Не целуйтесь с незнакомцем - Сойер Мерил. Страница 15

– Так я АМЕРИКАНКА?

– Знаешь, это совсем не ругательное слово.

– Неужели? – саркастически откликнулась она. Реджинальд Атертон всегда считал американцев недочеловеками. – Мои родители живы?

– Этого Джиффорд не знает, – взволнованно ответил Уоррен. – Возможно, тетя Пиф ознакомит тебя с какими-то подробностями. Это она организовала удочерение.

– Зачем отец удочерил меня, раз у него уже был ты? Это было сделано по всем правилам?

– Да. Я видел бумаги.

– Но ведь никого нельзя было ввести в заблуждение. Все знали, что мама – Одри – даже не была беременна.

– Никто ничего не знал – все ограничивалось семьей и ее юристами. Мать была нездорова на протяжении нескольких лет после моего рождения. У нее была длительная послеродовая депрессия. Она месяцами не выходила из дому. По словам Джиффорда, твое появление ни у кого не вызвало вопросов.

Однако она никак не могла прийти в себя.

– Все равно не могу себе представить, как это отец меня удочерил. Видимо, он сделал это не по своей воле. – Она в отчаянии зажмурилась. Истина состояла в том, что отец никогда ее не любил, всегда отвергал ее попытки показать, как она к нему привязана. Наконец причина такого отношения выяснилась: она просто не была ему дочерью. Да, очень просто!

– Джиффорд говорит, что его уговорила сделать это тетя Пиф.

Она заглянула в атертоновские голубые глаза брата, которые любила всю сознательную жизнь. Она только что сделала новое открытие, еще более болезненное, чем предательство Коллиса и даже новость о лишении ее наследства.

– Я тебе не сестра.

Уоррен встал, заставил подняться ее, обнял, стал гладить по волосам, совсем как в детстве, когда она, шестилетняя дурочка, упала с пони; совсем как в тот раз, когда она, догоняя в Сент-Морице Бентли Хоргата, едва не свернула себе шею. Он был так же нежен с ней, когда она явилась в Лифорт-Холл на похороны одна, без Коллиса.

– Можешь мне поверить, – взволнованно прошептал он, – я тебя люблю. Ты моя сестра. Между нами все останется по-прежнему, что бы ни случилось.

«Уйма денег», – подумала Пифани, вешая трубку. Ей только что сообщили цену на систему безопасности для «Соколиного логова», ее мальтийской резиденции. Крупный, но неизбежный расход. За два дня до того, как она присоединилась в Париже к Одри и Джанне на показе мод, Трейвиса Прескотта настиг в ее доме сердечный приступ, стоивший ему жизни. Вернувшись из больницы, где ей уже не удалось застать Трейвиса живым, она обнаружила, что на вилле побывали незваные гости. Провозившись на пару с экономкой Кларой не один день, они констатировали, что ничего не пропало. Они уделили должное внимание и имуществу Трейвиса, хотя и терялись в догадках, польстились ли воры на что-либо из его пожитков. Впрочем, похоже, что ценные предметы и деньги не вызвали у них интереса. Загадочное происшествие оставило у Пифани неприятный осадок.

Она была вынуждена признать, что Мальта перестала быть тем сонным островком, каким была в годы ее юности. В местном университете училось много ливийцев и алжирцев. Существовали неопровержимые доказательства, связывавшие Мальту со взрывом авиалайнера «Пан-Ам» над шотландским городком Локерби. Остров стал транзитным пунктом для английских нефтяников, работающих в Ливии, – расхристанной, беспокойной братии. Хуже всего, на взгляд Пифани, было то, что пляжи острова оккупировали немецкие туристы, напрочь забывшие о том, как их страна обрушивала смерть на остров полвека назад.

Коренные мальтийцы узнавали друг друга издалека. Благодаря небольшим размерам острова и бракам местные жители давно породнились. Однако времена изменились. Ограбления, о которых прежде не слыхивали, стали обычным делом. Это не могло не огорчать Пифани, но она не унывала, так как прошла через худшие испытания.

Громкий стук в дверь заставил ее встрепенуться.

– Что случилось, Джанна?

Синее шерстяное платье, в котором предстала перед ней племянница, очень шло к ее глазам, приобретшим сейчас какой-то враждебно-зеленый отблеск.

– Реджинальд отказал мне в наследстве: я не его дочь. Почему ты скрывала от меня это?

– А как же акции «Голубого грота»? Он мне обещал... – растерянно произнесла Пифани.

– Почему ты не говорила мне, что меня удочерили?

Вот и наступил момент, которого Пифани боялась столько лет, с тех пор, как взяла на руки крошку Джанну, появившуюся на свет несколько минут тому назад.

– Я много раз хотела тебе все рассказать, но меня удерживала клятва хранить тайну.

– Ты знаешь, кто мои родители? – Джанна кипела от возмущения.

Пифани так и подмывало разом выложить всю правду, но она опасалась, что Джанна не поверит ей. Хуже того, она, чего доброго, будет считать виноватой ее, Пифани. Она не могла рисковать любовью Джанны. Сейчас она гораздо больше нуждалась в неизменной поддержке Пифани. Измена Коллиса и завещание Реджинальда так ужасно совпали, что оставили бедняжку совсем беззащитной. Позже, когда Джанна освоится со своим новым положением, Пифани все ей расскажет. Сейчас же она намеревалась начать неспешную подготовку, излагая ей лишь тщательно отобранные факты.

– Да, я знала твоих родителей.

– Знала. – Джанна рухнула на диван. – Значит, их нет в живых?

– Да. Твой отец был офицером военно-морского флота США с мальтийской базы НАТО. Он погиб в результате дурацкого несчастного случая в ходе маневров. Поэтому он не успел жениться на твоей матери. Она умерла от болезни печени несколько лет тому назад.

– А я так и не видела их, – проговорила Джанна с холодным отчаянием. Впервые с тех пор, как она узнала о смерти Реджинальда Атертона и об измене Коллиса, из ее глаз полились слезы. – У моих родителей должна была быть какая-то родня. У меня должны быть двоюродные братья и сестры или по крайней мере...

Пифани присела с ней рядом и обняла ее – единственного человека в целом свете, ради которого она, не колеблясь, пошла бы даже на убийство.

– Вся семья твоей матери, Глории Эттард, погибла во время войны. Она выросла в монастыре кармелиток в Валлетте. Твой отец был единственным ребенком в семье. Его родители, наверное, давно в могиле. Мы, конечно, можем это уточнить. – Пифани очень обдуманно подбирала слова. – Но, скорее всего, у тебя нет никакой родни, кроме разве что очень дальней. Все это было тщательно проверено к моменту удочерения. Реджинальд потребовал гарантий, что никто не заявит на тебя права и не поставит его в неудобное положение.

– Почему же от меня отказалась родная мать?

Жалобный тон Джанны окончательно добил Пифани: она тоже разрыдалась.

– Глория не могла вырастить тебя в таких хороших условиях, как Атертоны. И, вспомни, твой отец не успел на ней жениться.

– Для меня это не имело бы значения. – Джанна боролась со слезами. – Она когда-нибудь спрашивала обо мне?

– Она покинула Мальту сразу после твоего рождения, – уклончиво ответила Пифани, сознательно избегая прямого ответа на вопрос. – О ее смерти я узнала от монахинь-кармелиток, с которыми она кое-как поддерживала связь. Насколько я понимаю, она так и не вышла замуж.

Джанна чувствовала себя чудовищно одинокой. Одна, одна в целом свете! На самом деле она благополучно прожила в этом одиночестве всю жизнь, просто не замечала этого. Через некоторое время она спросила:

– Как ты убедила Атертонов удочерить меня?

– Одри согласилась сразу. Она с таким трудом зачала Уоррена. Для этого ей пришлось отправиться в Швейцарию. Я знала, что она больше не сможет родить, а ей очень хотелось иметь дочь.

– А Реджинальд?

– Я уговорила его, настаивая на том, что так будет лучше для Одри. Понимаешь, Одри пошла в нашего отца, страдавшего хронической депрессией. В те времена мы даже не понимали, что это такое, тем более не умели с этим бороться. – Пифани взяла Джанну за руки. – Я скрывала от Одри, что наш отец покончил жизнь самоубийством. Когда я поняла, что она часто пребывает в том же состоянии – склонность к депрессии часто передается по наследству, – то настояла на постоянном медицинском наблюдении. Я старалась, чтобы Одри была счастлива. Ей безумно хотелось дочку.