Вампирский Узел - Сомтоу С. П.. Страница 3

Но один все-таки остается на месте. Маленький мальчик… Его кадило валяется на полу… вампир видит его сквозь клубы дыма. Их взгляды встречаются.

— Погоди, — говорит мальчик-вампир. — Я не сделаю тебе ничего плохого…

Они смотрят друг другу в глаза. Вампир видит то, что он видел всегда. Ужас — неприкрытый, предельный, прозрачный. Неужели этот ребенок увидел его в истинном облике? Неужели чужая личина на миг соскользнула?

Теперь вампир узнает парнишку. Это Майлс, хорист. Всего час назад этот мальчик выводил высокое си-бемоль, выдирая ноту из воздуха. Это его неземной чистый голос мальчик-вампир услышал в далеком Лондоне и вычленил из миллионов других голосов, что терзали его нечеловечески острый слух, — голос, который своей красотой потревожил его не сон.

— Майлс.

Его голос звучит очень тихо. Полунасмешливый, получарующий — обольстительный голос. Но мальчика уже нет.

А потом запах крови накатывает волной и поглощает все чувства. Он поднимается к алтарю, где лежит девушка. Она истекает кровью, она умирает.

— Я не хочу тебя пить, — говорит он, но голод вздымается, как штормовая волна. Он развязывает веревки. Девушка больше не дергается и не рвется. — Ты, конечно же, девственница. — Теперь он вспомнил. — Они, всегда выбирают девственниц. — Он произносит слова, а она только смотрит на него. Зачарованно, благоговейно. — Сейчас я буду любить тебя так, как способны любить только мертвые.

Он пьет ее жизнь по глотку. Он впивает ее в себя. Тепло вливается в его вены. Умиротворяющее, трепещущее тепло. Его глаза наливаются кровью. Девушка шевелится в последний раз, издает тихий стон, умирает.

Завтра, как только поблекнет свет дня, он найдет себе дом и еще одну женщину с добрым лицом. Еще одну приемную мать. Он задержится здесь на какое-то время. Из-за этого чистого детского голоса. Здесь живет музыка — музыка, способная напоить теплом тысячелетний лед у него внутри…

Они очень похожи, Руди. Эти две женщины. Совершенно одно лицо. Ты веришь в переселение душ? Как ты думаешь, это возможно, чтобы все клетки тела в точности повторились в другом человеке?

Не знаю, мастер Тимоти.

Знаешь, для меня это очень заманчиво: верить, что периодически все повторяется. Цикличность… она оживляет монотонную скуку бессмертия.

Да.

Кажется, это 34-я улица. Надеюсь, к концу концерта вы уберете останки.

Конечно.

Останови здесь.

Да, мастер Тимоти.

Стивен Майлс стоит у окна в своем гостиничном номере и смотрит на зарево — пожар окрасил алым полнеба над городом. Его фрак небрежно валяется на долу. Телевизор работал весь день, хотя Майлс целый день провел в городе. Сначала — на репетиции, потом — на официальном и претенциозном коктейле, потом — на последнем в этом сезоне представлении «Гибели богов», потом — на дурацком приеме по этому случаю. Слава Богу, что он в свои почти семьдесят еще очень даже ничего. Этакий бодрый и крепкий старик.

Пламя пляшет над городом. Дым клубится в ночи. Стивену кажется, будто он чувствует запах дыма. Он любит смотреть на огонь. Всегда любил, еще с раннего детства… огонь пробуждал в нем безумие.

Пронзительно зазвонил телефон. Стивен чертыхнулся.

— Стивен Майлс слушает.

— Здравствуйте, это Ева Вайс. Я не поздно звоню? Никак не соображу, сколько у вас сейчас времени. — Слабый голос. Слышно отвратительно. Звонок явно с той стороны Атлантического океана.

— Вайс? А-а, из Мюнхена. Гете-Хаус. — Стивен быстро сообразил, кто это. — А откуда у вас мой номер?

— Мне его дал ваш агент. Я ему все объяснила, и он… пошел мне навстречу. У меня к вам предложение. Этим летом, я знаю, вы собираетесь к нам, в Германию, делать «Тристана» [4] в Винтертурме. А заодно, может быть, отдирижируете у нас Малера, Девятую симфонию? Концерт будет в Мюнхене. Видите ли, в чем дело… Ханс Шик очень болен. Врачи опасаются, что он просто не доживет до лета. А вам в любом случае нужен живой концерт Мадера в Германии, чтобы укомплектовать нашу серию классических записей, которые готовятся к переизданию…

— Они готовятся к переизданию? Кажется, в прошлый раз мне тоже пришлось подменять Шика в срочном порядке. Ладно, посмотрим. — Он бросил трубку и не стал поднимать ее снова, когда телефон тут же начал звонить опять. Руки болели. Ему бы следовало прекратить дирижировать пятичасовые оперы, завязать с этим делом еще лет десять назад. Но тут уже ничего не поделаешь. Так уж сложилась жизнь… бесконечный, безвыходный круг из заурядных оперных театров и малых концертных залов, периодические «прорывы», когда ему предлагают подменить кого-нибудь из приболевших великих маэстро («Стивен Майлс справился великолепно, хотя времени на подготовку было всего ничего»), и возможность погреться в лучах — не своей, а одолженной — славы.

И еще: срывы, провалы. И кошмарные воспоминания, от которых никак не спасешься.

— Я просто псих, — шепчет он. — Бесноватый псих. Большую часть жизни он прожил в Америке и. сам давно уже употреблял в речи всякие американские словечки, но они по-прежнему резали ему слух..

Он откинулся на подушки. Где-то снаружи ревели сирены. А потом его взгляд случайно упал на экран телевизора.

Местные новости. Все тот же пожар крупным планом. Какие-то административные здания. Диктор сухим и бесстрастным голосом объявил число жертв: шесть человек погибло.

Теперь Майлс смотрел на экран. Он видел, как пламя мерцает в окнах, как падает на землю ребенок — черная обугленная головешка, — как пожарные раскручивают змеиные кольца своих брандспойтов. Его трясло от возбуждения. Ему хотелось что-то поджечь, устроить маленький пожар, смотреть на пляску живого огня… Вывалив на постель содержимое пепельницы, он изорвал лист с меню блюд, которые можно заказывать в номер, на аккуратные тонкие полоски, чиркнул спичкой, поджег бумагу, задул спичку и выключил свет…

Небольшой костерок вспыхнул на миг и погас. А когда Майлс снова взглянул на экран, там показывали какую-то ерунду: репортаж об убийстве некоего незначительного политика. Он раздраженно схватился за пульт и принялся переключать каналы…

Чистый мальчишеский голос пел в темной комнате.

Стивен замер, прислушался. Он узнал этот голос. Но раньше он пел не такую… муть…

Это была откровенная попса, из тех приторно-сладких, душещипательных песенок, от которых сходят с ума девчонки среднего школьного возраста. Совершенно невыразительный ширпотреб — и особенно после целого вечера Вагнера. Но зато голос… чистый, хорошо поставленный голос, как у обученного хориста. Голос нечеловеческой красоты. Аккомпанемент был убогим: бренчащие и довольно банальные фразы на фортепьяно и слащавые гитарные аккорды, наложенные на ударный ритм — унылый и бесконечный, как китайская пытка водой. Но голос как будто парил надо всем. Нездешний, свободный. Голос будил беспокойные воспоминания. Англия, школа церковного хорового пения. Давным-давно.

Слова были более изощренны, чем музыка. Двое влюбленных встречались, как поезда в ночи, на пустынном разъезде… на Вампирском Узле, который выпил их души… неплохое сравнение для песни об отчуждении и отчаянии. Вряд ли мальчик сам написал эти стихи. И все же он выпевал их с такой уязвленной неискушенностью, с такой древней печалью… Стивен смотрел на экран.

Камера медленно поворачивалась. Общий план зала. Зрители. Группа на сцене. Лицо певца, крупный план…

Он задохнулся от изумления. Он знал этого мальчика раньше — тридцать пять лет назад! И даже тогда он казался ему пришельцем из еще более давнего прошлого, из туманного сна из детства.

Его била дрожь. Пожар снаружи уже потушили, сирены умолкли.

Лицо…

Нечеловечески бледное. Белое как снег. Длинные черные волосы кружатся вихрем, как стая воронов. Узкий рот — алая прорезь на белом лице. И глаза — черные, неприкаянные. Глаза хищного зверя.