Мы еще встретимся, полковник Кребс! - Соколов Борис Вадимович. Страница 24

Тот кивнул головой.

– Вполне!

– Вы аппетитно рассказываете, Александр Семенович, – заметил Обловацкий. – Обязательно съезжу в Афон. Ну, а в Гульрипше что?

– Что рассказать вам о Гульрипше? Хоть вас и напугали туберкулезниками, но посмотреть советую санаторий. У него интересная история.

– Расскажите! – попросил Сергей Яковлевич.

– Некий богатый помещик Смецкой – он жив и сейчас, живет в Синопе, получает персональную пенсию, – до революции на свои средства построил огромное здание, оборудовал новейшей по тем временам аппаратурой и подарил это хозяйство неимущим студентам, больным туберкулезом. До революции это было лучшее лечебное учреждение России. Да и сейчас одно из первых. Построено на горе, лицом к морю. Прикрыто от северных холодных ветров горами. В самые жаркие дни здесь прохладно, а если вы останетесь здесь на лето и осень, убедитесь, как жарко в Сухуме. Посмотреть стоит! Неужели Константиниди, этот идолопоклонник, не рассказал вам о Гульрипше?

– Нет! Ни слова. Что же еще посмотреть?

– Александр Семенович! Расскажи о Каманах, помнишь, что говорили нам старики? – напомнил лысый.

– Каманы? Что ж, стоит съездить и туда. Когда-то, давным-давно, там был город и, как в каждом приличном городе, храм. Местные аборигены утверждают, что именно здесь умер и похоронен Иоанн Златоуст. Надеюсь, вы слышали о таком? – спросил Жирухин иронически.

– Честно говоря, нет, – ответил Обловацкий.

– Ну, тогда и углубляться не стоит. Так вот, сейчас в Каманах чекисты организовали «виварий», где перевоспитывают своих классовых врагов, внушают им свою «идею фикс», что труд облагораживает человека.

– И как, получается? – с ехидной улыбкой спросил Михаил Михайлович.

– А это зависит от количества мозговых извилин у каждого отдельного объекта, – засмеялся Жирухин. И, обращаясь к Обловацкому, объяснил: – Чем меньше извилин, тем быстрей действует!

Михаил Михайлович и Василий Сергеевич рассмеялись. Сидевший напротив с сосредоточенным видом разливал остатки вина в бокалы, стараясь, чтобы всем вышло поровну. Он, как будто, весь ушел в это занятие и не принимал участия в разговоре.

Обловацкого поразила озлобленность этих людей, сквозившая и в тоне и в смехе, такая откровенная издевка при незнакомом человеке. Неужели это из-за опьянения? Или его проверяли? Не слишком ли открыто? Сергей Яковлевич улыбнулся, представив на своем месте Строгова.

– Мы слишком громко говорим там, где надо было бы помолчать, – сказал он многозначительно.

– Между прочим, мысль правильная и толковая, – согласился, сразу трезвея, Михаил Михайлович. – Вообще, давайте закругляться. Делу время, потехе час. Мне с утра в Совнаркоме надо быть!

– Ты когда думаешь обратно? – спросил его Василий Сергеевич.

– Не позже пятницы.

– Далеко? – поинтересовался Сергей Яковлевич.

– "Нах наузе". В Москву, – ответил Михаил Михайлович.

– У меня к вам просьба, – попросил Обловацкий.

– Пожалуйста, – ответил тот любезно.

– Захватите сестре в Москву посылочку и письмо.

– Пожалуйста, пожалуйста, – повторил Михаил Михайлович. – Готовьте ваш груз! Сам лично завезу и передам. Пошлите фрукты, вино, лавровый лист.

– Большое спасибо! Завтра же приготовлю. Куда разрешите доставить?

– Давайте… – он запнулся. – Давайте посылку… – чувствовалось, чо ему не хотелось называть адрес, и он мысленно перебирал места, куда можно бы было принести посылку.

– Разрешите, я занесу вам домой, – подсказал Сергей Яковлевич, желая выяснить, где остановился и живет этот человек.

– Да нет, не беспокойтесь. Лучше я зайду сам или пришлю кого-нибудь. Ведь вы живете здесь, в гостинице? В каком номере?

– В тридцать втором. Но стоит ли вам беспокоиться? Мне, право, неудобно.

Пустяковый вопрос о посылке вырастал в проблему, и, несмотря на опьянения, все это почувствовали.

– Нет, нет, ничего, – заторопился Михаил Михайлович, – я зайду сам. Ну что ж, товарищи, как говориться, нет такой компании, которая бы не расходилась. Пора и нам.

Подозвав официанта, он оплатил счет. Все встали и, продолжая разговаривать, направились через опустевший зал к выходу.

Набережная, еще недавно оживленная и шумная, была пуста. Начали прощаться. Все долго жали руку Обловацкому, а сильно опьяневший Жирухин даже пытался расцеловаться с ним. Михаил Михайлович шутя оттолкнул Жирухина и, заглянув в лицо Сергея Яковлевича, повторил, что зайдет завтра к концу дня.

Обловацкий направился к гостинице. О не прошел и двадцати шагов, как столкнулся с Пурцеладзе. Проходя мимо Сергея Яковлевича, тот подмигнул и вполголоса спросил:

– Лысый? Толстый?

Обловацкий кивнул. Михаил Михайлович был лыс и толст.

19

Доехав на попутной машине до Маджарки, Сандро вылез из кузова и, сказав традиционное «мадлоб» [2], зашел в стоявший на стыке дорог духан. Хозяин его, изнывавший от безделья и одиночества, принес бутылку вина. Ему было скучно, и, подсев к столику, он решил узнать последние новости от приезжего из города. Разговор начался стандартными вопросами: откуда и куда едешь, как торговля? Духанщик жаловался на конкуренцию недавно открытой столовой сельпо. Единственным козырем, спасавшим этого представителя частного капитала, были медлительность и неповоротливость кооператоров. Кроме маджары и засохшего сулугуни – соленого овечьего сыра, – у них порою ничего не было, тогда как он всегда мог предложить своим посетителям и шашлык по-грузински, и сациви, и лобио, и купаты, и мамалыгу с сыром, и харчо, и, наконец, хаши – этот деликатес гурманов.

На кухне хлопотала худая и желчная женщина лет сорока по имени Кэто. Духанщик объяснил, что это его тетка, приехавшая два года назад из Самтреди, когда он овдовел, и осталась в качестве поварихи. Сам он управлялся за буфетом и в зале, если можно было вообще назвать залом эту маленькую закопченую комнату. Жил он с теткой не дружно, часто ссорился. Общительного Вардена спасали посетители, с которыми он, обмениваясь новостями, отводил душу.

В этот утренний час Сандро был первой ласточкой, и Варден обрадовался собеседнику. Сандро охотно вступил в разговор, прекрасно зная, что словоохотливые духанщики осведомлены обо всем, что происходит в ближних и дальних окрестностях.

Еще в машине он мысленно обдумал, как ему выполнить поручение Чиверадзе. По словам Ивана Александровича, Минасян после перестрелки в Бак-Марани присоединился к банде и ушел с нею в лес, но через короткое время отделился от нее и теперь находится в горах, где-то около Цебельды. Не решаясь вернуться домой, он грабит одиноких проезжих на дорогах и горных тропах, обирает не только проезжающих, но и местных жителей, восстановил против себя всю округу. Все больше и больше дичая, он наглел с каждым днем и в поисках пищи отваживался появляться в крайних домах селений. Прожив всю жизнь в этом районе и не брезгуя рискованной, но выгодной контрабандой, он прекрасно знал все тропинки, лазы и проходы. Недалеко от селения Полтавское обобрал и убил одинокого путника. Предположение, что убийство было совершено им, перешло в уверенность после того, как в ту же ночь его видели пастухи, пасшие отару овец соседнего селения Ольгинского. Взяв у них хлеб и сыр, он ушел в лесистое ущелье, выходящее на Цебельдинскую возвышенность.

Задание Чиверадзе было трудным и сложным. Надо было войти в горы, найти Минасяна и суметь как-то убедить его прийти с повинной. Сандро сперва не понимал замыслов своего начальника, даже больше, считал, что ни к чему так церемониться с Минасяном. О риске, связанном с заданием, он не думал. Крупный и сильный Сандро был уверен, что в решительную минуту опередит врага.

Чиверадзе, точно читая его мысли, при прощании погрозил ему пальцем.

– Смотри, Сандро, мне Минасян нужен живой, понимаешь – живой.

– А если нельзя взять живым? – спросил Сандро.