Урод - Соловьев Константин. Страница 101

— Руки тоже всегда были твоими.

— С самого рождения, — подтвердил он. — Слишком поздно я нашел в себе силы перестать прятаться за маской. Я — это я. Смотри на мое лицо! Я, бывший шэл Алдион, Крэйн, и это принадлежит мне.

— Я каждый день жалею, что шэл Алдион не ушел тогда, когда это было возможно.

— С этим ничего не поделать, я живуч.

Лайвен едко усмехнулась.

— Какая радость тебе с этого?

— Люблю жить.

— Твоя жизнь — это дерьмо шууя. Ты сам говорил, что каждый Эно для тебя — мучение. Ты ненавидишь всех и все ненавидят тебя. Даже твои шеерезы готовы в любой момент проткнуть тебя в спину — они тоже боятся отвратительное чудовище и не верят ему. Твое лицо пылает от боли и пол-Урта ты не можешь уснуть, а до рассвета кричишь во сне. Чего ты ждешь? Зачем не уходишь? Ради чего ты еще дышишь?..

Он задумался.

— Мне нечего искать, Лайвен, ни по эту сторону жизни, ни ту. А жизнь... Скажем так, она все еще доставляет мне удовольствие, хоть и иного рода.

— Ты издеваешься над миром одним только тем, что существуешь.

— Конечно. Довольно изысканное удовольствие. Если я не могу уничтожить все, что меня окружает, я доставлю ему максимум неудобств. Не думай, что язвы разъели мне мозги, дорогая, я вполне серьезен. Как раньше мир досаждал мне, так и я стану его проклятием на столько Эно, сколько отпустят мне Ушедшие. Он крепко мне врезал, но я выпущу ему много крови перед тем, как отойду.

— Значит, из-за этого ты вернулся в Себер...

— Думаю, да. Только не говори, что банду шеерезов я сколотил только из-за своего извращенного желания причинить боль всему окружающему. Просто это наиболее быстрый и надежный способ заработать деньги. Ну а если кому-то и не поздоровится, как тому торговцу, например, — Крэйн махнул рукой в сторону склета, — мне только лучше. Знаешь, когда-то я спрашивал у одного чернолобого, что сделает преемник Ушедших, если в один проклятый Эно решит спуститься вниз. Он не ответил мне тогда. Но я думаю, что он дал бы мне еще пару тысяч Эно жизни.

— Тебя вечность разрывали бы слуги Бейра и собирали обратно, чтобы снова разорвать. Ты — именно та грязь, из-за которой Ушедшие покинули мир.

— Меня можно назвать и так. Но Ушедшие лишили нас своего благого внимания задолго до того, как первый Алдион увидел небо. Что можно говорить об этом мире, если даже всемогущие боги сочли его чересчур грязным для своего присутствия? Они не могли истребить заразу, они сдались. Но остался я. Клянусь тремя эскертами, которые я когда-то носил, если бы они видели мою работу, они были бы довольны.

— Ты уже считаешь себя орудием Ушедших? Не много ли для зарвавшегося шеереза?

— Орудием? Возможно. Честно говоря, этот вопрос меня не заботит. Я не философ и не жрец. Меня заботит только то, что меня окружает.

— Ты жалок, — сказала она тихо. — Но вряд ли когда-нибудь сам это увидишь. Я тебя ненавижу.

Он усмехнулся и положил руку ей на плечо.

— Я тебя тоже. Думаю, это единственная причина, по которой ты все-таки осталась со мной — мы слишком сильно ненавидим друг друга. А ненависть сковывает не хуже, чем любовь. Мы уже прикипели друг к другу.

Лайвен не ответила. Бросила последний взгляд на склет и пошла по улице. Крэйн некоторое время провожал ее взглядом, до тех пор, пока синий туман Урта не растворил ее в себе без остатка. Тогда он открыл дверь и скрылся в склете.

Их собственный склет стоял далеко от центра, рядом с той незримой гранью, отделяющей город от плотного кольца клеящихся к его окраинам шалхов черни. В Урт здесь часто бывало неспокойно, но Крэйн никогда не думал о переезде, хотя в его силах было справить новый склет из доброго крепкого дерева, очень редкого в Себере, к тому же не очень далеко от тор-склета. Его лицо слишком выделялось на улицах города — даже когда на небосводе не было Эно, он выходил из склета только в плотной каяте, полностью закрывавшей все, кроме глаз, селиться же поблизости от дружинников шэда он считал вызовом судьбе, напрасным и никчемным. И без того слухи о вернувшемся Бейре, в Урт справляющем свои кровавые торжества в городе, давно уже ползли по улицам. Шэд, которого эти слухи явно обеспокоили, велел усилить стражу, но без толку — шеерезы Крэйна были мастерами своего дела, собранными им со всех концов мира, от Аддионадо Нердана и городов за Морем. Когда надо — они могли проскочить мимо патруля бесшумнее, чем шууй под ногами. И еще один склет оказывался пустым к тому моменту, когда робкий Эно выглядывал осторожно из-за горизонта. Крэйн тщательно планировал каждое дело — подбирал жертву, разрабатывал планы отхода в том случае, если та окажется не по зубам, лично тренировал своих шеерезов, добиваясь отточенного умения пользоваться любым оружием, от обычной дубинки до эскерта — несмотря на Урт и внезапность, многие торговцы, обеспокоенные слухами, спешили нанять дополнительную охрану.

Крэйн никогда не торопился. На всех рынках города были его тайные осведомители, из числа тех, чьей задачей является лишь найти жертву и следить за ней. Не меньше их было занято своим делом и в центре, среди богатых склетов. От них Крэйн черпал все, что ему было необходимо, не выходя за порог своего жилища. С ростом доходов и числа своих бойцов, он становился все осторожнее — теперь он уже редко сам возглавлял нападение, чаще всего за главного был кто-то из его доверенных лиц, Берон или Сахур. Людей такого уровня, приближенных к себе, он отбирал очень долго и тщательно, особое внимание уделяя не столько преданности и честности, сколько живости ума и решительности. «Преданность в наше время не в цене, — любил говорить он, когда разговор заходил об этом. — Мне нужны достаточно умные люди, чтоб умели бояться. Страх приковывает гораздо крепче, чем преданность». Так оно и было — каждый из шеерезов, осведомителей или советников Крэйна знал, что предательство прощено не будет. Каждый может ошибиться, опыт и навыки рождаются не в один Эно, любая оплошность может быть прощена, если не повлекла серьезного ущерба, но предательства Крэйн не забывает никогда. И те, кто имел несчастье навлечь на себя подозрение, исчезали очень быстро. Следы их найти не мог никто, лишь немногие замечали, как на рассвете вяло и медленно колышется сытый ывар.