Валентайн - Сомтоу С. П.. Страница 52

— Шеннон.

Она, наверное, задремала. Чья-то рука на стойке, легонько касается ее руки... грубая рука, шершавая. Она моргнула и увидела тонкие бледные пальцы с обгрызенными ногтями.

— Шеннон Битс. Вот так встреча. Я и не думал, что мы когда-нибудь встретимся.

— Пи-Джей?

Да, это он. Стал выше ростом, но волосы те же — черные, длинные. Волосы индейца и лицо ирландца. Они никогда особенно не дружили, просто вместе учились в девятом классе. И какое-то время встречалась.

— Рад, что ты меня не забыла, Шеннон.

Как можно забыть человека, который лишил тебя девственности?

И вот теперь он стоит перед ней в дорогом костюме, явно сшитом на заказ, а рядом с ним — девушка восточной внешности. Из тех женщин, на которых, когда ты их видишь впервые, хочется посмотреть еще раз, чтобы удостовериться, что она настоящая. Как кукла дрезденского фарфора. Шеннон слышала, что Пи-Джей прошел какие-то странные индейские ритуалы, там — в резервации, потом перебрался в Голливуд и вроде бы стал художником... но он был совсем не похож на художника. В представлении Шеннон, художники — они все с приветом. Мама всегда говорила, что если мужчина хочет стать художником, значит, с ним что-то не так. Но Пи-Джей был совсем не похож на богемного психа. Он был очень красивым. И улыбался так обаятельно. И когда он улыбался, в уголках глаз собирались морщинки. Шеннон вдруг поняла, что безумно ревнует его к этой восточной девушке. И безумно ей завидует. Как она одета! Вроде бы просто, но даже такая дремучая провинциалка, как Шеннон, сразу же поняла, что эта кажущаяся простота стоит не одну сотню долларов.

— Это Премкхитра, — сказал Пи-Джей. — У нас номер заказан.

Когда Шеннон перебирала регистрационные карточки, у нее заметно дрожала рука. Но она не нашла брони на имя Галлахера.

— Мы со съемочной группой, — сказал Пи-Джей.

— Матерь Божья! — воскликнула Шеннон. — Кто бы мог подумать?

— Ну, это долгая история. У меня есть друг, У которого есть друг, и вот его друг узнал, что я знаю эти места и что я лично сталкивался... ну, ты знаешь.

Внезапно включилась музыка — как музыкальное сопровождение к его словам. Запись была затертая, но Шеннон знала эту песню наизусть:

Мне так страшно спать одному,

Страх пробирает, как холод,

Я всего лишь ребенок, а гроб — огромный,

Мне так страшно спать одному.

Восточная девушка изобразила кривую улыбку.

— "Сплю один", — прошептала она. Так назывался первый альбом Тимми Валентайна.

Шеннон достала папку для «особой» брони и сразу нашла номер, зарезервированный на имя Пи-Джея. Странно, что она не заметила его раньше.

— Ой, у тебя номер-люкс, — сказала она. Полукровка из провинциального городка вернулся в «родную деревню» действительно стильно. — Слушай, сейчас уже поздно, коридорного нет... придется тебе самому затащить свой багаж... и кредитную карточку можешь мне не показывать. Все заплачено вперед.

— Давай только сначала... — начала восточная девушка.

— Наверное, мне... — одновременно проговорил Пи-Джей.

Она оба умолкли и рассмеялись. Шеннон показалось, что они слегка нервничают.

— Слушай, Шеннон, — сказал Пи-Джей. — Давай мы пока просто оставим вещи тут у тебя под стойкой, а сами поедем — прокатимся. Нам надо в Узел.

— Что, прямо сейчас? В три часа ночи?

Девушка нетерпеливо взмахнула рукой. Они оба были на взводе, Шеннон даже показалось, что в этом их «взводе» сквозило отчаяние. Наверное, правду говорят, подумала она, что весь этот шик и блеск не приносит счастья.

На самом деле этот его роскошный костюм смотрелся каким-то уж слишком новым. И взгляд у него был затравленный. Он смотрел как бы мимо тебя, сквозь тебя — на что-то, что видно только ему одному. Что-то страшное.

Как и в тот раз, когда они кувыркались на заднем сиденье «мустанга» Эрба Филпотта. Он стащил с нее джинсы, и когда он прижался к ней, его брезентовые штаны терли ей кожу на бедрах, а потом он наконец сделал это, и она тихо всхлипнула, потому что ей было больно — больнее, чем она себе представляла, — и там у нее было сухо, так что она закрыла глаза и попыталась расслабиться. Она чувствовала его в себе, чувствовала, как он наполняет ее изнутри, а потом открыла глаза и увидела его глаза... да... в точности как сейчас... они смотрели куда-то вдаль, сквозь нее, словно ее там и не было, словно его самого там не было...

— Шеннон?

— А. Да. Конечно. Распишетесь, пожалуйста, здесь, сэр. — Она протянула ему регистрационную карточку. Господи, как это странно — снова его увидеть. Как будто реальность вдруг перевернулась с ног на голову.

Он опять прикоснулся к ее руке.

— Нам надо идти. — Он улыбнулся этой своей растерянной улыбкой и прошептал, для нее одной: — Я ничего не забыл.

И вышел в ночь, вместе с этой восточной девушкой. Его длинные волосы лежали у него на плечах, словно плотный черный капюшон. Еще пара часов — и Шеннон вернется домой, и ляжет спать, и еще, наверное, успеет застать маму, которая будет собираться на утреннюю мессу...

Она опять задремала.

И ей даже приснился сон. Или это был не сон?

Она видела свое отражение в зеркале. В зеркале прямо напротив стойки администратора. Между ней и ее отражением — фиговое дерево в поддельной вазе династии Минь. Вот она — я. Я. Девушка, которой ничего не светит. Посмотрите на меня. Дешевенький макияж. На кого я надеялась произвести впечатление? Девушка, которая бросила школу, не доучившись всего лишь год. Девушка без всяких талантов. Я что, и вправду рассчитывала, что, сидя за стойкой администратора в третьесортном отеле, в дремучем провинциальном городишке, сумею очаровать кинозвезду из Голливуда?

Ее отражение смотрело ей прямо в глаза. «А я ничего, симпатичная, — подумала Шеннон. — Собственно, на этом мои достоинства и кончаются. Симпатичная девочка с упертой матушкой-католичкой. Но у меня красивые глаза. Голубые, как небо в ясное зимнее утро — как небо в то утро, когда сгорел Узел».

По щекам отражения Шеннон текли красные слезы. Кровавые слезы. Кровь?! И оно — отражение — стремительно старело. Лицо покрылось морщинами и уродливыми старческими пятнами, по щекам разбежались трещинки воспаленных сосудов... «Это сон!» — подумала Шеннон...

Зеркало разлетелось на миллион осколков. За зеркалом... в открывшемся провале... огонь... огонь... здание городского совета в Узле рушится в снег... женщина, охваченная огнем, катится по обледенелой мостовой, вниз по холму, к единственному во всем городе знаку «СТОП»... «Но я не могу этого помнить, меня не было в Узле в ту ночь, я спала у себя в постели, в Паводке, заснула под „The Star-Spangled Banner“ по 17-му каналу, после проповеди Дамиана Питерса... или нет? Или я была с папой?»

И вдруг она вспомнила похороны отца.

Тогда шел снег.

И все вернулось. Они все были здесь. За разбитым зеркалом. Призраки прошлого.

Папа! — закричала она.

Гроб опускают в землю.

Прах к праху...

Ее лицо превратилось в лицо древней старухи. Оно раскололось, как зеркало. Трещины расходились по зеркальной поверхности с тихим скрипом — так скрипит мел по школьной доске. Из пустых глазниц сочилась густая кровь. Из мертвых ноздрей сыпались черви. Ее затошнило.

Она опять закричала, и крик отдавал вкусом остывшего кофе, а в скрытых динамиках ангельский голос Тимми Валентайна взлетел до самой высокой ноты.

Иллюзия рассеялась.

Фиговое дерево задрожало. Кто-то открыл входную дверь и впустил внутрь ночной ветер. Мужчина и женщина. Она зябко куталась в соболью шубу, и ее глаза были густо подведены черным карандашом. Совсем старая женщина. Он был в длинном пальто из верблюжьей шерсти. Оба казались знакомыми. Шеннон где-то их видела. Может быть, это актеры. Шеннон не могла вспомнить, кто это такие, но, кажется, она их видела по телевизору.

Пол уже вернулся из «диспетчерской». Он забрал их багаж. Теперь Шеннон увидела, что с ними был еще третий. Черноволосый мужчина с цепкими, бегающими глазами и тонкими бледными губами. Судя по всему, какой-то мелкий чиновник.