Двести лет вместе. Часть вторая - Солженицын Александр Исаевич. Страница 24

Однако: иудаизм прежде всего – не сознание ли единого великого Бога? и хотя бы только поэтому несовместим с безбожным большевизмом.

Всё размышляя, всё ища мотивы столь обильного участия евреев в большевицком предприятии, И. Бикерман пишет: «Можно было бы перед лицом таких фактов отчаяться в будущем нашего народа, если бы мы не знали, что… из всех эпидемий самая страшная – словесная зараза. Почему еврейское сознание оказалось настолько восприимчивым к этого рода инфекции, об этом говорить было бы слишком долго». Причина «не только в обстоятельствах вчерашнего дня», но и «в унаследованных нами от седой древности представлениях, делающих еврея предрасположенным к заболеваниям легковесной и субверсивной [подрывной] идеологией» [295].

Присоединяется и С. Булгаков: «Духовное лицо еврейства в русском большевизме отнюдь не являет собой лика Израиля… Это есть в самом Израиле состояние ужасающего духовного кризиса, сопровождаемое к тому же озверением» [296].

Что же касается довода об испытанных в прошлом притеснениях как первопричине этого перескока, перехлына российских евреев к большевикам, то следует вспомнить ещё о двух коммунистических переворотах, почти синхронных с ленинским, – о баварском и венгерском. Читаем у И. Левина: «Количество евреев – участников большевистского режима в обеих этих странах огромно. В Баварии… мы находим среди комиссаров евреев Левина, Левина, Аксельрода, идеолога-анархиста Ландауэра, Эрнста Толлера». – А «число евреев – руководителей большевистского движения в Венгрии доходило до 95%… А между тем правовое положение евреев в Венгрии было прекрасным, никаких ограничений в правах евреев там уже давно не существовало, и, наоборот, евреи в Венгрии в культурном и экономическом отношениях занимали положение, при котором антисемиты уже могли говорить о еврейском засилии» [297]. Сюда можно добавить замечание современного выдающегося еврейского публициста в Америке, что и немецкие евреи «процветали и добились в Германии высокого положения» [298]. Так и тут – не гонения вынудили к революционности? и не погромы? (Но тут надо не упустить, что дрожжи переворота поддержаны и в Венгрии и в Баварии большевиками же, в лице распропагандированных «возвращающихся пленных». Тех двух переворотов мы ещё коснёмся в главе 16.)

Всех тех повстанцев – и дальше, за океаном – объединил вспыхнувший и необузданный революционный интернационализм, порыв к революции – и мировой и «перманентной». А скорые успехи евреев в большевицком управлении не могли не быть замечены в Европе и в Соединённых Штатах; и – позорно – ими умилялись там. Американская еврейская общественность на переломе от Февраля к Октябрю не снизила своих симпатий к российской революции.

Тем временем большевики не дремали в своих зарубежных финансовых операциях, главным образом через Стокгольм. Ещё от апрельского возврата Ленина в Россию текла им скрытая помощь от германских источников через шведский «Ниа банкен» Олофа Ашберга. Но и несколько российских банкиров, поспешивших от революции за границу, стали добровольными содействователями большевиков. Американский исследователь Энтони Саттон, сумевший, хоть и с опозданием в полвека, достичь важных архивных документов, сообщает нам, что, согласно отчёту 1918 года, направленному американским послом в Стокгольме в Государственный департамент, «одним из таких «большевицких банкиров» стал скандально известный Дмитрий Рубинштейн, освобождённый из тюрьмы Февральской революцией, – он «перебрался в Стокгольм и стал финансовым агентом большевиков». – «Ещё одним «большевицким банкиром» стал Абрам Животовский, родственник Троцкого и Льва Каменева». В синдикат с Животовским входили: «Денисов из бывшего «Сибирского Банка», Каменка из «Азово-Донского Банка» и Давидов из «Банка для внешней торговли». Другие «большевицкие банкиры» – Григорий Лессин, Штифтер, Яков Берлин и агент их Исидор Кон [299].

Между тем навстречу в Россию всё плыли из Америки те возвратники, отчасти задавненные, отчасти новоявленные «революционеры», мечтавшие теперь укреплять и строить Новый Счастливый Мир. О некоторых мы уже сказали в главе 14. Они плыли и плыли через океаны, месяц за месяцем, из нью-йоркского порта на восток, из сан-францискского на запад, кто в прошлом российские подданные, а были и прямо американские энтузиасты, не знающие русского языка.

В 1919 А. В. Тыркова-Вильямс, в книге, изданной тогда в Англии, писала: «Среди большевицких направителей очень мало русских, т е. мало людей, пропитанных всероссийской культурой и интересами русского народа… Наряду с явными иностранцами большевизм привлёк много приверженцев из числа эмигрантов, проживших много лет за границей. Некоторые никогда раньше не бывали в России. Среди них было особенно много евреев. Они говорили по-русски плохо. Народ, над которым они захватили власть, был им чужд, да они и вели себя как победители в покорённой стране». И если в царской России «евреев не допускали ни до каких постов»; «школы и государственная служба были им закрыты», то «в Советской Республике все комитеты и комиссариаты заполнены евреями. Они часто меняли свои еврейские имена на русские… Но этот маскарад никого не обманывал» [300].

В том же 1919, на тех сенатских слушаниях в комиссии Овермэна, слышим от Р. Б. Денниса, преподавателя университета в Иллинойсе, прибывшего в Россию в ноябре 1917, что, по его «мнению, совпадающему с мнением других американцев, англичан и французов… эти люди проявляли в России наибольшую жестокость и неумолимость в вопросе о расправе с буржуазией», – это слово тут употреблено не укоризненно, а буквально: то есть с городскими обывателями. – Другое показание: из тех, кто вёл «убийственную пропаганду» и в окопах, и в тылу, – некоторые «жили в Нью-Йорке, год или два тому назад» (то есть в 1917—1918) [301].

В феврале 1920 в лондонской «Sunday Herald» (в статье «Сионизм против большевизма: борьба за души еврейского народа») Уинстон Черчилль писал: «Теперь эта банда примечательных личностей из подполья больших городов Европы и Америки схватила за волосы и горло русский народ и сделалась неоспоримыми господами огромной Российской Империи» [302].

Среди этих приехавших из-за океана есть много известных имён, ещё более – неизвестных. Тут был и М. М. Грузенберг. Он побывал уже в Англии (где познакомился с Сун Ятсеном), долго жил в Штатах, «организовал в Чикаго школу для эмигрантов», в июле 1918 вернулся в Москву. В 1919 он уже – генеральный консул РСФСР в Мексике (на неё была большая революционная надежда, не зря и Троцкий потом причалит туда). С того же года он – в центральных органах Коминтерна. Поработал в Скандинавии, Швейцарии, арестован в Шотландии, а с 1923, с подсобным штатом разведчиков, под именем «Бородин», – в Китае, «главный политический советник ЦИК Гоминьдана», а между тем и продвигал Мао Цзедуна и Чжоу Эньлая. Однако – Чан Кайши раскусил подрывную работу Грузенберга-Бородина и в 1927 выслал из Китая. Но Грузенберг пережил в СССР все опасности 1937 года, в советско-германскую войну был (при Дридзо-Лозовском) главным редактором нашего отечественного Информбюро. А в 1951 году расстрелян [303]. (О расстрелянных в 30-х годах евреях-большевиках – в главе 19.)

Тут был и Самуил Агурский, ставший одним из вождей Белоруссии, затем в 1938 арестованный, отбывал ссылку, – отец столь рано умершего публициста М. Агурского (далеко-о ушедшего от отцовской тропы) [304]. – Тут был и Соломон Слепак, видный коминтерновец, вернувшийся в 1919 через Владивосток, поучаствовавший там в кровавых делах, затем ездивший в 1921 в Китай заманивать Сун Ятсена на союз с коммунистами, – а сыну Владимиру придётся с мировым грохотом вырываться из того капкана, куда ринулся его отец за счастливым коммунизмом [305]. Таких, и ещё более парадоксальных, историй – сотни.