Возвращения домой - Сноу Чарльз Перси. Страница 49

Сам он сидел за своим столом; прошедшие годы сказались на нем меньше, чем на любом из нас; его красивое худощавое лицо было почти не тронуто морщинами, а фигура оставалась стройной, как у подростка.

– Верьте или нет, – продолжал он, – я как раз собирался пригласить вас на небольшой обед. Давайте условимся насчет дня, – добавил он, все еще выказывая радушие. – Мы ведь когда-то неплохо проводили время, правда?

Я согласился.

– Я собирался открыть вам один секрет. И раз уж вы порадовали меня своим визитом, – подобная вежливость была ему совсем не свойственна, – не буду откладывать, открою его вам сейчас.

– Я понял, что ему очень хочется удержать меня в своем кабинете. Ему нужно было высказаться.

– Дело в том, – начал он, – что эти люди задумали послать меня в Палату лордов.

Под «этими людьми» Лафкин подразумевал первое послевоенное лейбористское правительство, и поначалу даже странно было слышать, что именно оно намерено дать ему звание пэра Но хотя Лафкин был одним из наиболее влиятельных промышленников своего времени, он с присущей ему дальновидностью не терял дружбы и со сторонниками противоположного лагеря. Он никогда не был членом ортодоксальной партии консерваторов, сознательно поддерживал в некоторых вопросах оппозицию, и, начиная с 1944 года, эта его политика приносила свои плоды.

В сущности, его политические убеждения были коллективистскими убеждениями крупного предпринимателя, в основе которых несовместимо для всех, кроме него самого, лежал старомодный либерализм.

– Пойдете?

– Не вижу причин для отказа. Сказать по правде, мне это, пожалуй, даже нравится.

– Зато не понравится вашим коллегам.

Я сказал то, о чем он и сам, конечно, думал: такие же боссы, как он, будут считать его предателем, принявшим почести от врагов.

– Ну, об этом быстро забудут. Пока я им нужен, никто не осмелится выступить против. А вот когда я стану им не нужен, меня в ту же минуту вышвырнут вон, независимо от того, буду я пэром или нет. – Он издал неприятный, хриплый смешок. – Многие из них, во всяком случае, с радостью дали бы отрубить себе правую руку, лишь бы оказаться на моем месте. Основное преимущество этих опереточных почестей, от которых, я все же думаю, давно пора отказаться… – добавил он, действуя, как не раз случалось, на два фронта, – состоит не в радости для того, кто их получает, а в огорчении для тех, кто их лишен.

Он был счастлив, и я его поздравил. Я был доволен: способный в своем деле человек, он, по общему мнению, сумел многого добиться и чем-то нравился мне.

Я полюбопытствовал, какой титул он выберет.

– Да, это вопрос, – отозвался Лафкин.

– Вы еще не решили?

– Наверное, будет что-нибудь вроде барон Лафкин из такого-то поместья. Лорд Лафкин. Вот проклятая фамилия, но от нее никуда не денешься. Разумеется, верь я во всю эту чепуху, давно бы имел другую. Куда приятней носить приличную фамилию.

– Воспользуйтесь случаем, – поддразнил я его, но он отрезал:

– Нет. Слишком поздно. Богатому купцу незачем рядиться в маскарадный костюм. Придется смириться с лордом Лафкином.

Он улыбался застенчиво, почти стыдливо, как человек, застигнутый врасплох в разгар самых смелых мечтаний. На промокательной бумаге были написаны названия разных местностей: он родился в Бери Сент-Эдмундс; может быть, лорд Сент-Эдмундс? Терлоу, Белчемп, Лэвенхем, Кэвендиш, Клер – все это были названия деревень, в которых он бывал в детстве; со свойственной ему глубоко затаенной склонностью к романтизму ему хотелось бы взять себе одно из них. Он прочитал их мне.

– Красивые названия, – сказал он, как всегда неопределенно. Только этим он и дал понять, что это были его Тэнсонвиль, его Месеглиз, его Комбрей.

– Почему бы не взять одно из них? – Хоть раз мне хотелось доставить ему удовольствие.

– Об этом не может быть и речи, – коротко ответил он.

Я решил, что настроение у него подходящее для моего дела, и сказал, что у меня к нему просьба.

– Что такое?

– Мне хотелось поговорить с вами о Гилберте Куке.

– А мне нет. – В ту же секунду любезность Лафкина, его доброжелательный вид, готовность услужить другу – все исчезло. Он пылал гневом.

Словно не замечая этого, я пытался продолжать: Кук хорошо проявил себя на государственной службе, его высоко ценят Гектор Роуз и другие…

– По-моему, нам незачем терять время на подобные разговоры, – перебил меня Лафкин. – Вы просите меня взять Кука обратно?

– Я хотел бы, чтобы вы выслушали…

– Но просьба заключается в этом, так?

Я кивнул.

– Я отвечу вам коротко и ясно. Я бы не взял его и дворником.

Настаивать было бесполезно. Неумолимый, еле сдерживаясь от гнева, грубый, каким его нередко доводилось видеть прежде, от не позволил мне даже договорить.

Когда я передал его ответ Гилберту, тот сказал:

– Все кончено. – И продолжал с побагровевшим лицом: – И зачем только я обратился к нему с этой чертовой просьбой? Зачем позволил вам приблизиться к этому человеку? Что ж, – вызывающе добавил он, – теперь следует, пожалуй, убедиться в том, что я нужен здесь. Я всегда говорил, что в бизнесе надо быть или магнатом, или прирожденным рабом, а я, черт меня побери, не то и не другое. Я как-то сказал об этом Лафкину.

– И что он ответил?

– Предложил мне контракт на три года.

Свою неудачу Гилберт встретил не унывая; когда он повернулся ко мне, лицо его было по-прежнему коварно, и я понял, что, какие бы вести, дурные или хорошие, я ни принес ему от Лафкина, он все равно остался бы непреклонным. Он с наслаждением злословил о других, но с еще большим наслаждением скрывал что-либо очень важное.

Не успел я приступить к поискам какой-либо иной возможности связаться с Маргарет, как мне на помощь пришел неожиданный случай, совпадение – мне, что называется, выпал один шанс из тысячи. Как-то утром в субботу, когда я еще не строил никаких планов, вдруг позвонил старик Бевилл, который после некоторого перерыва – он называл этот период «пребыванием в пустыне» – вернулся в Уайтхолл на пост председателя комиссии по атомной энергии. Он едет за город на субботу и воскресенье, сообщил он мне, но у него есть небольшое дело, которое ему бы хотелось «переложить» на мои плечи; не провожу ли я его до Черинг-кросс?

Я думал, что уж ради этого случая он возьмет такси, но нет, – Бевилл стоял на автобусной остановке; в котелке, держа в руле портфель, он наслаждался собственной скромностью. Наконец мы сели в автобус, на империале было пусто, и Бевилл, не дожидаясь, пока мы доберемся до Черинг-кросс, поведал мне о своем деле.

– Меня преследуют, Льюис, – сказал он, озираясь по сторонам, чтобы удостовериться, что нас никто не подслушивает; при этом невольно создавалось впечатление, что за ним действительно кто-то гонится.

– Кто?

– Люди, которые всегда знают больше других, – ответил старик. – Не знаю, как вам, Льюис, а мне не нравятся те, кто уверен, что вы всегда не правы, а они правы. В особенности интеллигенты, как их, кажется, сейчас величают или как они сами имеют наглость величать себя. Они могут поднять страшную шумиху – вот в чем вся беда.

– А что им нужно?

– Вы помните дело Собриджа?

Вопрос носил чисто риторический характер, потому что ни старый Бевилл, ни мой брат с учеными из Барфорда ни мы с Гектором Роузом не могли не помнить Собриджа, только недавно осужденного за шпионаж.

Впереди нас автобус, моргнув алым глазом, свернул с Уайтхолла. Нас остановил светофор, и Бевилл уставился на памятник Нельсону.

– Вот этот парень был совсем из другого теста, нежели Собридж. Никогда не поверю, что он был способен предать свою страну. – В своих действиях старик был столь же умен и циничен, как и большинство людей, а в речах – столь же банален. – Ни за что не поверю, что ему понадобились бы эти интеллигенты, – мрачно продолжал Бевилл. – Дал бы им пинка под зад, вот что он бы сделал.

Пока мы огибали Трафальгарскую площадь, Бевилл рассказал мне, что некоторые люди – имен он не назвал – задают «глупые вопросы» о процессах атомных шпионов: почему они все признали себя виновными? Почему их приговорили к таким большим срокам заключения?