День опричника - Сорокин Владимир Георгиевич. Страница 25

— Здоровье Государя нашего! Встаем все с бокалами:

— Здоровье Государя!

Выпиваем до дна. Кагор — не шампанское, быстро не выпьешь. Цедим. Крякаем, утираем усы да бороды, усаживаемся. И вдруг, как гром с неба: радужная рамка на потолке зала, до боли родное узкое лицо с темно-русой бородкой. Государь!

— Благодарю вас, опричные! — разносится голос его по залу.

— Слава Государю! — воскрикивает Батя. Подхватываем, троекратным:

— Слава! Слава! Слава!

— Гойда! — отвечает Государь и улыбается.

— Гойда! Гойда! Гойда! — валом девятым несется по залу.

Сидим, лица к нему подняв. Ждет солнце наше, пока успокоимся. Смотрит тепло, по-отечески:

— Как день прошел?

— Слово и Дело! Хорошо! Слава Богу, Государь!

Выдерживает паузу Государь наш. Обводит нас взором прозрачных глаз своих:

— Дела ваши знаю. За службу благодарю. На вас надеюсь.

— Гойда! — выкрикивает Батя.

— Гойда-гойда! — подхватываем мы.

Гудит потолок от голосов наших. Смотрит с него Государь:

— Хочу посоветоваться.

Смолкаем мы враз. Таков Государь у нас: советы ценит. В этом великая мудрость его, в этом и великая простота. Поэтому и процветает под ним государство наше.

Сидим дыханье затаив.

Медлит солнце наше. Произносит:

— По поводу закладных.

Ясное дело. Понимаем. Китайская западня. Старое мурыжило. Узел путаный. Сколько раз Государь разрубить его замахивался, да все свои мешали, руку удерживали. И не токмо свои, но и свои. И чужие. Да и просто — чужие…

— Имел я полчаса тому разговор с Чжоу Шень-Мином. Друг мой, властитель Поднебесной, обеспокоен положением китайцев в Западной Сибири. Вы знаете, что после того, как наложил я указом своим запрет на переход тамошних волостей под заклад к уездам, дело вроде поправилось. Но, оказалось, ненадолго. Китайцы стали нынче закладываться не волостями, а селениями без угодьев под так называемый таньху [15]-закуп с деловой челобитной, чтобы исправники наши имели право прописывать их как шабашных, а не тягловых. Воспользовались они законом «О четырех тяглах», а целовальники в управах, как вы понимаете, ими подкупаются и прописывают их не как тягловых, а как временнонаемных со скарбом. А временнонаемные — и есть шабашные по новому уставу. Получается, что наделы они возделывают, а платят подать только за шабашенье, так как жены их и дети числятся на наделах шестимесячными захребетниками. Стало быть, подать их все шесть бестяглых месяцев делится не пополам, а два к трем. Следовательно, каждые шесть месяцев Китай теряет одну треть подати. И таньху-закуп помогает проживающим у нас китайцам обманывать Поднебесную. Учитывая, что китайцев в Западной Сибири 28 миллионов, я хорошо понимаю озабоченность моего друга Чжоу Шень мина: почти три миллиарда юаней теряет Китай за эти шесть месяцев. Я имел сегодня разговор с Цветовым и с Зильберманом. Оба министра советуют мне упразднить закон «О четырех тяглах».

Умолкает Государь. Вона оно что! Опять тягловый закон кому-то из приказных поперек горла встал. Не поделили барыши, разбойники!

— Хочу спросить мою опричнину: что думаете вы по сему вопросу?

Ропот по залу. Ясно, что мы думаем! Каждому высказаться хочется. Но Батя руку свою подымает. Смолкаем. Говорит Батя:

— Государь, сердца наши трепещут от гнева. Таньху-закуп не китайцы придумали. Вы, Государь, по доброте душевной о дружественной нам Поднебесной печетесь, а враги из уездов западносибирских плетут свои сети злокозненные. Они вкупе с розовым министром, да с посольскими, да с таможенными этот самый таньху-закуп и придумали!

— Верно! Правильно! Слово и Дело! — раздаются возгласы.

Вскакивает Нечай, коренной опричник, на посольских не одну собаку съевший:

— Слово и Дело, Государь! Когда в прошлом годе Посольский Приказ чистили, дьяк крайний, Штокман, признался на дыбе, что Цветов самолично в Думе «четыре тягла» двигал, буравил заседателей! Спрашивается, Государь: для чего этот пес так в «четырех тяглах» заинтересован был, а?!

Вскакивает Стерна:

— Государь, сдается мне, что «четыре тягла» — правильный закон. Одно в нем непонятно — почему «четыре»? Откуда взялась цифра сия? А почему — не шесть? Почему — не восемь?

Загудели наши:

— Ты, Стерна, говори да не заговаривайся! Верно, верно он говорит! Не в четырех дело! Нет, в четырех!

Встает пожилой и опытный Свирид:

— Государь, а что бы поменялось, ежели б стояла в законе том другая цифирь? К примеру, не четыре тягла брала бы семья китайская, а восемь? Увеличилась бы подать в два раза? Нет! А почему, спрашивается? А потому что — не дали бы увеличиться! Приказные! Вот оно что!

Загудели:

— Верно! Дело говоришь, Свирид! Не в Китае враги сидят, а в Приказах!

Тут я не выдерживаю:

— Государь! «Четыре тягла» — закон правильный, да токмо прогнули его не в ту сторону: исправникам не деловые челобитные нужны, а черные закладные! Вот они на сем законе и едут!

Одобряет правое крыло:

— Верно, Комяга! Не в законе дело!

А левое противится:

— Не в закладных дело, а в законе!

Вскакивает Бубен из левого крыла:

— Китаец и шесть тягл осилит! От этого России сии токмо прибыток будет! Надобно, Государь, закон по другому числу переписывать, подать увеличивать, тогда и закладываться не поедут — некогда будет спину разогнуть!

Шум:

— Верно! Неверно!

Встает Потыка, молодой, но на хитрость цепкий:

— Государь, я так мыслю: коли будет шесть тягл или восемь, тогда вот что случиться может: семьи у китайцев большие, начнут они делиться да дробиться, да будут прописываться по двое да по трое, чтобы подать скостить. А потом все одно закладываться двинут, но уже не как шабашники, а как бессемейные захребетники. Тогда по закону они могут тягло сдавать на исполу нашим. А наши возьмут два тягла, а на третьем отстроятся, да и продадут назад китайцам. И получится, что те уже со скарбом на тягло сядут. Тогда такой китаец женится на нашей — и вообще никакой подати китайской! Гражданин России!

Шум, гул. Молодец Потыка! В корень зрит. Недаром он до опричнины на таможне дальневосточной служил. Батя от удовольствия аж кулаком по столу хватил.

Молчит Государь. Смотрит на нас с потолка внимательным серо-голубым взглядом своим. Успокаиваемся мы. Снова тишина повисает в зале. Молвит Государь:

— Что ж, я выслушал мнения ваши. Благодарю вас. Я рад, что опричнина моя по-прежнему умом востра. Решение по закону о тяглах я приму завтра. А сегодня я принимаю другое решение: почистить тамошние уездные управы.

Рев восторга. Слава Богу! Дождались ворюги западносибирские!

Вскакиваем, ножи из ножен выхватываем, воздымаем:

— Гойда! Чистка!

— Гойда! Чистка!

— Гойда! Чистка!

С размаху втыкаем ножи в столы, хлопаем в ладоши так, что люстры дрожат:

— Гойда! Мети, метла!

— Гойда! Мети дотла!

— Гойда! Мети начисто!

Гремит раскатисто голос Бати:

— Выметай! Выметай!

Подхватываем:

— Выме-тай! Выме-тай!

Хлопаем, пока руки не заболят. Исчезает лик Государев. Поднимает Батя бокал:

— Здоровье Государя! Гойда!

— Гойда-гойда! Пьем, садимся.

— Слава Богу, будет нашим работа! — крякает Шелет.

— Давно пора! — вкладываю я нож в ножны.

— Тамошние управы червями кипят! — негодующе трясет золотым чубом Правда.

Гул трапезную наполняет.

За батиным столом разговор вспыхивает. Всплескивает пухлыми руками толстый председатель Общества Прав Человека:

— Отцы мои! Доколе России нашей великой гнуться-прогибаться перед Китаем?! Как в смутное время прогибались мы перед Америкой поганой, так теперь перед Поднебесной горбатимся! Надо же — Государь наш печется, чтобы китайцы правильно свою подать платили!

Вторит ему Чурило Володьевич:

— Верно говоришь, Антон Богданыч! Они к нам в Сибирь понабились, а мы еще должны об их податях думать! Пущай нам больше платят!