Закон парности - Соротокина Нина Матвеевна. Страница 41

Вскоре раненым сделали еще одну послабку. Фон Шаку сообщили о бедственном положении генерал-майора Монтейфеля и бригадира Сиверса. «Еще не хватало, чтоб у меня генералы помирали!»— раскричался старый вояка и распорядился перевести раненых офицеров из подвала на второй этаж. Новое помещение тоже было голо, сыро, замусорено какой-то дрянью, старыми метлами, вонючим тряпьем, но камера имело окно, выходящее на внутренний двор.

Появление лекарств и дневной свет очень подняли дух раненых, прежнее уныние сменилось надеждой. Главное, встать на ноги, а там они поспорят с судьбой, Бог даст, еще успеют сразиться с проклятым Фридрихом в следующей баталии.

Лекарь появлялся исправно в три часа дня. Теперь он уже работал не один, ему помогал вихрастый, молчаливый мальчишка, худой, как ветла. То ли он плохо видел, то ли слышал, но, бинтуя рану, он очень близко приближал лицо к пораженному месту, а потом пугался, вся его цыплячья спина так и передергивалась.

— Что пужаешься? — ворчал лекарь. — Гной ране на пользу, значит, заживает. Ты больше рукам своим верь, чем глазам. Руки у тебя славные… работящие. Возьми отвар, давай всем подряд.

Некоторые пили горьковатый, вонючий отвар, иные отказывались, подмигивая, мол, желали бы чего-нибудь покрепче. Белову отвар явно пошел на пользу, он в первый раз заснул без чертовых кружений перед глазами, заснул прямо днем, привалившись к холодной стене.

А в подвале меж тем уже шла игра. Одна колода карт сыскалась в полевой сумке подполковника, другую достал в городе заботливый лекарь. В самом деле, не умирать же раненым со скуки! Играли по маленькой. Полковник Белов внес изменения в устав игры:

как только некто выигрывает пять монет, он обязан жертвовать их на лекарства. Новые правила направили азарт играющих совсем в другом направлении. Поскольку колоды было только две, то играли «с вышибанием», както сами собой организовались две команды, у каждой были свои сочувствующие, они бились об заклад, с тем чтобы выигрыш тоже употребить на йод и микстуры.

Теперь в камере было больше хохота, чем стонов, и даже рассказы о недавнем сражении приобрели другой, бесшабашный оттенок. О своих полках, о доме, о столь ожидаемом обмене пленными не говорили ни слова, будто зарок дали, и если вдруг тяжелая душная тоска повисала над лазаретом, а тоска — болезнь заразительная, то какой-нибудь звонкий голос возвращал разговорам мажорную ноту.

— Господа, я предлагаю выигрыш от закладов тратить на жратву.

— Присоединяюсь. Жратва — то же лекарство.

— И пиво. Пиво тоже микстура.

— От пива слабит. Вино или водка, это действительно лекарство!

— Игра, господа!

— Нет, в долг я вам не дам, не отдадите. Разве что, как в кабаке, играем на вашу епанчу… или чулки.

— А честь мундира? И потом, как же я без чулок-то? Лучше я буду зрителем.

— Надолго ли вас хватит!

— Господа, послушайте, какой конфуз! Перед Цорндорфом я проигрался в прах. Платить нечем. Майор Кротов поверил в долг до вечера — В сражении нас с Кротовым разметало в разные стороны. Я вздохнул с облегчением. Но вообразите мой восторг, когда сегодня утром лекарь сообщил мне, что майор Кротов с разрубленным плечом сидит под нами в кистринском подвале. И требует долг!

Оглушительный хохот был сочувствием рассказчику.

В разгар веселья к Белову подошел мальчик с кружкой в руке.

— Пейте ваш отвар, господин Белов.

Александр припал к кружке, мальчик, склонившись, внимательно изучал его лицо.

— Теперь позвольте перевязать вашу рану.

— Какая там рана! Царапина. Так заживет.

— Нет уж, вы позвольте. Отойдем к окну, — голос мальчика звучал умоляюще, и Белов покорно последовал за ним.

У окна всегда кто-нибудь сидел, как впередсмотрящий на рее, и без перерыва сообщал лазаретному обществу подробности из жизни крепости:

— Рыжий шельма куда-то поперся, — так они называли офицера из охраны, — бодренько… Солдаты прискакали на рысях… трое… видно, жрать пошли… Дрова привезли, загодя… аккуратная нация… туши скотские волокут… это не про нас…

— Пожалуйста, оставьте нас на некоторое время, — вежливо обратился мальчик к драгунскому капитану у окна. — Я должен перебинтовать рану господина полковника.

Капитан фыркнул недовольно, но отошел. Прохладные и чуткие пальцы мальчика коснулись лба Белова. Когда он стал отрывать пропитанные сукровицей и гноем бинты, Александр крякнул негодующе, но шепотом заданный вопрос заставил его забыть о боли.

— Скажите, господин полковник, у вас есть такой друг — князь Оленев?

— А как же!

— Тише, умоляю. Не рассказывал ли вам князь Никита о некой особе, фрейлине их величества?

— Мелитрисе Репнинской? Он разыскивает ее по всей Пруссии. В Познань за ней поехал…

— В Познань? — прошептал мальчик. — Князь Никита был в Познани? А я… — в его голосе послышались слезы.

Александр вырвал голову из его рук и посмотрел внимательно на обиженное, худенькое личико, под глазами синяки, губы пухлые, уголки кровят, видно, от недоедания.

— Княжна, это вы? — спросил он шепотом, заранее уверенный в ответе. — Ти-ише…

— Свят, свят. Бог Саваоф… Как вы здесь оказались?

— Это длинная история. Вы поможете мне выбраться отсюда?

— Жизни не пожалею. Здесь где-то в крепости среди пленных пастор Тесин. Он близко сошелся с Никитой. Может быть, он о князе что-нибудь знает? — Мелитриса закивала быстро, завязала бинт тугим узелком. На этом и расстались.

Неожиданная встреча потрясла Александра. Он понял, что судьба вручила ему обязанность заботиться об этой несчастной и странной девушке. Но как держится! Ни слова жалобы… Она, наверное, мерзнет в этой жалкой одежде, но это не главное — одна среди мужичья, никто же не знает, что она девица. Сколько вопросов он должен ей задать, чтобы осмыслить происходящее. Но, может быть, это нескромно — лезть в чужую душу? Ой… какая, к чертовой матери, скромность? Мы в плену!

На следующий день Белов с нетерпением ждал появления «мальчика», но им удалось обменяться только двумя фразами.

— Вы спросила пастора про Никиту?

— Да, но он отказался говорить на эту тему.

— Вы сказали ему — кто вы?

Мелитриса отрицательно покачала головой.

— У пастора Тесина здесь очень много забот, зачем отягощать его плечи еще одной?

— Но почему?

— Боюсь, его очень смутит сама мысль, что я женщина. Нельзя требовать от него больше, чем он может дать. Он и так мне помог. Он святой, право слово… — Мелитриса говорила спокойно, ласково, как-то очень женственно клоня голову набок,

Удивительно, что другие не угадывали в «мальчике» девицу. Прозрев, Александр уже забыл, что и сам испытывал к помощнику лекаря только жалость и благодарность. Он присмотрелся к своим товарищам, пожалуй, они были внимательнее, чем он сам. Во всяком случае, все с «мальчиком» были ласковы, обращались зачастую на «вы», но никто не задавался вопросом — как он сюда попал — Видимо, легенда о том, что «мальчик» сын покойного полковника, достигла и офицерского каземата. А хорошо бы, чтоб эти охламоны хоть материться при Мелитрисе перестали! Может быть, поставить их на место, раскрыть им глаза. Знаешь, гардемарин, и думать забудь! Это не твоя тайна.

Обращение к себе забытым юношеским «титулом» заставило Белова улыбнуться. А ведь само выскочило! Неужели жизнь опять требует от него романтических подвигов? Жизнь, господа, Родине, честь, господа, никому! И вперед, гардемарины!

На следующий день Белову выпала очередь дежурить у окна и оповещать раненых о жизни крепости. Дежурству этому каждый в казарме радовался, как подарку. Белов расположился с комфортом, даже соломы подстелил, чтоб задница от камней не мерзла.

— Господа, у нас гости… Ого, карета о двух гнедых… очень недурных, между прочим. Карета из дорогих, кто-то к нам пожаловал из начальства…

Лакированная карета имела очень странный силуэт, она была выше обычной и из-за обилия багажа казалась брюхатой. Карета обогнула по дуге широкий двор и остановилась возле входа в главную башню.