Валентайн - Сомтоу С. П.. Страница 57

Город умер. Под коркой застывшей лавы звучит беззвучная музыка — песня мертвых. Они все похоронены здесь. Даже Сивилла с Магом, ибо они выкупили у бессмертия возможность умереть — выкупили ценой его девственной мужественности, вырванной у него насильно, когда с неба лилась раскаленная сера. Они выкупили свою смерть и прокляли его своим бессмертием. Насильно всучили ему дар ночи.

Вечной ночи. Вечного одиночества.

Восставший из пепла и камня, он уже больше не человек. Даже собственное тело кажется ему текучим и зыбким. Иногда, когда он крадется по кромке леса вдоль дороги к Неаполю, он превращается в лесного зверя — в волка, может быть, или пантеру. Сейчас разгар лета, и ночь коротка. Он уже чувствует приближение дня — приближение пагубного света, — хотя небо еще черно, и звезды искрятся в туманной дымке. Он бежит. Перепрыгивает коряги. Лапы ударяются о мостовую. Его мучает голод. Он не чувствует ничего — только голод. Другие чувства еще не проснулись. Не родились. Есть только голод — всепоглощающий, запредельный. Он еще даже не знает, чем утолить этот голод. Он просто бежит вперед.

Везувий у него за спиной еще дымится. В воздухе пахнет серой. Он бежит.

Впереди уже показался Неаполь. Теперь в воздухе пахнет солью. В воздухе пахнет потом, человеческими страданиями, пролитым семенем, кровью. Он помнит город, но смутно. За двенадцать лет человеческой жизни он почти ничего не видел; одиннадцать из этих двенадцати лет он жил в пещере Сивиллы Куманской — старухи в стеклянной бутылке, подвешенной к потолку, — она вдыхала пары мира мертвых и изрекала невразумительные пророчества. Последний год своей человеческой жизни он был рабом в Помпеях и ходил только туда, куда его посылал dominus — к мяснику, в винную лавку, на рынок за экзотическими пряностями и травами, потребными Магу для его ворожбы. И вот теперь — в первый раз в жизни или, вернее, в смерти — он сам по себе. Он один и идет куда хочет. Ему пришлось умереть, чтобы избавиться от всех хозяев. Чтобы освободиться.

Теперь он сам себе хозяин.

На окраине города у дороги вбит крест. На кресте распят человек. Это не тот огромный внушительный крест, который впоследствии станет традиционным при изображении страстей Господних. Ноги преступника едва ли не касаются земли. И его руки привязаны к перекладинам, а не прибиты гвоздями. Он медленно умирает от удушья. Днем, несомненно, перед крестом собираются толпы зевак. Но сейчас, ночью, человек умирает в одиночестве.

Мальчик-вампир в облике черной пантеры утробно рычит и роет лапой землю у подножия креста. Человек еще в сознании. Там, где веревки врезаются в кожу, роятся мухи. Густая кровь, что сочится из ссадин, уже тронута гнилью. Она пахнет горечью — кровь. Мальчик-вампир даже не сразу осознает, что именно к этому он и стремился, мучимый голодом, — к этому обессиленному источнику жизненной силы. Кислая вонь бьет в ноздри. Пропитывает все его ощущения. Он уже пьян — от одного только запаха. В смятении он больше не может удерживать облик зверя, и вот он — опять человек, худенький хрупкий мальчик, полностью обнаженный. Шрамы после кастрации едва-едва затянулись, хотя он проспал под землей сорок лет.

— Воды, — тихо стонет распятый преступник. — Дай мне воды.

— За что тебя так? — спрашивает мальчик.

— Воды, воды.

Воды поблизости нет. Мальчик плюет на ладонь и размазывает слюну по сухим растрескавшимся губам.

— Щиплет, — говорит распятый преступник. — Это не вода, она щиплет.

Так мальчик-вампир узнает, что его человеческий облик — точное подобие его смертного тела — на самом деле иллюзия. Так же, как облик пантеры и волка. Все это — иллюзия. Он умер и стал неумершим. Он — лишь отражение. Бестелесное отражение. Он как бы есть, но его нет. И теперь, когда он это знает, его переполняет отчаяние.

— Скажи, за что тебя приговорили к смерти?

— Я был рабом. Паж отравил хозяина. Приговорили всех. Я ничего не сделал — я был всего лишь привратником, — я любил хозяина. Я откладывал деньги — через год я бы выкупил свободу. — Хотя каждый вздох причинял ему боль, он, похоже, хотел поговорить. Ночь — долгая и одинокая. И если вдруг появился человек, с которым можно поговорить, он готов был за это страдать.

Мальчик знал этот суровый закон: если раб убивает хозяина, казнят всех рабов — всех до единого. Многие против такого закона, но его вряд ли отменят. Рим неплохо усвоил урок — после восстания рабов сто лет назад.

— А ты... ты тоже раб? — спрашивает распятый.

— Да.

— Ты такой красивый — наверное, для утех какого-нибудь богача...

— Нет. Мой хозяин купил меня... чтобы я ему пел.

— Спой мне, мальчик, — говорит распятый. Его глаза как будто подернуты пленкой тумана. Может быть, он уже слеп и видит мальчика-вампира только во сне.

Мальчик поет:

Мое сердце дрожит от любви,

Как дуб под порывами горного ветра...

— Сапфо, — говорит умирающий человек. — Сапфо, — и закрывает глаза.

Мальчик поет. Его голос был очень красивым, когда он был живым. Теперь же, когда он умер и ему больше не нужно дышать, его голос не просто красивый. Фрагменты мелодии переплетаются с шепотом ветра, что обдувает стены Неаполя. Он поет. Архаичному акценту эолического диалекта Сапфо уже почти тысяча лет. Мальчик думает о своем будущем — на тысячу лет вперед, на две тысячи. Он думает: «Я тоже когда-нибудь стану как классическая поэма — неизменный, застывший, холодный». Только когда он поет, он забывает про голод. Для него, как и для человека, умирающего на кресте, музыка — это единственный дар богов. Единственное благословение.

— Люди не могут так петь, — говорит умирающий человек. — Ты — Меркурий, посланец смерти. Подойди ближе. Выпей из меня жизнь.

Мальчик касается холодной плоти.

— Я не Меркурий. У меня еще даже нет имени. Я не знаю, кто я. Я знаю лишь голод. Прости меня.

Он знает, что должен утолить свой голод. Но он еще не уверен, что надо делать. За гнилостным запахом разложения он чувствует кислый запах крови — кровь манит его, зовет. Он уже не владеет собой. Обернувшись котом, он прыгает на крест. Человек на кресте стонет. Мальчик-вампир — черный кот — рвет когтями кровоточащие язвы. Терзает зубами плоть. Кровь течет, кот довольно мурлычет. Человек на кресте не пытается сопротивляться, когда черный кот залезает к нему на плечо. Кот лижет открытые раны, обдирая засохшую кровь. Но свежая кровь — она слаще. Свежая кровь пьянит, кружит голову. Он больше не может удерживать облик. Он — трупный ветер. Ветер любви Сапфо, обратившийся ветром смерти. Да. Он пьет. Пьет. Пьет.

И человек на кресте в последний раз приоткрывает глаза и шепчет:

— Gratias [64].

Мальчик-вампир разрывает грудь человека и погружается в теплую кровь. Да, кровь. Она согревает — вдыхает жизнь в пустой воздух.

«Этот человек не боится смерти, — думает мальчик. — Он отдается ей с радостью. Он думает, я — его спаситель, ведь я избавил его от боли. Может быть, в этом мое предназначение: пить только тех, кто отчаялся и зовет смерть».

Но теперь, когда смерть наступила, кровь теряет свой вкус и тепло. Он снова чувствует голод. Он должен выпить еще. Должен найти других. Это будет совсем не сложно. Он помнит: они всегда распинают людей, эти римляне.

• иллюзии •

Двенадцать лет в кинобизнесе — вполне достаточный срок, чтобы избавиться от иллюзий. Арон Магир понимал, почему его пригласили писать диалоги для сценария «Валентайна». Его предшественник готов был по трупам идти, лишь бы работать над этим проектом; но он все-таки перешел черту, когда позволил Бетриксу бен Давиду, исполнительному продюсеру, засунуть себе в задницу живую мышь. В результате последовали «творческие разногласия». Арон однажды переспал с сестрой режиссера. Исключительно из жалости. На одной скучнейшей вечеринке в Малибу. Однако серая мышка Дженни Бэр, вечно под кокаином и кислотой, не забыла доброго поступка Арона, и когда выбила себе место ассистента продюсера в картине брата — с помощью шантажа и интриг, — она притащила в команду и своего разового любовника, который когда-то ее пожалел.