Липовый лифт - Сникет Лемони. Страница 7

Часто трудно определить, годится тебе или нет та или иная вещь, пока ты ее не примерил. Но бодлеровские сироты увидели в ту же секунду, как заглянули в сумки, что они, как карлики, просто утонут в огромных костюмах. Выражение «не идет ни в какое сравнение», конечно, не имеет ничего общего с карликами, скучными маленькими персонажами волшебных сказок, которые только и умеют, что свистеть да убирать свой дом. Это означает, что только при сравнении мы видим разницу между маленькими и большими предметами. Так, например, мышь совсем крошечная по сравнению со страусом, который по сравнению с городом Парижем выглядел бы просто неприметной букашкой.

Что касается Бодлеров, то их рост и размеры явно уступали размерам полосатых костюмов. Когда Вайолет примерила брюки, выяснилось, что штанины намного длиннее ее ног, создавалось впечатление, что у нее вместо ног две большие длинные макаронины. Когда же Клаус надел пиджак от костюма, у него, наоборот, и рукава свисали до самых колен, а руки ушли куда-то внутрь туловища. Контраст был особенно разителен, когда вырядилась в свой костюм Солнышко. Можно было подумать, что она, вместо того чтобы переодеться, легла в постель и с головой закуталась в простыни и одеяло.

Когда Бодлеры наконец вновь встретились перед дверьми своих спален, они едва узнали друг друга: такими маленькими они выглядели в своих длинных нелепых полосатых костюмах.

– Ты как будто собралась кататься на лыжах, – сказал Клаус, поглядев на ноги Вайолет, – но только лыжи у тебя не из титанового сплава, а тряпичные.

– Зато у тебя вид, словно ты вспомнил, что пиджак нужно надеть, а вот руки надеть забыл, – усмехнулась Вайолет.

– Ммфмм! – крикнула Солнышко, но на этот раз даже ее ближайшие родственники не могли разобрать смысл сдавленных звуков, доносившихся из-под полосатой ткани.

– О господи, Солнышко, а я уже решила, что это какой-то сверток, случайно попавший под одеяло, – сказала Вайолет. – Сейчас надо бы обвязать тебя рукавами от костюма. Завтра, может быть, мы найдем ножницы и тогда…

– Ннфнн! – прервал ее новый крик.

– Не дури, Солнышко, – сказал Клаус. – Мы сто раз видели тебя в твоих нижних рубашечках. Сто первый уже не имеет значения.

Однако Клаус на сей раз был не прав. Дело было вовсе не в рубашечках. Если в доме маленький ребенок, домашние привыкли видеть его в самой разной одежде и даже полуголеньким. И это никого не смущает. Клаус ошибся, решив, что вырвавшееся у Солнышка восклицание «ннфнн!» вызвано нежеланием раздеваться на глазах у брата и сестры. Непомерно большой костюм, в который она завернулась почти два раза, заглушил произнесенное ею слово, то самое, что и по сей день посещает меня в моих снах, и я беспокойно ворочаюсь и мечусь все ночи напролет. И каждый раз является мне образ Беатрис, и тени прошлого не покидают мой измученный, снедаемый горем мозг, где бы я ни оказался во время своих странствий и какие бы новые свидетельства преступлений мне ни удалось получить.

Здесь в самый раз вспомнить выражение: «Не идет ни в какое сравнение», чтобы привлечь ваше внимание к тому, что случилось после того, как Солнышко произнесла вслух это роковое слово. И хотя Вайолет и Клаус сначала не сообразили, что сказала младшая сестра, они очень быстро догадались, что она хотела сказать. Не успел Клаус умолкнуть, как длинная тень нависла над Бодлерами. Они тут же подняли головы – взглянуть, что закрывает свет, а взглянув, мгновенно поняли: все дурное в их жизни меркнет перед ловушкой, захлопнувшейся за ними, ибо слово это – как ни больно мне произносить его – было «Олаф».

Глава четвёртая

Если вас когда-нибудь вынудят пройти курс химии, то, войдя в класс, вы непременно увидите перед собой большую, разделенную на квадраты таблицу с цифрами и буквами в каждом квадрате. Эта схема называется таблицей элементов, и про нее ученые любят говорить, что она содержит обозначение всех веществ, из которых состоит наша планета. Как и обычные люди, ученые время от времени ошибаются, и потому неудивительно, что ошибки имеются и в таблице элементов. А в этой таблице представлено огромное множество элементов, начиная с кислорода, который содержится в воздухе, до алюминия, из которого изготавливают банки с содовой. Но в ней, однако, отсутствует мощнейшей силы элемент «изумление».

Элемент этот не газ, наподобие кислорода, и не твердое вещество, как алюминий. Элемент «изумление» – это торжество несправедливости, и обнаруживается он в ситуации, когда один человек хитростью и коварством одерживает верх над другим. Изумленный человек – а в нашем печальном случае это изумленные люди – обычно до такой степени ошеломлен, что не может себя защитить, и негодяй, пользуясь его замешательством, оказывается в выигрышном положении.

– Здравствуйте, пожалуйста, – произнес Граф Олаф своим скрипучим голосом. Бодлеры были настолько ошеломлены, что не могли вымолвить ни слова, чтобы хоть как-то себя защитить. Они не вскрикнули, не бросились бежать. Они не позвали на помощь опекунов. Они молча стояли в своих слишком длинных и широких полосатых костюмах и не отрываясь смотрели на страшного человека, который каким-то непонятным образом снова их отыскал.

Пока Граф Олаф глядел на них с гнусной ухмылкой, явно получая удовольствие от преимущества, которое дал ему элемент «изумление», дети заметили, что на нем какой-то новый наряд и что все это лишь подлая маскировка. Именно это последнее слово свидетельствует о том, что ему ни на миг не удалось провести Бодлеров, что бы он на себя ни нацепил. На ногах у Олафа сияли до блеска начищенные сапоги с высокими, до колен, голенищами, напоминающие ботфорты для верховой езды. В глазу у него поблескивал монокль. Монокль всегда носят в одном глазу, это нечто вроде искусственного глаза, и удержать на месте его можно, только если сильно щуриться. Кроме того, на Графе Олафе был полосатый костюм, надетый с одной лишь целью – доказать, что владелец его ни на шаг не отстает от моды. Но кто-кто, а Бодлеры прекрасно знали, что Олафу на моду наплевать, что оба глаза его видят нормально и что он не собирается путешествовать верхом. Все трое понимали, что сапоги нужны, чтобы скрыть татуировку в виде глаза, а монокль – для того, чтобы щуриться и не дать никому увидеть, что у него всего одна длинная бровь над злобно поблескивающими глазами. Костюм в полоску должен был показать, что он богатый, одетый по последней моде господин из престижного района Мрачного Проспекта, а вовсе не жадный, вероломный негодяй, которому давно следует сидеть в тюрьме строгого режима.

– Вы, должно быть, дети, пожалуйста, – продолжал он, второй раз неправильно употребив слово «пожалуйста». – Мое имя Гюнтер. Пожалуйста, простите мой разговор. Пожалуйста, я не силен в английском языке.

– А как… – начала было Вайолет, но тут же осеклась. Она все еще находилась в ошеломлении и не знала, как закончить фразу «Как вам удалось так быстро нас найти и проскочить мимо консьержа, который обещал держать вас подальше от нас?», будучи все еще под действием элемента «изумление».

– А куда… – собрался задать вопрос Клаус, но тоже сразу умолк. Он был в не меньшем ошеломлении, чем его сестра, и чувствовал, что не может закончить фразу «Куда вы дели Квегмайров?».

– Бик… – сказала Солнышко. Элемент «изумление» поразил даже младшую представительницу Бодлеров, и она, как Вайолет и Клаус, не могла найти слов, чтобы окончить предложение «Бика ядо», означавшее что-то вроде: «И какой же подлый план вы состряпали, чтобы украсть наше наследство?».

– Я вижу, вы тоже не очень свободно знаете английский, пожалуйста, – сказал Граф Олаф в той же манере. – А где ваши мама и папа? – спросил он.

– Мы не мама и не папа, – раздался голос Эсме, и дети еще раз испытали шок, когда открылась дверь и появились Скволоры. – Мы – законные опекуны, а эти дети сироты, Гюнтер.

– Ах! – воскликнул Граф Олаф, и даже невзирая на монокль, глаза его заблестели еще ярче, когда он смотрел на беспомощных Бодлеров. Дети чувствовали: будь эти глаза парой горящих спичек, они испепелили бы их дотла.