Правдивое комическое жизнеописание Франсиона - Сорель Шарль. Страница 66

— Вы сделали промах, любезный рыцарь Любви, — отвечала Эме, — и недостойны своего ордена, поскольку не умеете блюсти его статут. Король, посвятивший вас в это звание, карает за такие поступки; разве вам не известно, что при подобных поединках не полагается маршала поля и что надлежит им происходить в тайности? А по состоянию, в коем вы из него вернетесь, можно будет судить, победитель ли вы или побежденный.

— Вы рассуждаете чрезвычайно разумно, — вмешался я, — бейтесь сколько вам будет угодно; я не стану вмешиваться и судить удары; час кажется мне весьма подходящим для встречи. Прощайте, пойду взглянуть, не нашелся ли сокол. Начинайте, когда захотите, и пусть черт возьмет того, кто вздумает вас разнимать.

С этими словами я отпускаю им шутовской поклон и, закрыв за собой дверь, возвращаюсь к нашим людям, с коими забавляюсь охотой. Тем временем Клерант, последовав моему совету, принялся ласкать свою поединщицу и спросил ее, согласна ли она начать схватку. Эме, говорившая все это из одной только учтивости, весьма удивилась, узнав, что на нее действительно покушаются.

— Нет, нет, — сказала она, — я не предвижу для себя сейчас никакой чести от победы: у вас не было времени вооружиться.

— Простите, — возразил Клерант, — но я не стал бы говорить о поединке, если б не был к нему готов.

После этого он ведет Эме в соседнюю светелку и готовится доказать ей свою доблесть. Но она, притворившись обиженной, грозится поднять крик и позвать мужа, если Клерант осмелится до нее дотронуться.

— Ах, сударыня, — отвечал он, — разве вы сами только что не сказали, что в таких поединках маршал поля не нужен?

— Я не думала ничего дурного, а вы хитрили, — возразила она.

— Это уже дело прошлого, не стоит о нем говорить, — продолжал Клерант, — но подумайте сами, ведь те, кто сюда войдет и застанет нас взаперти, сочтут все это за явное коварство с вашей стороны и решат, что грех уже совершен и что вы кричите только для того, чтоб себя обелить и показать, будто еще ничего не было; таким образом вы окончательно себя опозорите и стяжаете славу лицемерки, а кроме того, испытаете немало огорчений, не вкусив никакого удовольствия. К тому же я отлично знаю, что вашего мужа нет дома, так как мне сказали об этом, когда я сюда пришел.

— Увы, — воскликнула она, — вы ужасный человек; я только шутила, чтоб скоротать вам время, а вы поступили со мной предательски.

— Ах ты, господи, — сказал Клерант, — по-видимому, статуты, о коих вы недавно говорили, ничего не стоят и при всяком поединке нужен судья, ибо, будь у нас таковой, он бы подтвердил, что я не прибегаю ни к предательству, ни к обману в нашем единоборстве. Нет, милочка, — продолжал он, лаская ей грудь, — нельзя говорить о предательстве, когда на вас нападают спереди, да еще атакуют такое место.

Но Эме, невзирая на его слова, продолжала сопротивляться, а потому он сказал ей, что она напрасно лишает его своих милостей, в коих, как ему доподлинно известно, не отказала намедни одному цимбалисту. — Вы не станете этого отрицать, — продолжал он. — Добрый гений принес мне сию весточку и поведал также причину, побудившую вас так поступить: по его словам, вы надеялись сохранить это дело в полной тайне. Поистине, странная блажь! Вам нравятся такие игры, и вы, без всякого сомнения, не считаете зазорным ими развлекаться, а между тем хотите проделать все так келейно, чтоб даже ваш партнер ничего не знал; это очень трудно; а посему удовольствуйтесь моим обещанием не разглашать никогда того, что произойдет между нами.

Эме весьма подивилась осведомленности Клеранта об ее любовных шашнях и решила, что беспременно нашептал ему о них его ангел-хранитель. Приняв затем во внимание его приятную внешность, знатность и подарки, которых можно было от него ожидать, она положила оставить свою суровость, однако же сказала ему:

— Вы обвиняете меня в грехе, коего я не совершила и не намерена теперь совершить; ибо то, чего вы от меня требуете, принадлежит моему мужу, и я обещалась это беречь.

— Вы получите от меня больше, чем я унесу от вас, — отвечал Клерант. — Да и вправе ли мы негодовать, когда кто-либо обсеменяет нашу землю своими семенами?

— Мой муж — человек совестливый, — возразила Эме, — он не пожелает пожинать чужие плоды.

— В таком случае, дорогая моя, — сказал Клерант, — пошлите их мне: они будут в хороших руках.

После сих слов он уже не встретил никакого сопротивления и поступил с нею так, как ему хотелось; они провели вместе с добрых два часа, а я тем временем следил за полетом наших птиц на большом лугу. Наконец раскрылась садовая калитка, и, устремившись к этому месту, я поспел к прощанию любовников.

— Итак, сударыня, — спросил я, — убедились ли вы в доблести своего рыцаря?

— Безусловно, — отвечала она, — однако победа всегда будет колебаться между нами по мере того, как мы будем набираться свежих сил, так что преимущество окажется то на одной, то на другой стороне.

После этого остроумного заключения мы распростились с ней и не переставали всю дорогу восхищаться ее умом, в пользу коего Клерант привел мне еще много других доказательств, пересказав то, о чем она говорила в мое отсутствие. Я возблагодарил Любовь за выпавшее ему счастье.

По прошествии некоторого времени ему прислали письма, вызывавшие его ко двору; он был вынужден поехать, несмотря на клятвы никогда туда не возвращаться, и, видя неизбежность его пребывания там, я сделал все от меня зависящее, чтоб примирить его с этим.

Клерант от природы весьма честолюбив, и намерение вести приватную жизнь происходило от того, что он не мог принять участия в государственных делах. Вот почему, заручившись такими королевскими милостями, какими не пользовался никто, он перестал помышлять об уединении и, стремясь только к высоким должностям, полюбил двор сильнее, нежели прежде его ненавидел, и избавил меня тем от заботы изображать ему тамошнюю жизнь в розовом свете.

Он всячески способствовал моему повышению и снискал мне благоволение короля, коему я был уже давно известен. Со своей стороны, и я не бездействовал, обычно высказывая перед монархом различные суждения, в коих замечал он некую остроту мысли, доставлявшую ему изрядное удовольствие. Вы, вероятно, думаете, что я стал кичливее и возымел о себе более высокое мнение, оттого что каждодневно пребывал подле августейшей особы государя. Но клянусь вам, это было мне почти что безразлично. У меня не такой склад характера, как у тех кавалеров доброго старого времени, из коих один хвастался, будто во время какой-то церемонии так близко подошел к своему королю, что тот коснулся концом шпаги его штанов; не похожу я также и на того, который с превеликой гордостью показывал всем и всякому плевок, коим его величество, проходя по улице, наградил плащ этого молодца. Такое подобострастие не в моем духе: я предпочитаю грубость того крестьянина, которому кум крикнул, чтоб он бросил пахоту, если хочет взглянуть на короля, проезжающего по их селению, и который на это отвечал, что и шага не сделает, ибо увидит только такого же человека, как он сам.

Удостаиваясь королевских милостей, я не менял своего обычного состояния духа и не заносился ни с того ни с сего. Мне приходилось нередко отпускать в присутствии его величества колкие замечания по адресу некоторых дворян, того заслуживших. Но, будучи крайне невежественными, они их обычно не понимали, а потому по большей части не почитали себя обиженными, а иногда даже смеялись вместе с другими, воображая, по своей глупости, будто я говорил это для того, чтоб их позабавить, а не для того, чтоб отвратить от пороков, коими были они заражены. Правда, нашелся некто, но имени Бажамон, который оказался щепетильнее, но не умнее прочих. Был он глуп и чванлив и не умел обратить в шутку направленные на него шпильки, но тем не менее, выслушивая обвинения, не пытался воздерживаться от дурных поступков, в коих его упрекали. Все сатиры, сочиняемые при дворе, метили почти исключительно в него, ибо он каждый день подавал поэтам до-статочно поводов для упражнения в злословии. А потому он поклялся, что жестоко накажет того обличителя, который первый попадется ему в руки.