Россия в концлагере - Солоневич Иван Лукьянович. Страница 64

Д-р Шуквец озадачен.

– Не в том дело, хочется ли мне иди не хочется. Но поскольку обсуждается вопрос, касающийся медицинской части…

– Не тяните кота за хвост. Ближе к делу.

Щуквец свирепо топорщит свои колючие усики.

– Хорошо. Ближе к делу. Дело заключается в том, что 90 процентов наших инвалидов потеряли свое здоровье и свою работоспособность на работах для лагеря. Лагерь морально обязан…

– Довольно, садитесь. Это вы можете рассказывать при луне вашим влюбленным институткам.

Но д-р Шуквец не сдается.

– Мой уважаемый коллега…

– Никаких тут коллег нет, а тем более уважаемых. Я вам говорю – садитесь.

Шуквец растерянно садится. Тов. Шац обращает свой колючий взор на Бориса.

– Тааак. Хорошенькое дело. А скажите, пожалуйста, а какое вам дело для всего этого? Ваше дело лечить, кого вам приказывают, а не заниматься какими-то там ресурсами.

Якименко презрительно щурит глаза. Борис пожимает плечами.

– Всякому советскому гражданину есть дело до всего, что касается индустриализации страны. Это раз. Второе, если вы находите, что это не мое дело, не надо было ставить моего доклада.

– Я поручил доктору Солоневичу… – начинает Видеман.

Шац резко поворачивается к Видеману.

– Никто вас не спрашивает, что вы поручали и чего вам не поручали.

Видеман умолкает, но его лицо заливается густой кровью. Борис молчит и вертит в руках толстую дубовую дощечку от пресс-папье. Дощечка с треском ломается в его пальцах, Борис как бы автоматически, но не без некоторой затаенной демонстративности сжимает эту дощечку в кулаке, и она крошится в щепки. Все почему-то смотрят на Бобину руку и на дощечку. Тов. Шац тоже перестает вертеть свой кольт. Видеман улавливает момент и подсовывает кольт под портфель. Тов. Шац жестом разъяренной тигрицы выхватывает кольт обратно и снова кладет его на портфель. Начальник третьей части тов. Непомнящий смотрит на этот кольт так же неодобрительно, как и все остальные.

– А у вас, тов. Шац, предохранитель закрыт?

– Я умела обращаться с оружием, когда вы еще под стол пешком ходили.

– С тех пор тов. Шац, вы, видимо, забыли, как с ним следует обращаться, – несколько юмористически заявляет Якименко. – С тех пор тов. Непомнящий уже под потолок вырос.

– Я прошу вас, тов. Якименко, на официальном заседании зубоскальством не заниматься. А вас, доктор (Шац поворачивается к Борису), я вас спрашиваю, «какое вам дело» вовсе не потому, что вы там доктор или не доктор, а потому что вы контрреволюционер. В ваше сочувствие социалистическому строительству н ни капли не верю. Если вы думаете, что вашими этими ресурсами вы кого-то там проведете, так вы немножко ошибаетесь. Я – старая партийная работница. Таких типиков, как вы, я видала. В вашем проекте есть, конечно, какая-то антипартийная вылазка, может быть, даже прямая контрреволюция.

Я чувствую некоторое смущение. Неужели, уже влипли? Так сказать» с первого же шага. Якименко все-таки был намного умнее.

– Ну, насчет антипартийной линии, это дело ваше хозяйское, – говорит Борис. – Этот вопрос меня совершенно не интересует.

– То есть как это так, это вас может не интересовать?

– Чрезвычайно просто, никак не интересует. Шац, видимо, не сразу соображает, как ей реагировать на эту демонстрацию.

– Ого-го. Вас, я вижу, ГПУ сюда не даром посадило.

– О чем вы можете и доложить в Гулаге, – с прежним равнодушием говорит Борис.

– Я и без вас знаю, что мне докладывать. Хорошенькое дело. – Обращается она к Якименко. – Ведь это же все белыми нитками шито. Этот ваш доктор, так он просто хочет получить для всех этих бандитов, лодырей, кулаков лишний советский хлеб. Так мы этот хлеб и дали. У нас эти фунты хлеба по улицам не валяются.

Вопрос предстал передо мною в несколько другом освещении. Ведь, в самом деле, проект Бориса используют, производственное дело поставят, но лишнего хлеба не дадут. Из-за чего было огород городить?

– А таких типиков, как вы, – обращается она к Борису, – я этим самым кольтом.

Борис приподымается и молча собирает бумаги.

– Вы это что?

– К себе на Погру.

– А кто вам разрешил? Что, вы забываете, что вы в лагере?

– В лагере или не в лагере, но если человека вызывают на заседание и ставят его доклад, так для того, чтобы выслушивать, а не оскорблять.

– Я вам приказываю остаться! – визжит тов. Шац, хватаясь за кольт.

– Приказывать мне может тов. Видеман, мои начальник. Вы мне приказывать ничего не можете.

– Послушайте, доктор Солоневич, – начинает Якименко успокоительным тоном. Шац сразу набрасывается на него.

– А кто вас уполномочивает вмешиваться в мои приказания? Кто тут председательствует, вы или я?

– Останьтесь пока, доктор Солоневич. – говорит Якименко сухим, резким и властным тоном, но этот тон обращен не к Борису; – Я считаю, тов. Шац, что так вести заседание, как ведете его вы, – нельзя.

– Я сама знаю, что мне можно и что нельзя. Я была связана с нашими вождями, когда вы, товарищ Якименко, о партийном билете еще и мечтать не смели.

Начальник третьей части с треском отодвигает свой стул и подымается.

– С кем вы там, тов. Шац, были в связи, это нас не касаемо. Это дело ваше частное. А ежели люди пришли говорить о деле, так нечего им глотку затыкать.

– Еще вы, вы меня, старую большевичку, будете учить! Что это здесь такое, б… или военное учреждение?

Видеман грузно всем своим седалищем поворачивается к Шац. Тугие жернова его мышления добрались, наконец, до того, что он то уж военный в гораздо большей степени, чем тов. Шац, что он здесь хозяин, что, наконец, старая большевичка ухитрилась сколотить против себя единый фронт всех присутствующих.

– Ну, это ни к каким чертям не годится. Что это вы, тов. Шац, как с цепи сорвались?

Шац от негодования не может произнести ни слова.

– Иван Лукьянович, – с подчеркнутой любезностью обращается ко мне Якименко, – будьте добры внести в протокол собрания мой протест против действий тов. Шац.

– Это вы можете говорить на партийном собрании, а не здесь, – взъедается на него Шац.

Якименко отвечает сурово.

– Я очень сожалею, что на этом открытом беспартийном собрании вы сочли возможным говорить о ваших интимных связях с вождями партии.

Вот это удар! Шац вбирает в себя всю птичью шею и окидывает собравшихся злобным, но уже несколько растерянным взглядом. Против нее – единый фронт. И революционных парвеню, для которых партийный «аристократизм» тов. Шац, как бельмо в глазу и заключенных и наконец, просто единый мужской фронт против зарвавшейся бабы. Представитель Свирьлага смотрит на Шац с ядовитой усмешечкой.

– Я присоединяюсь к протесту тов. Якименко.

– Объявляю заседание закрытым, – резко бросает Шац и подымается.

– Ну, это уж позвольте, – говорит второй представитель Свирьлага. – Мы не можем срывать работу по передаче лагеря из-за ваших женских нервов.

– Ах, так, – шипит тов. Шац. – Ну, хорошо. Мы с вами поговорим об этом… в другом месте.

– Поговорим, – равнодушно бросает Якименко. – А пока что я предлагаю доклад д-ра Солоневича принять, как основу и переслать его в Гулаг с заключениями местных работников. Я полагаю, что эти заключения в общем и целом будут положительными.

Видеман кивает головой.

– Правильно. Послать в Гулаг. Толковый проект. Я голосую за.

– Я вопроса о голосовании не ставила. Я вам приказываю замолчать, тов. Якименко… – Шац близка к истерике. Ее левая рука размахивает козьей ножкой, а правая вертит кольт. Якименко протягивает руку через стол, забирает его и передает Непомнящему.

– Товарищ начальник третьей части, вы вернете это оружие тов. Шац, когда она научится с ним обращаться.

Тов. Шац стоит некоторое время, как бы задыхаясь от злобы и судорожными шагами выбегает из комнаты.

– Так, значит, – говорит Якименко таким тоном, как будто ничего не случилось, – проект д-ра Солоневича в принципе принять. Следующий вопрос.