Возвращения домой - Сноу Чарльз Перси. Страница 32

Однако на этот раз даже он держался независимо и, подобно многим в управлении, называл Роуза, человека, не терпевшего фамильярности, просто по имени; для подчиненных Лафкина это было бы не столько бестактно, сколько вообще немыслимо.

Гилберт Кук сидел рядом со мной, откинувшись на спинку кресла, словно в баре Уайта, уткнувшись двойным подбородком в грудь, и не то сопел, не то что-то бормотал себе под нос. Чем дальше шел разговор, тем нетерпеливее он сопел; потом оторвался от спинки кресла и сгорбился над столом. Пальто обтянуло его массивную спину.

– Я не совсем понял ваши слова, – вдруг выпалил он, через стол обращаясь к Лафкину.

– Вот как? – поднял брови Лафкин.

– Вы сказали, что можете выполнить эту работу при нынешнем состоянии ваших ресурсов.

– Да.

– Нет, не можете, если в понятие «ресурсы» включить и люден, а именно это и следует сделать.

– Чепуха, – отмахнулся Лафкин и опять обратился к Роузу, но Гилберт снова его перебил:

– Нет, не чепуха, потому что для наиболее ответственной части этой работы у вас есть только три группы людей, которых можно использовать.

Быстро и уверенно Гилберт перечислил имена, не известные большинству присутствующих, и добавил:

– Если вы не намерены испортить дело, то у вас нет другого выбора, как бросить туда восемьдесят процентов из них. А это значит снять их с самых срочных заданий, за что нас не поблагодарят другие ведомства. Вы прибежите к нам и будете требовать замены, которую придется искать у других фирм. Все это неизбежно повлечет за собой ненужные хлопоты и неудобства и не имеет никакого смысла.

Лафкин смотрел на Гилберта с холодной, презрительной усмешкой. Они хорошо знали друг друга; раньше меня нередко удивляла их близость. За несколько секунд оба страшно разозлились, причем Лафкин сохранял хладнокровие, а Гилберт разгорячился.

– Вы говорите о вещах, в которых ничего не смыслите, – сказал Лафкин.

– Смыслю не меньше вас, – с жаром выпалил Гилберт.

И тут, раскипятившись, он допустил одну тактическую ошибку: в доказательство того, что помнит все дела фирмы, которые знал четыре года назад, он начал приводить все новые и новые фамилии.

Овладев собой, Лафкин все еще раздраженно, но сухо обратился к Роузу:

– По-моему, эти подробности вряд ли окажутся нам полезными!

– Быть может, остановимся на этом, Кук? – спросил Роуз вежливо, зло и настойчиво.

Словно забыв о происшедшем, Лафкин сказал:

– Значит, вас только интересует, достаточно ли у меня людей, чтобы выполнить эту работу? Могу заверить вас, что достаточно.

– И вы не будете ни сейчас, ни потом требовать у нас дополнительного штата специалистов? – вкрадчиво спросил Роуз.

На лице Лафкина ничего не отразилось.

– Только в разумных пределах.

– Каковы же эти пределы?

На мгновение тон Роуза стал не менее резким, чем у остальных.

– Я не могу принять на себя неограниченные обязательства, – спокойно и веско сказал Лафкин, – как не смог бы на моем месте никто другой.

– Это вполне понятно, я очень и очень благодарен вам за откровенность, – снова приторно вежливо сказал Роуз.

И так же вежливо повел обсуждение дальше. Время шло, в комнате становилось все холоднее, присутствующие топали ногами, чтобы согреться. Но не в обычае Роуза было не выслушать все доводы, даже если он с самого начала пришел к какому-то решению. Шел уже второй час, когда он наконец повернулся к Лафкину:

– Не знаю, как вам, а мне кажется, что на сегодня хватит.

– Надо заметить, что многое прояснилось, – вставил Джон Джонс.

– Когда мы встретимся в следующий раз? – спросил Лафкин.

– Я доложу о результатах сегодняшней беседы шефу.

Роуз употребил это слово со свойственной ему иронической интонацией, он был не из тех, кто прячется за спину другого. В отличие от министра он не боялся сам сообщить дурную весть. И впрямь, отдав дань должной вежливости, он произнес это необычно резко.

– Я уверен, он захочет выяснить у вас еще некоторые подробности. Не сумеете ли вы встретиться с ним, – а быть может, и я к вам присоединюсь, – еще на этой неделе? Не берусь предсказывать, какое решение мы сочтем наиболее приемлемым для всех нас, но мне представляется вполне возможным – разумеется, я высказываю только собственные мысли, – что нам покажется, будто мы предъявляем к вам такие непомерные требования, которые, по крайней мере сейчас, несправедливо ставят вас в крайне трудное и невыгодное положение. Возможно, мы придем к выводу, что ваши чрезвычайно ценные услуги следует сохранить в резерве и воспользоваться ими несколько позже.

Понял ли Лафкин, что это конец? Иногда он умел оценивать события абсолютно трезво, но, подобно другим энергичным людям, казалось, обладал даром при желании включать и выключать это умение. Так, он часто надеялся и боролся еще долго после того, как вопрос был решен; а потом вдруг совершенно ошеломлял людей, заявив, что давным-давно списал это дело в архив. Сейчас он разговаривал с Роузом с уверенностью и убежденностью человека, который считает, что, хотя переговоры приостановлены, при умелом подходе он сумеет добиться своего.

В тот же вечер Гилберт зашел ко мне. В это время я, как всегда перед уходом, просматривал свои бумаги. В прошлом году, когда я, он и Маргарет обычно проводили вечера вместе, он постоянно заходил за мной, примерно в этот час, и сидел, ожидая, пока я соберусь.

Уже много месяцев он этого не делал. Часто, когда мы с ним завтракали или после завтрака прогуливались в парке, он вдруг задавал мне вопрос о моих отношениях с Маргарет, расставляя силки так, что мне приходилось или лгать, или признаваться. Он знал ее, знал ее семью и знакомых, от него не могло укрыться, что мы с ней проводим вместе много вечеров, но, понимая все это, я тем не менее отвечал ему так, будто рассказывать просто не о чем.

Заметив в дверях его силуэт – комната была освещена только настольной лампой, – я вдруг почувствовал прилив теплоты к нему.

– Ну, – сказал я, – без вас нам бы не удалось победить.

– Не думаю, чтобы кто-нибудь всерьез прислушивался к моим словам, – отозвался Гилберт.

Ответ его прозвучал насмешливо и смущенно, словно он отвечал на льстивые речи в гостиной, но он говорил искренне. Гилберт не мог поверить, что люди способны обратить внимание на его слова.

Затем он рассмеялся хрипло и громко, как смеются сильные, грузные, энергичные люди.

– Черт побери, а мне это понравилось, – воскликнул он.

– Что именно?

– Понравилось, как я спутал их карты.

– Вы сделали все, – сказал я.

– Нет, я только выставил все в смешном свете.

Он не понимал, что его храбрость оказалась поддержкой для более осторожных людей. Я хотел объяснить ему это, выразить мое восхищение им. Поэтому я сказал, что должен встретиться сегодня с Маргарет; не хочет ли он присоединиться к нам?

– С удовольствием, – ответил Гилберт.

Он и в самом деле испытывал удовольствие, сидя между нами в ресторане. При всей своей массивности, он, казалось, растворялся между нами, а его острые маленькие глазки перехватывали каждый взгляд, которым мы обменивались. Он так любил поесть, что, сам того не желая, питался лучше, чем мог, ибо люди подсознательно чувствовали себя обязанными угощать его значительно лучше, чем ели сами; даже в тот вечер, в разгар войны, мне удалось раздобыть для него бутылку хорошего вина. На улице стоял мороз, но воздушных налетов уже давно не было; в Лондоне наступило затишье, в ресторане было полно народу и потому жарко, мы сидели в уголке, и Гилберт был счастлив. Своим настроением он заразил нас с Маргарет, и мы грелись в лучах его благодушия.

Вдруг к концу обеда он повернулся ко мне, глаза его блестели:

– Я вас опередил.

– В чем?

– Я был в доме, который, возможно, вас интересует.

Я отрицательно покачал головой.

– В доме, где живет семья, которая кое-что значит для вас, – настойчиво продолжал Гилберт, многозначительно глядя мне в глаза. Затем, повернувшись к Маргарет, добавил: – К вам это не имеет никакого отношения.