Последняя ступень (Исповедь вашего современника) - Солоухин Владимир Алексеевич. Страница 27

Их разбудили в два часа и предложили спуститься подвал. Войков начал читать постановление Екатеринбургского губкома, а Юровский, не дождавшись конца чтения, вынул наган и начал стрелять. Впоследствии Войков, пьяненький, кричал, что простить не может Юровскому, что тот не дождался конца чтения документа и не дал возможности ему, Войкову, собственной рукой застрелить русского императора.

Их было там четыре царевны, наследник царевич Алексей, четырнадцатилетний мальчик, царица, приближенные. Их стреляли, докалывали штыками. Увезли на грузовике в лес, в заранее приготовленное место, и там, как мясники, расчленяли трупы, жгли их на костре, применяли, кажется, даже и химию. Войков не зря был выбран на это дело. Он кое-что понимал в химии и как специалист мог пригодиться.

Так вот, Владимир Алексеевич, я отвлекусь. Этот Войков, ночной убийца, палач, был потом советским послом в Варшаве. Русские людишки, видимо, знали о причастности его к убийству государя и вскоре там его кокнули. Поделом.

Так кто же написал рыдательные стихи на смерть этого подонка? Ваш любимый поэт Владимир Владимирович Маяковский. «Зажмите горе в зубах тугих, волненье скрутите стойко, сегодня пулей наемной руки убит товарищ Войков».

Вопрос… Мог ли не знать Маяковский о причастности Войкова к убийству? Не мог. Маяковский общался с Бриками, а Ося был следователем ЧК. Значит, он сознательно рыдал по убийце государя, по убийце невинных детей и женщин. Каковы поэтические нравы! Найдем ли мы во всей мировой литературе другой пример, когда поэт (поэт!) воспевал бы убийцу, причем не какого-то там косвенного, нет, прямого, стрелявшего и разрезавшего на куски детей и женщин?

— Но почему разрезали и жгли, чтобы не оставалось даже и пепла?

— Всякое тайное, подлое убийство сопровождается заметанием следов. Кроме того, они боялись народа. Больше объяснить нечем. Они, захватившие власть и организовавшие чудовищный террор, чтобы эту власть удержать, прекрасно чувствовали потенциальную враждебность масс, всей притихшей, огромной, дышащей на них холодом, словно айсберг, России. Иначе чего же они боялись? Ведь и сообщение в газетах опубликовано было не в тот же день. Соображали, как сформулировать, как лучше преподнести, как ввести народ в заблуждение. Знали кошки, чье мясо съели. Я спрашивал, собирал сведения у пожилых людей. Мужики плакали, русские люди в разных городах плакали. Но то, что весь русский народ, понимаете, весь, весь, не поднялся сразу, как один человек, узнав о злодеянии, и хотя бы с вилами и топорами не двинулся на Москву, где заседали преступники оккупанты, это его позор, его предательство, за которое в последующие годы он заплатил десятками миллионов жертв, десятилетиями разнузданного насилия над собой, десятилетиями фактического рабства и унылой, серой, пайковой жизни, которая продолжается и до сих пор. Жестокая формула: «Народ имеет то правительство, которое он заслуживает».

— Ну, хорошо. Свердлов, Зиновьев, Урицкий, Каменев, Дзержинский, Луначарский, Юровский, Войков, Литвинов, Троцкий и прочие. Но Ленин? Ленин же фактически стоял во главе государства! Неужели он не видел, не понимал, не знал?

Кирилл посмотрел на меня странным, как бы оценивающим взглядом. Потом посмотрел на Елизавету Сергеевну, и та неуловимой почти мимикой лица (но все же понял и я) передала ему: «Не знаю, как хочешь, по-моему, можно». Кирилл опять посмотрел на меня, взял у Лизы ретушируемую ею фотографию, посмотрел на нее так и сяк.

— Вот здесь немного перестаралась. Здесь же придется выявить, только не очень грубо… Вы о чем-то спросили меня, Владимир Алексеевич?

— Да, спросил. Допустим, что кому-то, какой-то группе людей в интересах своего народа, будь то евреи или латыши…

— У латышей не было цели захватить Россию и власть. Как максимум у них была цель отделиться от России в самостоятельное государство, что и произошло после революции и продолжалось вплоть до 1940 года. Может быть, даже был тайный сговор с лидерами латышской нации: мы вам независимость, а вы нам отряды надежных карателей. Надо же было на кого-то опираться первое время. Русские матросики ведь, которые поддались соблазну побунтовать, вскоре поняли суть происходящих событий и восстали уже для того, чтобы сбросить большевиков, которым своими же штыками подарили власть. Так называемый кронштадтский мятеж — это те самые «альбатросы революции». Других ведь матросов ниоткуда взяться не могло. Это те же матросы, которые поняли, что же они наделали. Так что в каратели они уже не годились. Их после подавления кронштадтского мятежа просто всех перестреляли. Всех.

— Хорошо, у латышей была своя цель — отделиться от России, у евреев была своя цель. Но Ленин? Ленин же фактически стоял во главе государства. Неужели он не понимал, не видел, не знал…

— Не понимаю… — глядел на меня Кирилл своими голубыми глазами, в которых сквозило искреннее, как будто, недоумение.

— Ну как же? Допустим, что Блюмкину сладострастно было стрелять в русских людей, или той любительнице гимназисток, или Землячке с Белой Куном. Допустим, что Свердлов или поляк Дзержинский с тайным злорадством уничтожали цвет России, цвет русской нации. Я это теперь уже понял. Чем слабее народ, чем он серее, бескровней, бездарнее, глупее (по истреблении мыслящей и образованной части), тем легче потом с ним иметь дело. Но Ленин?!

— Что Ленин? Никак не пойму, что ты о нем спрашиваешь?

— Почему и он?

— Как это почему? По тому же самому.

— Теперь я не понимаю.

Лиза не выдержала нашей игры и ляпнула без обиняков:

— Просто Владимир Алексеевич не знает, что в Ленине нет ни капли русской крови.

— Во-первых, — подхватил Кирилл, как бы сглаживая и смягчая потрясающую для меня новость, — Ленин был удобной фигурой. Как бы русский. Ульянов. Даже и дворянин. Больше доверия, больше симпатии, больше терпимости во всей стране. Ну как же? Там ведь Ленин, в обиду не даст. Ильич. А во-вторых, Лисенок права. Отец у Ленина был калмык, а мать… ее девичья фамилия Бланк. Всему миру известно, кроме вашего поколения. Это она. Бланк, натаскивала своих сыновей на революцию, на разложение России. Недаром же Александр Ульянов был террористом и был повешен, как вы думаете? После этого у Владимира Ильича примешалось и личное чувство — месть за брата. Эта месть руководила им на протяжении всей жизни, это он приказал первым делом разрушить в Кремле памятник Александру II Освободителю и памятник Александру III около храма Христа Спасителя. Откуда бы такая животная ненависть? Это он обрек на разрушение величественный памятник победе над Наполеоном — храм Христа Спасителя, хотя этот ленинский завет, как и многие его заветы (а я бы сказал, этот акт вандализма), осуществлен уже после его смерти.

Ну что же, страна твердо идет по ленинскому пути, по ленинскому курсу.

Неудобно было ставить во главе России сразу Льва Давидовича Троцкого, то есть Бронштейна. Слишком резкий переход. Слишком бы обнажилась сразу суть происходящих событий. Ленин был тем удобнее, что с ним, сыном Бланк, всегда можно было найти общий язык. По той же причине, между прочим, они допустили после 1924 года к власти Сталина. Все же — не русский. А для диктатуры типа Троцкого время еще не пришло. Но со Сталиным они просчитались. До этого мы скоро дойдем… Так что вот ответ на наш прямой вопрос. Это был единый грандиозный интернационалистический заговор, рассчитанный на мировое господство. Недаром мировая революция не сходила с уст тогдашних большевиков. Но для осуществления своих глобальных целей им нужен был плацдарм, база, материальные ресурсы, человеческие резервы. Им нужна была страна, захватив которую, можно было бы распространить свою власть и свое влияние на весь мир. Маркс для этой цели указывал на Германию. Но обстановка впоследствии изменилась, и курс был взят на разложение и захват России. Все это, конечно, хитро прикрывалось фразами, даже как бы учением о мировой революции, о классах, о диктатуре пролетариата. Но подумайте, кто бы за ними пошел, если бы они прямо объявили о своих целях? То, что фактически пролетариат никогда не осуществлял в стране никакой диктатуры и как миленький стоял у станков и печей, об этом мы уже говорили и будем говорить вновь.