Нетаджикские девочки. Нечеченские мальчики - Соколов-Митрич Дмитрий. Страница 49

«Ахмедов постоянно хвастался, что всех в округе купил – и милицию, и начальство, говорил, что все равно найдет и на цепь посадит. Валера Куделин один раз сбежал и даже в Арсеньеве на работу устроился, так они его все равно назад привезли, – рассказала Надежда Солопова, 17-летняя местная жительница. – Я до сих пор боюсь, что эти изверги откупятся».

Ей удалось убежать от рабовладельцев и добраться до дома родителей, однако через два дня за ней приехали Ахмедовы, которые прямо на глазах у матери затолкали девушку в машину и увезли назад на ферму. Родителям пригрозили, чтобы те не смели звонить в милицию. Но родители перебороли страх перед азербайджанцами и сообщили о происшедшем в правоохранительные органы. 25 мая 2005 г . в Рахлеево прибыли сотрудники РОВД и освободили всех рабов, а самого Ахмедова и двух его сыновей отправили в СИЗО.

Прокуратура предъявила фермерам-мигрантам обвинение по статье 127 УК РФ – «использование рабского труда с применением насилия, сокрытием документов удостоверяющих личность потерпевших, организованной группой». Статья предусматривает наказание до 12 лет лишения свободы.

Март 2006 года. Тула

Двое из троих рабовладельцев из Азербайджана получили условное наказание (газета «Молодой коммунар»)

13 марта, когда оглашался приговор, у здания районного суда в Арсеньево толпился народ. Корреспонденты «Молодого коммунара» тщетно пытались найти среди публики кого-то из потерпевших. Здесь звучала только кавказская речь. Когда трое подсудимых, сцепленных наручниками, вышли из конвойного «УАЗа», их приветствовала группа поддержки. Шедшие впереди сыновья Ахмедова заходили в суд с высокоподнятыми головами и улыбками на лицах.

Суд счел возможным не лишать свободы братьев Ахме-довых, установив, что они совершили преступление из чувства сыновнего долга. Приговор был мягок: реальное наказание получил лишь Ахмедов-старший – 4,5 года колонии общего режима (при максимальных по этой статье – 12 лет). Его сыновья осуждены условно и уже обрели свободу.

– Нам важно, что суд сохранил квалификацию действий подсудимых, – заявил сразу после оглашения приговора Роман Петрыкин, заместитель районного прокурора, поддерживавший обвинение по этому делу. – Все трое признаны виновными в использовании рабского труда. Да, мы просили в прениях реальное наказание для всех, но суд счел иначе. Что же касается отсутствия потерпевших на приговоре – люди до сих пор боятся, потому и не пришли…

9. НЕЗАКОННЫЙ ЗАХВАТ ЖИЛЬЯ

ГЛАЗАМИ ОЧЕВИДЦА:

Январь 2001 года. Воронежская область

Русский подарил чеченцам свою квартиру. В благодарность они его сделали наркоманом («Известия»)

Маленькое сообщение в воронежской газете «Молодой коммунар»: «Железнодорожник станции Отрожка Воронежской области Юрий Павловский отдал собственную квартиру (у него их было две) чеченской семье. До этого целый год те жили в купе вагона в лагере для беженцев».

Я сначала не поверил. Версия первая – воронежец отказался от имущества под пытками. Вторая – квартира на самом деле была продана, дарение – схема ухода от налогов. Третья – хозяин жилья поссорился со своим потомством и решил оставить его без наследства. Но все оказалось не так.

«Это хороший русский. Это корреспондент»

– Алло, это станция Отрожка? Будьте добры Юрия Павловского.

– Таких нет. Квартиру чеченцам подарил?! Да тут и чеченцев-то нет, слава богу, а уж таких чудаков тем более…

Нахожу автора сообщения. Журналист Юрий Чугреев. Работает в газете Юго-Восточной железной дороги «Вперед» и этому названию соответствует всем своим естеством. Друзья его рассказывают, что во время застолий Юрий не успевает ничего съесть. Потому что все время говорит. За двадцать минут, проведенных мной в редакции этой газеты, он успел познакомить меня с двумя «потрясающими людьми» очно, четырьмя – заочно и рассказал о том, как на днях ему удалось потрогать за хвост льва в цирке.

Почему я так подробно говорю о Чутрееве, станет ясно потом.

Узнав о моем звонке в Отрожку, Юра посмеялся: «Я этого персонажа засекретил. Мало ли что. Люди по-разному реагируют. Но завтра познакомитесь. Он сам из Отрожки, а квартира его бывшая в Новоусмановском районе, село Хлебное».

Хлебное – это километров сорок от Воронежа. Обозревая по дороге окрестности, Юра, конечно, не умолкал. И чем дальше, тем чаще он, стопроцентный русский, отпускал в сторону окружающей действительности реплики весьма русофобские. Действительность к критике располагала, но было как-то не по себе. Таксист наш всю дорогу кряхтел и ерзал.

Вот и дом – обычный, двухэтажный, трехподъездный. А вот и новые хозяева квартиры. Анзоровы – Аслан, его жена Молкан, десятилетняя дочь Розита и девятнадцатилетний сын Спартак. Сына вообще-то зовут Ахмет, но имя Спартак приклеилось еще в Грозном. Он не боялся выходить под бомбежки и даже с федералами умел разговаривать, вот и назвали.

– А где же тот самый? Который квартиру подарил? – спрашиваю Юру.

– Я вам потом объясню, – шепотом говорит мне коллега. – Он не смог… Не хочет… Потом, потом расскажу.

Похоронив в душе свой репортаж и ругая про себя на чем свет стоит Чугреева, вяло беседую с Асланом. В 89-м году пришел из армии, поступил во Владикавказский строительный техникум. Но недоучился: в 93-м начался осетино-ингушский конфликт. Поступил в Грозненский университет на филологический. И тут – первая чеченская война. Ее он провел в Ингушетии, кочевал вместе с семьей по знакомым. В 96-м вернулись, открыли мини-пекарню. Только развернулись – опять война, опять Ингушетия, лагерь для беженцев. Год жили в вагоне, одно купе на четверых. Потом – направление в Воронеж. Ночи на вокзалах, дни – в бесплодных поисках жилья и работы. В какой-то момент улыбнулась удача: узнали, что в Воронежской области есть такой район – Верхнехавский и возглавляет его чеченец. Уж он-то не откажет. Но он… отказал. «Я просто в шоке была, – вступает в разговор Молкан. – Испугался, наверное. А то подумают власти, что он тут собирает у себя диаспору, с должности снимут. И вот через несколько дней встречаем Юру, русского, который нас просто ошарашил». Молкан показывает в сторону комнаты, где Чугреев разговаривает то ли со Спартаком, то ли с Розитой. Слышу обрывок разговора: «Ну чего ты, русские же разные бывают, это хороший русский, это корреспондент…»

– Какого Юру? – спрашиваю, следуя глазами за ее жестом и начиная смутно догадываться.

– Как какого? Вы же с ним приехали. Сказал бы нам кто-нибудь год назад, что чеченец прогонит, а русский квартиру подарит, – не поверила бы.

Репортаж воскресает. Чугреев нехотя признается в содеянном:

«Хочу жи-и-ить!»

– Я возвращался из Россоши, из командировки. Стою на вокзале в очереди. Я вообще-то железнодорожник, но тут стою, потому что перед кассой – они. («Мы отчаялись, – перебивает Молкан. – И решили возвращаться на Кавказ».) Аслан говорит кассирше: «Четыре билета до Беслана». «Аслан, давай три, – сказала тогда ему Молкан, – я Розиту на руки возьму». «Аслан едет в Беслан» – у меня это тогда как-то в голове сложилось само собой. Может, с этого все и началось.

Через полчаса я их уже уговаривал сдать билеты. Они не верили (Молкан кивает: «Да, не верили»), подвох какой-то искали. Наконец уговорил. Решили ехать в Воронеж на автобусе: меньше вероятности на ментов нарваться. Но тут заколебался я: «Что-то не то делаю». Решил убежать. Мы со Спартаком пошли на рынок. Я все искал мясной отдел, где свинина. Думал, Спартак туда не пойдет, он же мусульманин, и я как-нибудь улизну. Но не получилось. И вот мы уже стоим у автобуса, и тут Спартак – наверное, угадал мои мысли – говорит такую фразу, после которой я уже не сомневался: «Мне, – говорит, – так хочется просто жи-и-ить!» Это «жи-и-ить!» все во мне перевернуло.