровольно отказался от своего высокого титула. Все последующие поколения мужской линии Глейстонов были учёными и звездопроходцами, их имена вы найдёте в Памятном зале Академии и на стенах Музея Космоса. Я чту своих предков. Как и они, я хочу быть в центре важных событий своей эпохи. Сегодня таким событием, считаю, является синтез живого вещества с максимальным количеством умений.

— Не пришла ли пора от генеалогических изысканий перейти к геноструктурным? — вдруг с досадой спросил молчавший до того Гюнтер. — Мне бы хотелось поглядеть, как вы воплощаете в реальность то, о чем так красочно рассказываете.

Глейстон молча встал. Мгновенно вскочил, громко захохотав, Муро Мугоро. В эту минуту вошла Глория. Она еле сдерживалась, это было явно. Её глаза сверкали. А Глейстон побледнел. Если бы Мишель не предупредил меня, что руководитель БКС влюбился в Глорию, я и сам бы догадался — так сильно он переменился, увидев её. Он обладал незаурядной выдержкой, не сомневаюсь, что и гордился ею не меньше, чем длинной цепью благородных предков, но голос, вдруг потерявший чеканную твёрдость, выдавал его.

— Хватит! — гневно крикнула Глория Глейстону. — Есть у вас человеческое сердце или нет?

— Глория, прошу вас!.. — только успел сказать Глейстон.

Она, не дав ему договорить, резко повернулась ко мне.

— Арнольд, больше медлить нельзя! Пора остановить преступников!

Я не торопился отвечать, только вопросительно взглянул на Глейстона. Он взял себя в руки, с лица ушла бледность, дрогнувший было голос зазвучал спокойно.

— Глория! Прошу выбирать выражения! Идёт научное исследование, а не преступление. Я ценю вашу чувствительность, но и вам не позволю оскорблять меня. Я не требую дружеского отношения, но на обыкновенную вежливость рассчитываю.

Она подошла к нему вплотную. Я поспешно встал, Гюнтер и Мишель тоже вскочили, Мугоро что-то умоляюще пролепетал. Я опасался, что Глория ударит Глейстона по лицу, но она сказала, задыхаясь от гнева:

— Я вас ненавижу! Вас устраивает такое моё отношение?

Он издевательски поклонился. Думаю, он прикрывал актёрским сарказмом опасение, что не справится с волнением. Я сказал Глории:

— Объясните, что произошло?

Она презрительно повела рукой в сторону Мугоро, тот сразу сжался, не сдержав, впрочем, жалкого смешка.

— Он лучше моего объяснит. Его ведь считают гением геноструктур. Только вряд ли и он и его руководитель будут откровенны, лучше уж я за них…