Камешки на ладони - Солоухин Владимир Алексеевич. Страница 7
Представляю, как они после многолетних трудов создали бы и вынесли напоказ земное дерево.
Правда, создать такой аппарат свыше человеческих сил. Да еще к тому же способный к самовоспроизводству.
Во Вьетнаме я был в гостях у одного художника. Он рассказывал мне о технике лаковой живописи, в частности о процессе шлифования картин. Сначала картину шлифуют крупными камнями, потом мелким зернистым камнем, потом угольной пылью, потом угольной золой, доходя, наконец, до самого нежного материала – до золы соломы.
Очевидно, до «золы соломы» нужно бы доходить и в шлифовании литературных произведений. Однако кто же до этого доходит? Дело чаще всего ограничивается камнями.
В основе любви, самой возвышенной и духовной, все равно лежит физиология. Она – корень любви, так сказать, базис, а все остальное лишь красивая, хотя и необходимая для человека, если он хочет остаться человеком, надстройка.
Одна молодая собеседница, любящая своего жениха чистейшей любовью, горячо опровергала меня, говоря, что физиологии вовсе могло бы не быть, что физиология второстепенна, что она между прочим и даже противна молодой, любящей невесте. Я привел аргумент:
– У вас скоро свадьба. Скажите, вы обрадовались или разочаровались, если бы вдруг выяснилось, что ваш жених доводится вам родным братом и. значит, пожениться вы никак не можете? Ведь духовного общения у вас этом случае никто бы не отнимал.
Понятие о мещанстве у меня очень ясное. Если человек живет благополучно и говорит, что жизнь прекрасна, в то время как вокруг него и его благополучного дома творятся безобразия, требующие если не прямого вмешательства, то хотя бы боли душевной, – такой человек мещанин, и пусть у него в квартире висят современные картины и стоит современная модная мебель.
Человек, радости и горести которого шире его собственного благополучия, – не мещанин, если даже в доме у него растут пресловутые фикусы.
Когда бы созвали самых великих художников и сказали бы им, что существует во вселенной голый черный камень и нужно украсить его разнообразно и одухотворенно, с тем чтобы красота облагораживала, поднимала, делала лучше и чище, разве могли бы они, эти художники, придумать что-нибудь прекраснее обыкновенного земного цветка?
Только вот вопрос: сумели бы эти художники или нет додуматься до цветка, если бы они никогда его не видели, не знали бы, что это такое, то есть если бы у них не было образца?
Важен принцип и образец. Уж потом-то они насочиняли бы и василек, и ромашку, и незабудку, и ландыш, и одуванчик, и подсолнух, и клевер, и кошачью лапку, и шиповник, и сирень, и жасмин.
Откровенно говоря, я сомневаюсь в том, что они смогли бы додуматься до цветка.
Некий художник совершил подделку под Моне. Подделка получилась столь искусна, что даже, когда подделывальщик признался, специалисты-искусствоведы и эксперты все равно не верили и продолжали утверждать, что Моне подлинный.
Информация об этом случае в одной из западных газет содержала оттенок, что вот, мол, что вы носитесь со своими гениями. Захотели и сделали не хуже, не отличишь.
Подделывальщик собирается теперь подделать Рембрандта. Подумаешь – Рафаэль, Рублев, Ботичелли… Современный художник без имени пишет почти так же.
Возможно. Но это все хорошо делать тогда, когда есть Моне и есть Рембрандт. То есть когда есть под кого подделываться.
Может быть, самый емкий литературный жанр – древняя притча. В одной притче, состоящей из нескольких фраз, бывает сказано так много, что хватает потом на долгие века для разных народов и разных социальных устройств. Возьмем хотя бы притчу о блудном сыне. Когда блудный сын, промотав свои деньги, возвратили в родительский дом, отец на радостях зарезал теленка. Другой сын, неблудный, обиделся: как же так, он не проматывал отцовских денег, каждый день добровольно трудится, и ему – ничего. А этому лоботрясу и моту – теленка. За что же?!
В нескольких строчках, как в хорошем романе, три разных характера: отца, блудного сына и неблудного сына. Характеры даны во взаимодействии. Эта притча и зернышко, в котором таится большое дерево. По этой притче можно писать роман, ставить фильм. Сколько живописных полотен уже написано.
Но главное состоит в том, что в притче присутствуя колоссальный обобщающий момент, благодаря которому частный, казалось бы, случай применим к тысячам случаев во все времена и у всех народов.
Вспоминаю, какой резкой критике подвергся один поэт, считавшийся тогда еще молодым. Нельзя было представить более высокого источника критики и более гневных интонаций в голосе критикующего.
Вскоре поэт написал поэму, говорящую о том, что он исправился. Поэма немедленно и полностью была опубликована в центральной газете, заняв там целую страницу.
Поэты старшего поколения обиделись: «Как же так? Мы никогда не ошибались, не плутали, честно трудились. Но мы и мечтать не можем о целой странице в этой газете!»
Притча о блудном сыне в ее чистом виде.
Переводчик примерно то же, что реставратор древних икон. Плохой реставратор может испортить редчайшую первоклассную икону, так что ее нельзя будет выставить напоказ.
Напротив, первоклассный реставратор «соберет» и «вытянет» среднюю и даже плохую икону до экспозиционной кондиции.
Детство как почва, в которую падают семена. Они крохотные, их не видно, но они есть. Потом они начинают прорастать. Биография человеческой души, человеческого сердца – это прорастание семян, развитие их в крепкие, большие, во всяком случае, растения. Некоторые становятся чистыми и яркими цветами, некоторые– хлебными колосьями, некоторые – злым чертополохом.
Последующая жизнь сложна и многообразна. Она стоит из миллиона поступков, определяющихся многим чертами характера и в свою очередь формирующими эти характер.
Но если бы какой-нибудь фантастический ум мог прослеживать и находить связь явлений, то он нашел бы, что всякая черта характера взрослого человека, всякое качество его души и, может быть, даже всякий его поступи имели в детстве свой зародыш, свое семечко.
В двадцатом веке обрушивается на человека огромное количество информации. Всего знать нельзя. Наше время – время узких специальностей.
Однако есть понятия, вопросы, сферы духовной жизни, которые обязательны для каждого человека.
Ты можешь изучать морские водоросли, нуклеиновые кислоты, редкие металлы. Ты можешь быть химиков электриком, партийным работником, футболистом, писателем, генералом, но если ты русский человек, ты обязан знать, что такое «Слово о полку Игореве», Покрова на Нерли, Куликовская битва, рублевская «Троица», Кирилло-Белозерский монастырь, Крутицкий терем, устюжская, чернь, вологодское кружево, Кижи, Остромирово евангелие, Владимирская божья матерь.
Первый концерт Чайковского. Допустим, что это дворянская музыка, ибо Чайковский был дворянин. Но ведь Первый концерт любят все – и рабочие и советская интеллигенция.
Рахманинов пользуется одинаковой популярностью на Западе и у нас. Весьма демократические неаполитанские песни нравятся и миллионерам. Под джазовые песенки – действительно, порождение буржуазной культуры – танцуют девчонки в нашем деревенском клубе. Музыка на песню юнкеров: «Смело мы в бой пойдем за Русь святую и как один прольем кровь молодую» была использована потом для красногвардейской песни: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это».
Пожалуй, надо признать, что музыка – самое общечеловеческое искусство из всех искусств.
Природа разнообразна. Однако в основе ее разнообразия лежит некий стандарт – растительная или животная клетка. Именно из мельчайших клеточек скомбинированы лягушка и слон, одуванчик и яблоко, воробей и пшеничное зерно, карась и береза.