Максим Перепелица - Стаднюк Иван Фотиевич. Страница 31
Поднимаюсь лифтом на тот самый этаж. И вдруг замечаю: на двери квартиры товарища Кривцова висит табличка: «В квартире корь».
Не думаю, чтобы сам народный артист заболел, но факт остается фактом. Потоптался я на лестничной площадке и все же поднял руку к звонку.
Приоткрывается чуть-чуть дверь; вижу – женщина. Объясняю все по порядку и извиняюсь, что по случаю кори не могу зайти. Прошу ее взять магнитофон и сделать все, что нужно. Ушла спрашивать народного артиста. Согласился. Унесла мою машину и закрыла дверь. Я тем временем на ступеньку присел. Отдыхаю и сам про себя смеюсь: заболеет, думаю, мой магнитофон корью…
А тут, слышу, топает кто-то сверху по лестнице. Оглядываюсь. Идет старушка лет под сто и ведет на цепочке крохотную собачонку. Цуценя настоящее. На голове у старушки шляпа с пером, на руках – черные перчатки. Я чуть подвигаюсь к стенке – боюсь, как бы это цуценя не цапнуло меня зубами. А то махнешь рукой, убьешь нечаянно, потом отвечай.
Собачка заметила меня и залилась лаем. Так и рвется с цепочки. А старушка уговаривает ее.
– Мэри, перестаньте! Прекратите, Мэри, прошу вас.
Ишь ты! На «вы» к цуценяти…
– Вот так, – и старушка нагнулась, чтоб погладить утихшую собаку. – Умница. Не бойтесь, молодой человек, она у меня послушная.
– А я и не боюсь, – отвечаю.
Поровнявшись со мной, старушка остановилась.
– О чем это вы задумались, молодой человек? – кокетливо спрашивает.
– Да так… о разном, – вздыхаю я.
– О! Понимаю, – бабка многозначительно подняла вверх палец. – И грусть на вашем лице понятна. О любви, стало быть, размышляете, сударь.
– А что, разве на лестнице об этом думать нельзя?
– Везде можно. И нужно!.. – отвечает старушка. – На свете нет более святого чувства, чем любовь. Разумеется, настоящая любовь. И это чувство великое не часто посещает человека. И если вы поверили, что вас полюбили всем сердцем, не торопитесь отвергать любовь, если даже ваше сердце не откликнулось на нее.
– А если, скажем, к примеру… – перебиваю ее.
– Выслушайте меня, молодой человек! – сердится старушка. – Так вот… Бережно, очень бережно отнеситесь к этой несравненной драгоценности. Ибо поистине, нет таких драгоценностей, которые могли бы сравниться с любовью.
Безрассудство бросать бриллианты в воду, чтобы насладиться бульканьем воды. Тем более великое безрассудство легкомысленно относиться к любви. Любовь – самое высокое проявление жизнедеятельности человека… Запомните это, молодой человек. Прощайте, – и потопала вниз, вслед за своей Мэри.
– Да-а, разумна жинка. Видать, собаку съела в вопросах любви…
Наконец, выносят мне мою машину. А тут как раз лифт остановился. Вышел из него какой то человек в шляпе, и я занял его место. Нажимаю кнопку, которая вниз везет. Нырнул вниз, проехал этаж, второй, и вдруг лифт застрял прямо между этажами, и ни туда ни сюда.
– Эгей! – кричу и на кнопку звонка нажимаю. – Кто там внизу есть! Застрял!
– А? – доносится снизу женский голос. Это – лифтерша. – Нажмите по очереди все кнопки!
– Да я нажимал! Ничего не помогает!
– Вот окаянная машина! – начинает ругаться лифтерша. – Опять испортилась… Посидите, механика позову.
– А долго сидеть? – интересуюсь.
– Нет. Часика полтора, – отвечает она таким тоном, вроде разговор идет о двух минутах. – Домоуправ его услал куда-то.
Тут я вскипел.
– Слухайте! – кричу. – Мне не до шуток! Выпускайте скорее!
– А что же я сделаю? – сердится лифтерша. – Машина она и есть машина! Захочет – везет, не захочет– стоит.
Вот попался! И ничего не придумаешь. Ну, как тигр, сижу в клетке. Да еще клетка висит между небом и землей… Решил не терять времени. Нужно пока прослушать, что тут наспевал в магнитофон товарищ Кривцов. Осматриваюсь. Но розетки нигде не видно. А-а… Солдатская смекалка выручит. Прилаживаю штепсель к патрону электролампы и включаю магнитофон.
И такая, скажу вам, полилась песня, что я позабыл обо всем на свете. Ох, и голос у народного артиста! Прямо дивизией командовать можно. Слушаешь и вроде себя не чувствуешь. Нет тебя. Есть только песня и сердце твое.
Но тут мой слух уловил какую-то возню внизу. Чуть-чуть поворачиваю рычажок, приглушаю песню и слышу, что лифтерша курицей кудахчет.
– Ой ты, горе мое! – голосит. – Алексей Филиппович в лифте застрял, – и кого-то быстро за механиком посылает.
Я опять песню погромче даю. Вскоре прилетел механик. Лифтерша лопочет ему что-то, а он отговаривается:
– Я же выходной сегодня. Костюм новый вымажу.
– Сердится очень Алексей Филиппович, – убеждает его лифтерша. – Ругался уже.
– Ругался?.. Ох, и попадет мне! Давайте ключ!.
Взялся-таки механик лифт ремонтировать. Здорово действует товарищ Кривцов.
И только песня утихла, докладывает механик:
– Ф-фу! Готово! Вызывайте лифт
– Вызываю, Алексей Филиппович!.. – добрым голоском кричит лифтерша.
И вот я уже внизу, щелкаю дверью. Мне навстречу кидается механик – долговязый мужчина в новом сером костюме, на котором виднеются свежие масляные пятна.
– Пожалуйста, Алексей Филиппович, – приглашает выходить. – Извините, что задержал вас. И за песню спасибо. Давайте ваш чемоданчик.
– Какой чемоданчик? – строго спрашиваю. – Во первых, я не Алексей Филиппович, а Максим Кондратьевич, и во-вторых, лифт надо в порядке содержать!
– Батюшки! Военный! – ахнула лифтерша. – А где же Алексей Филиппович?
– Как… Это вы пели? – спрашивает механик и смотрит на меня глазами, круглыми, как головки подсолнухов.
– А что? Плохо? – смеюсь я.
И тут заныл механик.
– Ой!.. Костюм!.. Новый костюм из-за вас испортил!
– Так зато какую песню послушали, – успокаиваю его.
А лифтерша все удивляется:
– Батюшки!.. – и хлопает руками об полы. – Голос точь-в-точь как у Алексея Филипповича.
– Безобразие! – перебивает ее механик. – Людей от работы отрывают! Меня там люди… Сегодня я не дежурю!
– Ничего, ничего, а костюмчик бензинчиком, – и, захватив магнитофон, прощаюсь. – До свиданья!
Открываю выходную дверь и ради шутки пробую затянуть песню, какую народный артист пел. Слышу, шутка в точку попала. Лифтерша еще сильнее закудахтала вслед мне.
– Батюшки! – лопочет она. – Семьдесят годков живу, а такого не видывала. Вот это артист! Как голоса умеет менять!
Большое удовольствие доставила мне история с лифтом.
Выхожу на улицу и оглядываюсь по сторонам. Вот и телефонная будка. Набираю номер. Отвечает швейцар. Спрашиваю у него про своего ассистента. Говорит, что уже никого нет. Видел он, что появился с большим букетом цветов агроном товарищ Олешко и увел с собой Марию Козак и Людмилу Васильевну.
Куда же они с цветами? Может, в загс?.. Так, дело ясное… Крепись, Максим! Ничто не помешает тебе выполнить задание!
…Приехали, наконец, мы на радио. Прощаюсь я с шофером и захожу в вестибюль. Останавливаюсь у будочки: там сидит гражданочка и пропуска выписывает. Говорю ей:
– Перепелице – пропуск.
– Сейчас посмотрим… Так… Олешко уже прошел… Товарищ Козак Мария прошла.
Прямо подпрыгнул я на месте:
– Маруся Козак и агроном Олешко здесь?!
– А чего вы удивляетесь? – отвечает мне гражданочка. – У нас разные люди бывают. Вот и их, видать, пригласили по радио выступить…
Взбежал я на второй этаж… Надо вначале найти Марусю и Федора. Подхожу к первой двери.
И вдруг слышу:
– Ой!.. Ой!.. помогите!.. На помощь! На помощь! Мавр госпожу убил… На помощь! Сюда, сюда…
– Что это? Кого убили? Эй! – начинаю стучать в дверь, откуда крик доносится. – Откройте! Откроите, говорю! Откройте!
Вдруг распахивается дверь и оттуда вылетает черноокая дивчина – недовольная и даже, я бы сказал, сердитая.
– В чем дело?! – набрасывается она на меня. – Что случилось? Что вам надо? Почему стучите? – миллион вопросов в секунду.