Одна в Нью-Йорке - Сойер Рут. Страница 11

А тетя Эмили, выждав, пока племянница замолчит, сухо спросила:

– Тебе к этому есть что добавить, Люсинда?

О, Люсинда прекрасно знала, чего добивается от нее тетя Эмили! Она ждала извинений. Люсинда должна была самым покорным голосом заявить, что жалеет о своем поведении, стыдится самой себя, раскаивается и поступать больше так никогда не будет. А тетя, упиваясь ее унижением, милостиво улыбнется и скажет, что «долго зла никогда не держит». Люсинду передернуло от одного лишь воспоминания. Еще раз вынести подобное издевательство? Никогда! И, дерзко глядя тете прямо в глаза, Люсинда ответила:

– Сами же, тетя Эмили, говорили, что я должна приходить к вам, как настоящая юная леди. А я ведь не леди, вы знаете это не хуже меня. Поэтому я старалась по пути к вам ходить, как все настоящие леди, которые со мной шли по улице. Я думала, вам это понравится.

И, вспомнив об игре, Люсинда не сдержалась и хихикнула.

Тетя Эмили вспыхнула от возмущения.

– Теперь, моя милая, ты будешь шить молча, – сквозь зубы процедила она. – Я не позволю подобных дерзостей в присутствии моих благовоспитанных дочерей.

Люсинда стала «шить молча». Время от времени она исподлобья взирала на четырех «благовоспитанных дочерей». Вдали от матери Фрэнсис, Вирджиния, Сибилла и Агата были вполне нормальными девочками. Однако стоило им оказаться под недремлющим оком почтенной родительницы, и они превращались в ужасных ханжей. Люсинда переводила взгляд с одной кузины на другую. Их лица были одинаково постны и чопорны, это еще больше ее разозлило.

Стараясь держать себя в руках, Люсинда вкладывала всю свою ярость в шитье. С каждым стежком она убеждалась, что портняжную иглу изобрел ни кто иной, как сам дьявол. Люсинда еще не видела вещи, которая была бы способна до такой степени изводить человека! Мучения начинались с той самой поры, когда ты вдевал нитку в ушко или завязывал узелок. Ах, как Люсинда ненавидела это занятие! Ну, если и не вообще все шитье, то, по крайней мере, в том виде, как преподносила его тетя Эмили. Вот! Нитка опять порвалась! И запуталась. Теперь придется все начинать сначала! Девочка из последних сил старалась сохранять спокойствие. Однако внутри у нее все кипело, и одной искры было достаточно, чтобы грянул взрыв. Именно в этот момент тетя Эмили бросила укоряющий взгляд на племянницу.

– Люсинда! Не нужно так раздражаться, когда учишься шить. Надо взять себя в руки. Посмотри на моих дочерей. Как они терпеливо ведут себя за шитьем!

То, что последовало за этим, по силе и красочности можно сравнить только лишь с фейерверком, который устраивают на День Независимости. Люсинда резко вскочила на ноги. Корзинка для шитья, ножницы, наперсток разлетелись в разные стороны.

– Я знаю, что плохо шью! – закричала Люсинда. – И я никогда не буду шить лучше! Если бы только я могла очутиться в раю, а вы и ваше шитье попали бы в ад!

Выпалив это, Люсинда содрогнулась от собственной дерзости. На самом деле она не хотела отправить тетю Эмили в ад. Она просто пыталась, насколько могла, объяснить, что мечтает оказаться от нее и ее уроков на недосягаемом расстоянии.

В комнате воцарилась полная тишина. Люсинда втянула голову в плечи и с содроганием ждала своей участи.

– Люсинда! – изрекла наконец тетя Эмили. – Я сегодня не оставляю тебя на ужин. Собери свои вещи с пола. Кэти проводит тебя обратно в этот твой пансион.

Люсинда повернулась к выходу из гостиной и увидела дядю Эрла. Он стоял в дверях. Девочка сразу же поняла, что он все слышал. А еще ей показалось, что он смеется, хотя лицо его было серьезным.

– Если Люсинда не годится для ужина в этой гостиной, предлагаю ей подняться ко мне в библиотеку и поужинать там, – пристально глядя на тетю Эмили, проговорил дядя Эрл. – Полагаю, ее характер не повредит ни книгам, ни мне. Пойдем, Люсинда.

Он взял племянницу за руку и потянул к двери.

– Тебе следует помнить, Эмили, – снова поглядел дядя Эрл на жену, – нельзя требовать от всех детей, чтобы они точь-в-точь походили на твоих четырех газелей.

В библиотеке безраздельно властвовал дядя Эрл. Другие домашние сюда заходили лишь изредка. Тут пахло табаком, старой потертой кожей и книгами. Едва переступив порог, Люсинда сразу почувствовала, что очутилась именно в том «раю», к которому взывала всего минуту назад из гостиной.

Облюбовав одно из огромных кожаных кресел, простеганных пуговицами, девочка опустилась в него и утонула словно в пуховой перине. Дядя удовлетворенно кивнул головой и прошелся в задумчивости вдоль книжных полок. Остановившись возле одной из них, он спросил:

– Никогда еще не встречалась с мистером Уильямом Шекспиром, Люсинда?

– Нет, только слышала, – тихо отозвалась племянница. – Нам в школе почти каждый день читают куски из него. Но разве можно кого-то узнать по кускам, дядя Эрл?

– Нельзя, – согласился тот. – Вот я и предлагаю тебе познакомиться с Шекспиром поближе. По-моему, самое время. А начнем мы, пожалуй, с «Бури». Там действует много людей, которые напоминают тебя. А происходит все на зачарованном острове в дальнем море. Правда, такого острова никогда не существовало на свете, но разве это имеет какое-нибудь значение?

И, взяв со стеллажа книгу, дядя опустился в кресло напротив Люсинды.

– Действующие лица, – начал читать он, – Алонзо – король Неаполитанский; Себастьян – его брат; Просперо – законный герцог Милана. Запомни, Люсинда, законный! Антонио – незаконный герцог; Фердинанд – сын короля; Ариэль – дух…

– Это что, вроде феи? – полюбопытствовала Люсинда.

– Ну да, – подтвердил дядя. – У Шекспира полно волшебных существ – Ариэль, Пак и еще много других… Сколько поколений детей наслаждаются ими. Как ты считаешь, это лучше, чем шить, а, Люсинда?

И он заговорщицки глянул на девочку поверх очков. Люсинде очень нравился дядя Эрл. Во внешности его, и в рослой фигуре, и в поступках чувствовалась основательность. Лицо его обрамляли рыжие бакенбарды, однако они оставляли достаточно места, чтобы поцеловать дядю и не уколоться. Но больше всего Люсинде нравились его глаза. Они были голубые, как незабудки, и племянница часто по ним узнавала то, чего дядя не договаривал вслух.

Он снова взял в руки «Бурю» и продолжал чтение до тех пор, пока на улице не стало темнеть. Тогда он прервался и позвонил служанке, чтобы Люсинде принесли ужин.

– По-моему, я даже сквозь пол чувствую, как нас с тобой осуждают в гостиной, – покачал головой дядя Эрл. – Твоей тете Эмили хотелось бы, чтобы весь мир походил на нее. Ну да ладно. Давай-ка лучше дальше читать.

И они стали читать дальше. Когда Кэти внесла поднос с ужином, Люсинда отметила про себя, что, несмотря на весь гнев, тетя Эмили не стала лишать ее удовольствия. На подносе оказалось множество вкусных вещей. Булочки от Пэрселла. Пюре из курицы. Русская шарлотка. И, наконец, какао. Ясное дело, подобный ужин только усилил блаженство от чтения.

К семи вечера с «Бурей» было покончено. На подносе тоже ничего не осталось.

– Теперь мне надо спускаться к ужину, – с сожалением проговорил дядя.

И тогда, выбравшись из кресла, Люсинда изо всех сил обхватила руками этого чудесного человека. По-иному выразить благодарность она не могла. В ее лексиконе еще не было слов, достойных «Бури» Шекспира, и, крепко прижимая голову к животу дяди Эрла (дотянуться повыше ей не позволял рост), она думала, что непременно отыщет такие слова в словаре тотчас же, как вернется домой.

– Вот, возьми, – протянул дядя томик Шекспира в переплете из красной кожи. – Уверен, тебе захочется еще раз прочитать дома «Бурю» самой. Только вот как ты пойдешь?

– Я дойду одна, дядя Эрл! Ну, пожалуйста! Не надо, чтобы меня провожала Кэти. Обещаю: я побегу быстро, как заяц.

Дядя Эрл немного подумал и сдался. Он позаботился, чтобы никто не заметил, как Люсинда вышла из дома, и она кинулась в объятья сентябрьских сумерек. Она жалела лишь об одном. С ней не было сейчас роликов. Только на них она смогла бы достичь той скорости, которая хоть отчасти отвечала бы ее чувствам. Но сейчас даже отсутствие роликов не затмевало счастья. Она задрала голову. Синее небо было прекрасно, под ним вполне могли бы произойти все чудеса из «Бури» Шекспира. Словом, Люсинда чувствовала себя так, будто под ногами ее были не мостовые Нью-Йорка, а остров Просперо.