Любовь, соблазны и грехи - Сойер Мерил. Страница 14
– Неудачное место нам досталось, – пробасил Тэтчер Палумбо, художник, вывесивший свои изделия рядом с полотном Лорен. Его длинная лохматая борода была перехвачена резинками в двух местах: под подбородком и несколькими дюймами ниже. – Сюда и не заходит-то никто. Слишком далеко!
– Может, кто-нибудь забредет, – возразила Лорен с деланным оптимизмом, хотя в душе была с ним согласна. Для нее место не имело значения: она не собиралась продавать свою картину. Она вынула ее из шкафа в оранжерее-мастерской и привезла сюда только потому, что должна была что-то выставить. Даже цену она специально назначила несуразно высокую, чтобы отпугнуть покупателей. – Некоторые начинают обход с задних рядов.
Художник улыбнулся:
– Ну а какая из моих работ тебе больше нравится?
Лорен испуганно скользнула взглядом по аляповатым пятнам всех цветов радуги, утыканным почему-то рыбьими костями.
– Все они очень любопытны…
Она искоса взглянула на свою «Полночь в Марракеше». Неужели девушка на ее картине производит на зрителей такое же неприятное впечатление, какое произвела на нее мазня Палумбо? Девушка была изображена в профиль, длинные, струящиеся на ветру светлые волосы закрывали почти все лицо, залитое слезами; из темноты к девушке тянулись жуткие руки, непонятно кому принадлежащие…
По правде говоря, Лорен было не слишком важно, нравится ли кому-нибудь ее картина. Она знала, что у нее талант к угадыванию одаренных художников, а не к самостоятельному творчеству. Именно таким угадыванием она и собиралась сейчас заняться.
– Поброжу, посмотрю…
Она пробродила между рядами целый день и нащупала кое-какие ниточки, хотя ничего выдающегося не обнаружила. Возвращаясь к Тэтчеру, чтобы поддержать его добрым словом, Лорен заметила девушку, предлагавшую керамические сережки. Она сразу поняла, что эти сережки сделал чрезвычайно талантливый человек.
– Простите, – обратилась Лорен к рыжей толстушке с толстой косой, темно-карими глазами и вздернутым носом. – Эти штучки делает ваша мать?
– Нет, я сама! – резко ответила девушка, презрительно скользнув взглядом по серьгам Лорен.
– Очень красиво! – Интересно, сколько ей лет? Семнадцать? Слишком много косметики, чтобы сказать наверняка. – У вас есть что-нибудь еще?
– Больше ничего. Этим все равно не заработаешь.
– А ведь можно было бы… – Неужели, ее волнуют только деньги? Уж наверное, родители не дадут ей умереть с голоду. – Не хотите сделать для меня несколько штук, за пятьдесят фунтов каждая?
– Еще как хочу! – обрадовалась девушка. – А какие вам нужны?
– Любые, только не бижутерия. – Лорен знала, что самый верный способ погубить творческие способности в зародыше – точно продиктовать творцу, чего от него ждут. – Как вас зовут?
– Саманта Фоли.
– А я Люси Уоллес. – Лорен зарегистрировалась на выставке под этим именем, чтобы сохранить инициалы. – Вы живете с родителями?
– Нет, снимаю в Бейсуотер квартиру еще с шестью девушками.
Лорен не стала спрашивать, почему Саманта не живет дома. Когда сама Лорен впервые приехала в молодости в Париж, ее замучили вопросами, почему она живет с братом, а не с родителями.
– Вы изучаете живопись?
Саманта покачала головой:
– Нет, работаю в киоске в «Хард-рок-кафе». Ничего, когда-нибудь у меня появится свой магазин. Я буду торговать дорогой бижутерией, как в «Корнелиусе»!
Лорен трудно было себе представить, что предел мечтаний такой талантливой девушки – обслуживание туристов. Ведь она способна на большее! Однако Лорен не стала осуждать планы новой знакомой. Если ей удастся продать несколько ее изделий, планы Саманты могут измениться. Выдумки ей явно было не занимать, но еще предстояло доказать свою способность создать что-нибудь более достойное, чем сережки. Пока же Саманте повезло: Лорен срочно требовались экспонаты, готовые к показу.
– А что выставляете вы сами? – спросила Саманта, с любопытством разглядывая Лорен.
– Всего одну картину – масло. Там, сзади, рядом с Тэтчером Палумбо.
Саманта хихикнула.
– «Кости»? Нет, там вы никогда ничего не продадите. Комитет вечно зажимает Тэтчера, ставит в самое невыгодное место. Там же не бывает посетителей!
– Может, как раз сегодня он что-нибудь продаст. Главное – не сдаваться, – бодро сказала Лорен, хотя сама уже давно опустила руки. После того как несколько галерей отвергло ее картины, она отказалась от попыток их выставить. – А вы сами видели здесь что-нибудь, достойное внимания?
Саманта назвала несколько художников, выставляющихся в Королевском колледже. Увы, их уже заметили другие галереи.
– Нет, я имела в виду кого-то… вроде нас с вами. Которых пока что никто не знает.
Саманта задумалась, подняв глаза к потолку.
– Есть один тип… Настоящий чудак! Я познакомилась с ним летом. Его картины висели на заборе Гайд-парка, рядом с моим столиком.
– Он их продал?
– Нет, они слишком большие. Он привозил их в фургоне для мяса. Зато прохожим его картины нравились: вокруг них все время стояла толпа.
– Как его зовут? Вы знаете, где он живет? – Лорен старалась задавать вопросы небрежным тоном, хотя это было ее единственной стоящей находкой за весь день.
– Не знаю, не спрашивала. Но его будет нетрудно найти, если он по-прежнему работает в Смитфилде. Свои картины он привозил в их фургоне.
– Смитфилд?..
– Это мясной рынок у собора Святого Павла. Если будете его искать, спросите русского. Вряд ли их там много.
– Так он русский?! – воскликнула Лорен. Вот это удача! Найти неизвестный русский талант – все равно что выиграть первый приз в гонке!
Серьги привлекли внимание стайки подростков, и Лорен простилась с Самантой, записав ее телефон. Торопясь к своей картине, она молилась об успехе. После того как в России началась перестройка, на Западе получили возможность познакомиться с доселе неизвестными произведениями русского соцарта. Ими даже начали торговать на аукционе «Сотби». Цены на «коммунистическую» живопись стали теперь вполне «капиталистическими» – в три-четыре раза выше первоначальных.
Художники эпохи гласности пользовались огромным спросом. Стоимость работ русских художников, переехавших на Запад раньше, вроде Михаила Шемякина, тоже многократно возросла. Художник мирового класса, особенно русский по происхождению, сразу резко прибавил бы престижа галерее «Рависсан».
– У тебя сегодня счастливый день, – сообщил Лорен Тэтчер, скрывая горечь. – Кто-то купил твою картину.
– Что?! – не поверила она.
Но «Полночь в Марракеше» действительно исчезла. Неужели кто-то согласился заплатить за нее такие умопомрачительные деньги – да еще на фестивале, где живопись шла за полцены?
– Давно?
– Часа два – два с половиной назад. Разве ты не рада?
Лорен, не ответив, бросилась к кассе, принимавшей деньги за покупки.
– Люси-Уоллес, место сто шестьдесят семь. Моя картина… За нее уже заплатили?
Пока кассир справлялась с журналом, Лорен не покидала надежда, что сделку еще можно отменить. Эту картину она считала своей лучшей работой, хотя она и навевала ей тяжелые воспоминания.
– Плата внесена наличными, – невозмутимо сообщила кассирша. – Поздравляю вас. Можете получить деньги уже сейчас.
– Кто покупатель? – Деньги в данный момент интересовали Лорен меньше всего.
– Не знаю. Мы не ведем учета, когда оплата производится наличными, если сам купивший не настаивает. Обычно он оставляет свою фамилию, но в этот раз все было так странно… Откуда у подростка столько денег?