Русская революция и «немецкое золото» - Соболев Геннадий Леонтьевич. Страница 57

Судя по всему, большевистская власть в это время находилась в отчаянном финансовом положении, и она была вынуждена делать рискованные шаги навстречу германским планам заключения сепаратного мира. 28 ноября 1917 г. заместитель статс-секретаря иностранных дел Бусше телеграфировал из Берлина германскому посланнику в Берне Ромбергу: «По полученным здесь сведениям, правительство в Петрограде терпит огромные финансовые затруднения. Поэтому чрезвычайно желательно, чтобы им выслали деньги» [571]. Еще раньше немецкий агент Карл Моор, выступавший под псевдонимом Байер, сообщил военному атташе Германии в Берне Нассе о том, что им получена телеграмма от Воровского следующего содержания: «Выполните, пожалуйста, немедленно ваше обещание. Основываясь на нем, мы связали себя обязательствами, потому что к нам предъявляют большие требования» [572]. При всей осторожности опытного конспиратора нетрудно догадаться, что он просит о финансовой помощи.

Учитывая все эти обстоятельства, германское правительство не стало медлить с ответом на заявление большевистских вождей от 15(28) ноября 1917 г., и уже на следующий день германский канцлер Г. Гертлинг, выступая в рейхстаге, подтвердил, что «готов вступить в переговоры, как только русское правительство направит специальных представителей» [573].

30 ноября 1917 г. к переговорам согласилась присоединиться Австро-Венгрия [574].

Что же касается германской военной верхушки, то она сразу же дала понять, что будет разговаривать на переговорах с большевиками с позиции силы и на языке ультиматума. 1 декабря 1917 г., буквально накануне начала переговоров о заключении перемирия между Германией и Советской Россией в воскресном выпуске «Freie Presse» было опубликовано интервью с генералами Гинденбургом и Людендорфом, этими «полубогами», как их называл Кюльман. Интервью отличалось особыми цинизмом и откровенностью. Людендорф, в частности, сказал, что он не рассматривает заявление большевиков как предложение мира. «Мы можем заключить перемирие с Россией только в том случае, если мы будем уверены, что оно будет соблюдаться, – продолжал он. – Если бы кто-нибудь сказал бы мне, что русская революция для нас – случайная удача, я бы возражал: революция в России – не случайность, а естественный и неизбежный результат нашего ведения войны… Это плод нашей победы». Столь вызывающее и откровенное заявление немецкого генерала шокировало большевистскую власть и вызвало резкие комментарии в печати ее представителей. В результате германским дипломатам пришлось поручать своему агенту Карлу Моору «сгладить враждебные выступления, вызванные этим интервью» [575].

19 ноября (2 декабря) 1917 г. в Брест-Литовск, где находилась ставка главнокомандующего германским Восточным фронтом, прибыла советская делегация, возглавляемая А. А. Иоффе. В состав делегации входили Л. Б. Каменев, Г. Я. Сокольников, Л. М. Карахан, левые эсеры А. А. Биценко и С. Д. Масловский (Мстиславский), по одному представителю от рабочих, крестьян и армии – всего 28 человек. Место переговоров было выбрано германской стороной, и это указывало на неравноправное, подчиненное положение советской делегации. С германской стороны переговоры было поручено вести группе военных во главе с генералом Гофманом, который накануне получил от генерала Людендорфа жесткие директивы относительно требований к Советам. «Никогда не забуду первого обеда с русскими, – вспоминал впоследствии Гофман. – Я сидел между Иоффе и Сокольниковым, нынешним комиссаром финансов. Против меня сидел рабочий, которого явно смущало большое количество столового серебра. Он пробовал то одну, то другую столовую принадлежность, но вилкой пользовался исключительно для чистки зубов. Прямо напротив, рядом с принцем Гогенлоэ, сидела мадам Биценко, а рядом с нею – крестьянин, чисто русский феномен с длинными седыми кудрями и огромной дремучей бородою. Один раз вестовой не смог сдержать улыбку, когда спрошенный, какого вина ему угодно, красного или белого, он осведомился, которое крепче, и попросил крепчайшего» [576].

На первом заседании 2 декабря Иоффе и Каменев выступили с пространными речами, в которых они изложили большевистские принципы мира, а 4 декабря контр-адмирал В. М. Альфатер от имени советской делегации зачитал «проект перемирия на всех фронтах». Он предлагал заключить всеобщее перемирие на 6 месяцев, запретить переброску войск с Восточного фронта на Западный, эвакуировать немецкие войска с Моонзундского архипелага и др. Практически все эти предложения были отвергнуты германской стороной, и советской делегации пришлось согласиться на заключение перемирия с 10 декабря 1917 г. до 7 января (по нов. ст.) 1918 г. Не было принято предложение о перенесении переговоров в Псков. Единственно, чего ей удалось добиться – это прервать переговоры на неделю. Нарком иностранных дел Л. Д. Троцкий сразу же сообщил британскому, французскому, американскому, китайскому, итальянскому, японскому, румынскому, бельгийскому и сербскому посольствам в Петрограде, что «переговоры прерваны по инициативе нашей делегации на одну неделю, чтобы дать возможность в течение этого времени информировать народы и правительства союзных стран о самом факте переговоров, об их направлении». Он призывал правительства союзных держав «определить свое отношение к мирным переговорам, т. е. свою готовность или свой отказ принять участие в переговорах о мире и, – в случае отказа, – открыто перед лицом всего человечества заявить ясно, точно и определенно, во имя каких целей народы Европы должны истекать кровью в течение четвертого года войны» [577]. Ответа опять не последовало.

Германская дипломатия активно использовала перерыв в переговорах для оказания давления на большевистское правительство и в первую очередь через представителей заграничного бюро ЦК РСДРП(б) в Стокгольме. Посланник Германии в Стокгольме Г. Люциус имел несколько неофициальных бесед с В. Воровским, который с первой же встречи произвел на него «впечатление честного и разумного человека» [578]. Здесь следует заметить, что сразу же после прихода к власти большевиков германские дипломаты не слишком серьезно относились к их представителям в Стокгольме. «Говорят, что здешние большевики восприняли известия о победе своих друзей с большим волнением, а некоторые даже лишились сна, – сообщал 12 ноября 1917 г. советник германской миссии в Стокгольме К. Рицлер канцлеру Г. Гертлингу. – Вероятно, они полагают, что скоро станут послами новой России, и делают вид, что знают все, до мельчайших деталей. Однако на самом деле они еще не получили из Петрограда никаких инструкций. В настоящий момент я не думаю, что правительство в Петрограде, если допустить, что оно достаточно укрепит свою власть и продержится хотя бы несколько недель, использует Радека, Фюрстенберга (Ганецкого) и Воровского в качестве посредников. У нас нет четкого представления об отношениях между представителями большевиков здесь и руководителями революции в Петрограде» [579].

Эти отношения прояснились в том же ноябре 1917 г., когда ЦК РСДРП(б) вновь решил вернуться к «делу Ганецкого» и создал с этой целью комиссию из представителей исполкома групп социал-демократии Польши и Литвы в составе Б. Веселовского, С. Пестковского и К. Циховского. На основании собранных материалов комиссия постановила: «1) Обвинение т. Ганецкого в том, что он состоял агентом германского правительства, считать абсолютно недопустимым. 2) Обвинение в том, что Ганецкий являлся политическим сотрудником Парвуса, абсолютно лишено всякого основания. 3) Обвинение в том, что Ганецкий занимался контрабандой, вполне опровергается. Административное взыскание, наложенное на него датскими властями за вывоз в одном случае не разрешенных к экспорту медикаментов, – факт чисто случайный. 4) Обвинение Ганецкого в том, что его торговая деятельность носила спекулятивный характер является лишенным основания». В результате комиссия пришла к выводу о том, что Ганецкий и впредь заслуживает «личного и политического доверия» и не увидела «никаких препятствий к дальнейшей его партийной деятельности» [580]. Это постановление было единогласно одобрено 29 декабря 1917 г. на заседании ЦК РСДРП(б), на котором присутствовали Н. И. Бухарин, Г. И. Оппоков (Ломов), В. И. Ленин, Л. Д. Троцкий, М. С. Урицкий, М. К. Муранов, И. В. Сталин, Я. М. Свердлов, Е. Д. Стасова, Ф. Э. Дзержинский. Но затем кто-то из членов ЦК (кто именно, в протоколе не отмечено, но не исключено, что это был Сталин, скептически относившийся ко всем заграничным представителям партии) внес предложение «не назначать т. Ганецкого ни на какие должности, а предоставить ему идти работать в низы, и пусть тогда его выдвигают низы на ответственный пост». При голосовании этого предложения оно было отвергнуто пятью голосами против трех при одном воздержавшемся [581]. Таким образом партийная реабилитация Ганецкого состоялась, но, по всей вероятности, она показалась будущему генсеку неубедительной: Ганецкий будет арестован как немецкий и польский шпион и приговорен к смертной казни. Произойдет это через 20 лет со времени памятного для Ганецкого заседания – тоже в ноябре, но уже 1937 г.