Черные доски - Солоухин Владимир Алексеевич. Страница 17

Постояв перед руинами Ельтесуновской церкви, я побрел вдоль села и сел наугад на лавочку около крестьянского дома. Вскоре подошел мужчина и сел рядом со мной. Еще через некоторое время остановились около нас две женщины, откуда ни возьмись подбежали ребятишки. Можно было начинать разговор.

Ну конечно, сначала посокрушались насчет разрушения церкви, а потом я спросил:

– А не было ли у вас в церкви какой-нибудь особенной иконы, такой, чтобы все знали, очень древней или очень красивой?

– Как это не было, – возмутились женщины-собеседницы. – Галицкая Божья Матерь. Чудотворная.

– Откуда она взялась?

– Никто не знает. Явилась. Когда была холера, людей косило косой. Мы, конечно, не помним, старики рассказывали. И вот на церковном чердаке явилась эта икона. Церковный чердак у нас темницей зовется. Как она попала в темницу и сколько времени там стояла, неведомо, но явилась как раз в холеру.

– И что же?

– Как что? Отслужили молебен, обнесли с крестным ходом вокруг церкви и по деревням, а потом поставили в церковь. И все знали: Галицкая Божья Матерь – богоявленная икона. А тут и холера остановилась. Объявили икону чудотворной.

– А потом?

– Больше ничего. Когда церковь закрыли, много икон от нас увезли в Олепино, там из них делали столы. Писаное сострогают, на четыре ножки – и готов стол. А те, что остались, школьный учитель на дрова забрал. И вот собрал он жителей села к своему двору. Кто не захотел идти – не пошел, а кто ходил. Собрались, глядим. Учитель иконы расставил в ряд, взял колун, на руки поплевал. Ну, думаем, неужели сейчас замахнется и ударит…

Чудотворная Матушка в стороне стояла. Нарочно ли он ее поставил особняком, так ли вышло… Да… Ну, это было давно.

– А теперь, не знаете ли, у кого в доме есть иконы?

– Вон – голубая крыша, там живут две старушки, две родные сестры. Одна из них – бывшая монашенка, другая просто так, старая дева. У них иконы по всем стенам, как оштукатурено. А так больше нет. Конечно, в каждом доме иконы, но уж мало где две, где три, от самой нужды, а у монашенок как оштукатурено.

В доме старушек произошел конфуз. Надо бы мне сначала не торопясь поздороваться, познакомиться, как следует разговориться. Тогда, может быть, они сами бы показали мне все, что у них есть. Но у меня не хватило выдержки.

Начал я, впрочем, по порядку и степенно. Так бы оно и шло, если бы не изобилие икон в переднем углу. Серебряные и медные оклады начищены до блеска. Восковые и живые цветочки тут и там. Вышитое полотенце. Фарфоровый голубь перед сиянием икон, и если бы не тихий огонек, несомый им, я не сразу догадался бы, что это лампада. Весь передний угол от пола до потолка заставлен и увешан иконами.

Я не мог оторвать от икон глаз. Я никак не мог сосредоточиться на разговоре с хозяйками избы. Надо бы смотреть на них, а я – на иконы. Среди икон, украшенных окладами и сияющих, я увидел обрубок черной доски, размером с развернутую школьную тетрадь. Это заинтересовало меня, и я, не договорив какой-то там очередной фразы, как загипнотизированный пошел в передний угол к иконостасу. Я наклонился над обрубком (он стоял почти на полу, на полочке, устроенной в пяти сантиметрах от пола), протянул к нему руки, чтобы взять его, поднести к свету и разглядеть. Я уж видел, что весь обрубок заполнен едва проглядывающим сквозь черноту ликом Богородицы с огромными скорбными глазами. Я уж почти дотронулся до обрубка, как вдруг он исчез из моих глаз. Налетевшая сбоку, словно ястребица, монашка схватила доску у меня из-под носу и с быстротой и ловкостью циркового фокусника завернула ее в свой черный белым горошком фартук.

В глазах у монашки, вместе с решимостью, злостью и откровенной ненавистью ко мне, виднелся еще испуг: не брошусь ли я отнимать у нее несчастный обрубок.

– Бабушка, я ведь хотел поглядеть.

– Не моги, не моги и не моги! – чуть не топая ногами и как бы в экстазе, в исступлении закричала старушка. – Мало вы поизмывались над ними? Мало? Еще захотелось? Я помню, как вы их топором! Не дам! Режь меня, саму топором руби, саму в печку кидай – не дам!

После этих слов старушка выбежала из избы и больше не появлялась до нашего ухода.

Ее сестра долго извинялась передо мной.

– Вы на нее не сердитесь. Она очень религиозная, очень богомольная женщина. У нее в жизни не было никаких радостей, кроме Бога, так что уж…

– Но почему она спрятала обрубок, а не другую какую-нибудь икону?

– Обрубок этот не простой. Была у нас чудотворная икона Галицкой Божьей Матери. Когда церковь закрыли, учитель эту икону на дрова изрубил, а сестра моя ночью, ползком, пробралась к учителю на двор, нашла там лик от чудотворной иконы да вот до сих пор у себя и хранит. Ну что же, вы должны ее извинить, Это ведь единственная ее радость на старости лет. А перевоспитывать пожилого человека поздно.

– Может быть, все же вы ее уговорите, чтобы она показала нам из своих рук.

– Нет, не уговорю. Вы же видели, какая она. Вы же слышали ее… высказывания.

– Точно ли от Галицкой Божьей Матери утащила она обрубок с учителева двора? В темноте могла ошибиться.

– Чудотворную икону она знала хорошо. Кроме того, она верит, что от Галицкой. Раз она верит, то не все ли равно, какой это обрубок?

Ей-то, как верующей женщине, все равно, думали мы, выходя на улицу. Нам же, собирателям, важна в каждом случае достоверность, точность.

Впрочем, и нам в данном случае все равно. Коротки оказались наши руки, чтобы дотянуться до этого загадочного обрубка.

8

Вспомним, как мы ездили в Горямино искать «Бориса и Глеба». «Борис и Глеб» хранился в часовне, а часовня стояла на месте существовавшего некогда деревянного храма. Храм, по словам горяминской жительницы, перенесли в Черкутино, что в трех километрах. Разумеется, для часовни, оставшейся на месте церкви, и в память о ней, не покупали и не заказывали новых икон. Иконы брали из церкви же, чтобы обиженным горяминцам можно было молиться на привычные образа и чтобы разлука с церковью была не столь тягостной.

Потом со временем ветшавшие иконы в часовне заменяли новыми и заменили постепенно весь состав икон, так что от первых, от церковных, осталась только одна «замечательная по древности икона святых Бориса и Глеба». Потому и дорога она была горяминцам, потому и чтили ее и даже, когда сгорела, не пожалели пятидесяти рублей (по царским ценам это две коровы), чтобы съездить в Москву и возобновить.

Много ли можно было оставить в часовне церковных икон? Вероятно, пять, десять. Остальные, ровесницы «Бориса и Глеба», надо полагать, увезены в Черкутино.

Упоминание о Черкутинской церкви находим в 1628 году: «Церковь святых чудотворцев Космы и Демияна в государево цареве и великого князя Михаила Федоровича всея Руси в дворцовом селе в Черкутине дани рубль четырнадцать алтын две деньги».

Значит, перетяжка церкви совершилась раньше этого времени, в шестнадцатом столетии. Значит, икона «Бориса и Глеба» тоже была XVI века, а вместе с ней и все остальные горяминские иконы, увезенные в Черкутино.

Несомненно также, что здание Черкутинской церкви несколько раз обновлялось, пока не построили наконец в 1801 году те кирпичные церковь с колокольней, которые просуществовали до настоящего времени.

Когда я совершал свои поиски, церковь в Черкутине еще существовала. Однако в 1967 году директор совхоза товарищ Краснояров отдал распоряжение уронить церковь.

В это время у меня в Оленине гостили трое московских писателей, моих друзей. Я повез их в Черкутино, куда за ними должна была прийти из Москвы машина. Тут мы впервые увидели церковь, лежащую на земле. Ее уронили за два дня перед этим. Особенно поразил нас церковный купол. Казавшийся небольшим в небе, на фоне плывущих облаков, и относительно остальных пропорций церкви, он лежал теперь на земле огромный (можно разместить жилую комнату), и не было в нем теперь никакого полета, никакого парения, а была жалкая мертвая неподвижность.