Властитель - Соколов Михаил. Страница 2

Пахло мокрым металлом, ржавчиной, сыростью, еще чем-то затхлым. Светильники на потолке тускло горели, но и беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: других выходов нет. Пробираясь к цепи, я заглядывал в бассейны. Не везде вода: в одном маслянисто блестела грязноватая темная жидкость – воняло оттуда; медленно поднимались тяжелые пузыри, лопались на поверхности, распространяя смрад. Звенья цепи, тяжелые, в руку толщиной, на ощупь были сухи. Уже это хорошо: не будут руки скользить.

Я прошел по прутьям, сколько позволила провисшая цепь. Кончилась решетка. Уцепившись руками и ногами, стискивая зубы от боли во всем теле, я медленно пополз, перебирая звенья, – оставалось метра три, уже были видны блестящие, острые даже на вид лезвия лопастей, как вдруг моя единственная опора дернулась.

Вместе с цепью – я с ужасом смотрел вперед – задвигались, вращаясь, лопасти вентиляторов, быстро сливаясь в мерцающие круги; я двигался все быстрее.

Последний бассейн был пуст, но на глубине пяти-шести метров густой щеткой торчали острые арматурные клинья – прыгать было невозможно. Вжавшись, обвив цепь, я на мгновение представил, как разбрызганная в пыль, перетертая масса моего тела стекает по какому-нибудь стоку в тот отвратительный бассейн, и тут, уже с закрытыми глазами, почувствовал сильный поток воздуха, легкие, быстрые касания плеч и бедер – меня пронесло сквозь страшную диафрагму.

И я был жив! Пока. И мне было не но себе. Не страшно; от страхов нас здесь отучают в первую очередь – иначе не выживешь. Статистика и без того оптимистично вещает: на каждые сто тысяч человек выживает только один. Пока и я жив. Пока.

Но я не понимал: тот ли это бункер, о котором мне говорили? И что вообще здесь творится в этой мясорубке? И кто ею управляет – автоматы или копты, которые и загнали меня сюда?

Я ощупал плечи и зад, куда достали лопасти вентилятора, – мокро. Комбинезон, кожа, поверхность мышц превратились в рыхлую губку, беспрерывно сочащуюся кровью. Однако боли пока не было – слишком велика была скорость вращающихся лезвий. Вспомнив о ней, я чуть не взвыл – напомнили о себе и ожоги.

Вдруг откуда-то сверху ударил и накрыл меня луч прожектора. Не думая уже ни о чем, оставив позади память, и боль, и растерянность, метнулся к темному высокому баку. Прожектор, запоздав на долю секунды, широко, из стороны в сторону повел лучом, выхватывая из темноты многорядье ажурных металлоконструкций, решетчатые фермы, балки, трубы, винтовые переходы; все это рассекал луч на штампованные доли светотени, заполняя помещение хаосом искривленной геометрии.

Бак, за которым я прятался, мгновенно зашипел, – по запаху и зеленому отблеску я догадался о выстреле. Вспыхнул яркий свет; пар бешено рвался, заполняя пространство влажной мутью, Я отпрыгнул к ближайшей опорной мачте, на которой держался настил второго решетчатого потолка. Стараясь не опережать волну пара, полез по узенькой сварной лестнице вверх. Теперь уже снизу метрах в двадцати от меня продолжали стрелять из бластера по баку. Это угадывалось – на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Что ж, хорошо, хотя еще сильнее стало жечь обожженную кожу.

Все опорные мачты соединялись тросами друг с другом. Я вступил на трос, придерживаясь руками за тот, который был выше. Мачта за спиной еле слышно поскрипывала; я надеялся, что те, кто стрелял по мне и в чью сторону я шел, тоже не обратят внимания… Хождение по тросам – хуже всего, что можно придумать! Я сам себе казался глупой ярмарочной куклой, пляшущей на потеху покупателям.

Беспорядочное болтание (я гневно стискивал зубы, пытаясь уловить ритм совместных амплитуд) стало стихать у цели. Я замер на лестнице; снизу продолжали (отсюда видно – двое) стрелять. Не теряя ни секунды, я, цепляясь носками сапог и удерживая вес тела руками, вниз головой (словно муха или домашний геккон) медленно стал спускаться, всматриваясь в проясняющийся туман. Выстрелы ближе, ближе; я разглядел вначале головы – сгустки белого пара, – потом черные ноздри медведей-мутантов. Копты, не ощущая моего близкого присутствия, увлеченно, как автоматы, палили строго по очереди. Переступив на левую руку, я вытянул правую и, подогнув запястье, выстрелил пружинной иглой сначала в один, потом в другой мутный череп. Копты бесшумно осели; я несколько секунд прислушивался – тихо, только шипел пар.

Оттолкнувшись носками сапог, я мягко приземлился на ноги. Копты не имели с собой аккумуляторов. Я, впрочем, и не надеялся. А бластеры я подобрал, – половина мощности, вполне достаточно.

Сзади звякнуло; стремительно обернувшись, выстрелил; пронзительно вторя воплями реву пара, огненным бревном покатился третий копт. Всего, значит, ликвидировано пять. Четверо (если это прежний отряд) где-то здесь рядом. Я, пригнувшись, побежал в сторону противоположную той, откуда возник этот третий.

Широкий проем. Доверяясь чутью, я проскользнул внутрь и оказался в прямоугольном коридоре, напоминавшем сужающееся кверху ущелье. Впереди виднелся скупо освещенный тамбур. Стены коридора – монолитный железобетон, смыкающийся где-то высоко в темноте. Я, быстро оглядываясь, пробирался вперед… Не нравился скрежещущий, все усиливающийся шорох. У самого выхода, где коридор сужался, пол обрывался до самого тамбура. Именно снизу доносился подозрительный шорох. Я заглянул и мгновенно отпрянул – этого еще не хватало! – огненный кактус – мерзость, открытая бог знает на какой планете и иногда применяющаяся в диверсионной войне. Это была живая протоплазма с примитивной нервной системой, покрытая жесткой колючей кожей и реагирующая на все движущееся и теплокровное. При приближении этого теплокровного, а равно к этому теплокровному неизвестно откуда вылетал похожий на небольшую гранату колючий шар, начиненный колючими же семенами. Шар оглушительно взрывался, и семена, поражая живую ткань, выделяли жгучий яд, быстро растворяющий клетки. Если сам кактус не мог добраться до пораженного организма, жертвы съедали растущие семена, В общем, надо было выбираться. Я прикинул на глаз ширину препятствия, отошел назад, разогнался и прыгнул.

Уже заканчивая прыжок, я услышал характерный хлопок и, приземляясь, извернулся, чтобы засечь снаряд, брошенный мне вслед чуткой мерзостью. Я отбил шарик бластером, послав его, словно теннисный мяч, в яму, и тут же, поскользнувшись от всех этих телодвижений, покатился по полу.

Пол действительно был скользким, и я резво заскользил в темноватый зев тамбура. Уже зная, что все неспроста, я наудачу пальнул туда, куда по инерции и чьей-то злой воле скользило мое тело. Впереди взорвалось зелено-багровым, сразу стало светлее, но все равно ничего не разобрать. Меня быстро пронесло сквозь остывающий жар проплавленного металла, – жидкие капли лизнули тело там, где могли коснуться…

Мой выстрел прожег просеку в сумеречном мертвенно-бледном лесу стволов, лиан, ветвей. Здесь пол был бетонным. Вскочив, я словно нажал контакт, включающий застопоривший механизм: вся эта заплесневелая растительность пришла в движение – шевелилась, дергалась, извивалась, тянулась ко мне, слепо размахивая бичами руконог, и я, тут же бросившись на пол, откатился как можно дальше под вытягивающиеся щупальца хищника.

Здесь было безопаснее всего. Однако потрясала банальность этой кунсткамеры: сначала огненный кактус, теперь плотоядный гомстар – ходячий кустарник с Альтаира. Может быть, этот бункер – реликтовый оазис первых лабораторий смерти, продукция которых уже заполонила всю планету.

Я энергично отполз внутрь, к основанию толстых стволов, где дергались опоры-корни и отсутствовали охотничьи рецепторы. В естественных условиях кустарник сосуществовал с крупными червями-санитарами, присасывающимися к корням, поэтому не реагировал на живность здесь, у стволов.

Можно было бы выжечь всю эту мерзость несколькими залпами, по тогда я обнаружил бы себя. С этим придется повременить. Я огляделся и пополз в глубь организма, стараясь не касаться подрагивающих корней. В особо труднопроходимых местах я быстро рассекал бледные переплетения ножом и проползал дальше, зная, как долго блуждает сигнал по несовершенной нервной системе полурастения-полуживотного.