Трое из навигацкой школы - Соротокина Нина Матвеевна. Страница 24

— У меня розовые щеки?

— Когда не злишься.

— Рассказывай… — шептала Софья.

— Там белый мох. Нога в нем тонет, как в пене. Тепло нам будет спать на таком мху. Он весь прогрет солнцем. Там папоротник и дикий лиловый вереск.

— Говори…

— Там синие озера, а берега покрыты сочной травой, и она стелется под ветром, шумит. А в траве запутались ветки ежевики, колючие, как твой нрав. Сейчас. ежевика собрала в гроздья красные ягоды. Я накормлю тебя ими, когда они почернеют.

Они так и уснули сидя, кашляя от дыма и вздрагивая от внезапных, как укол шпагой, укусов комаров.

С этого дня отношения их изменились. Они по-прежнему мало говорили друг с другом, но не только перестали ссориться, но потянулись друг к другу, ища понимания и сочувствия.

На шестой день пути Алексей и Софья вышли к извилистой, полноводной реке. Возившийся с сетью старик сказал, что река эта — Мета, что перевезти их на другой берег он, конечно, может, отчего не перевезти, но вечер уже и гроза начинается, а потому» идите-ка вы, голубоньки, в деревню да попроситесь на ночлег «.

Видно, и впрямь собиралась гроза. Ветер посвежел, поземкой мел по дороге пыль, трепал ветки прибрежной ивы и сыпал в темную воду листья.

У околицы Алешу и Софью догнала молодая чернобровая баба в сарафане из крашенины и красном повойнике. На затейливо расписанном коромысле она несла деревянные бадейки, полные воды.

— Силины? Зачем они вам? Дедушка послал? Пойдемте… Дверь в избу была отворена, в сенцах бродили куры, долбили клювами земляной пол.

Алеша шагнул в избу и замер удивленно. Снаружи силинская изба ничем не могла привлечь внимание: сруб в две клети, узкие, затянутые рыбьим пузырем окна, крыша в замахренной дранке с невысокой трубой. Алеша еще подумал — хорошо, что изба не черная, сажи на стенах не будет. Какая там сажа, внутри вся изба пестрела, цвела красками. И огромная печь, и лавки вдоль стен, и посуда, туески да короба, — все было разрисовано цветами, рыбами, птицами. Больше всего было лошадей, нарисованных неумело, но так резво и весело, что душа радовалась.

— Ой! Кто ж это все у вас так разукрасил? — восторженно спросила Софья, и Алеша оглянулся на нее с удивлением, таким вдруг теплым и ласковым стал ее голос.

— Это золовка моя, — чернобровая баба кивнула на сидящую за прялкой девочку лет четырнадцати. — Даренка, что дверь настежь?

— Только мне дела — за дверьми следить, — звонко отозвалась девочка. — Мое дело прясть, сами велели!

— Да языком молотить целый день, да стены пачкать, — ворчливо заметила темная, сухая старуха, месившая на залавке квашню.

— Мамаш, я странниц привела, покорми…

— Где ты их находишь, странниц этих, — продолжила старуха разговор сама с собой. — Человеку для работы руки господь дал, а не ноги. — И словно в подтверждение своих слов еще яростнее принялась тискать тесто.

— Людей постыдились бы говорить такое! — встряла девочка, стремительно оттолкнула от себя прялку и начала ловко перематывать пряжу с веретена на моток, выкрикивая с каждым поворотом мотовила. — Допряду кудель проклятую, и сама уйду странствовать — на Валдай ко Святой Параскеве. Я жизни праведной хочу, постной, а не вашу кудель прясть!

— Да огрей ты ее, Фекла, по сдобным местам! — прокричала старуха таким же пронзительным, как у девочки, голосом, и сразу стало ясно, кто родительница этих визгливых, страстных интонаций. — Праведница захордяшная! Не пугай людей! Ты странниц лучше накорми, напои, в баньке попарь…

Алеша только головой вертел, пытаясь уследить за этими выкриками, но последняя фраза привела его в ужас.

— Мы не можем в баньку, — быстро сказал он. — Мы обет дали.

— Какой обет? — Софья посмотрела на него с удивлением, а озорная Фекла в дверцах уперла руки в пышные бедра и захохотала.

Алеша надвинул косынку почти на нос, подошел к иконе и зашептал молитву.

Наконец их посадили за стол, дали каши с конопляным маслом, томленной в молоке моркови, постных пирогов с рыбой и квасу. Фекла сидела напротив, поглядывала на Алешу и усмехалась.

Пришли с поля мужики и парни, спокойные, молчаливые. Старик вернулся с реки и сел в угол плести корзину.

— Барки-то завтра пойдут в Новгород?

— Пойдут.

— Возьмите с собой богомолок, им к Святой Софии надо… Помолились и улеглись, кто на печи, кто на лавках, кто на полу на войлоках. Странницам принесли охапку свежей соломы. Уже перестала кряхтеть старуха, и чей-то размеренный храп потряс воздух, и сверчок робко, словно примериваясь, выдал первую трель, как из-за пестрой занавески показалось белое в лунном свете лицо Феклы, и Алеша услышал насмешливый шепот:

— Богомолка, а богомолка… Как звать-то тебя? Иди сюда, поговорим. — Вслед за этим раздался грохот, словно упало что-то тяжелое, и оглушительный смех: — Ой, беда, ой, не могу… Сколько раз тебе, Семен, говорила, не ложись ты с краю… — причитала Фекла.

— Уймись, беспутная! — закричала проснувшаяся старуха. — Тото из тебя природа прет! Семен, успокой ты ее, ненасытную.

Проснулись дети на печи и застрекотали, как кузнечики. Алеше показалось, что нарисованный Бова-королевич тоже зашевелился, погрозил кому-то похожим на веретено копьем, и голубая лошадь затанцевала от нетерпения. Изба заскрипела, закашляла, и тут, перекрывая все шумы и шорохи, взвился альт юной Дарьи:

— Чего ты, Фекла, гогочешь? Чего ты горлу своему луженому передышки не даешь? Да пустите меня в чистую обитель, чтоб зрила я то чистое…

… И умолкла. Похоже, кто-то из парней, устав слушать сестрины вопли, закрыл ей ладонью рот.

— Пойдем отсюда, а? — Софья ощупью нашла Алешине лицо и зашептала ему в ухо. — Что они так все орут? Ох и крикливые…

— Это у них по женской линии, — ответил Алеша. Гроза прошла стороной. Далекие сполохи освещали горизонт. По приставной лестнице они залезли на высокий стог.

— Аннушка, что она на тебя так посмотрела?

— Понравился, — буркнул Алеша и смолк в испуге, надо же» понравилась! «Давно уж не делал он таких ошибок. — Спи, милая, — зашептал он Софье озабоченно. — Завтра поплывем на барке, дадим роздых ногам.

— А это не страшно — плыть? Мета, говорят, порожистая.

— Это прекрасно — плыть под парусом! — Расскажи про море… То, что вчера рассказывала.

Алеша подложил руку под голову и начал:

— Далеко отсюда стоит скалистый и голый остров. Когда-то ой звался Ретусари, и там на взморье меж двух дубов наш Петр поставил себе небольшой домишко, чтоб днем и ночью смотреть на море. Сейчас остров называется Кронштадт, нет тех дубов, нет и дома, но высятся у пристани мачты кораблей.

— Странная ты, Аннушка, — перебила вдруг Алешу Софья. — Ты очень странная. Никак тебя не пойму. Все мне кажется, что ускользает от меня что-то. Кажется, вот-вот поймаю это непонятное, но нет…

— Давай спать, — решительно сказал Алеша.

Он оставил Софье плащ, отполз на край стога и зарылся в сено. Хорошо, что он не видел широко раскрытых Софьиных глаз, которые внимательно за ним следили, не слышал ее шепота:» Странная… точно ряженая… «