Шторм - Старлинг Борис. Страница 23

Паркер пожимает плечами. Фрэнк достает из кармана портативный кассетный диктофон, кладет его на прикроватную тумбочку и включает. Зажигается красный индикатор записи.

– Что вы помните, Кристиан? О той ночи?

– Я помню, как свалился в воду. Она была холодная. Обалдеть, до чего она была холодная.

– А потом?

– Ничего.

– А перед этим?

Паркер молчит. Фрэнк подсказывает ему:

– Вы помните что-нибудь из происходившего до вашего падения?

Паркер кивает.

– Дайте мне пару секунд, ладно?

– Конечно.

Из коридора за дверью доносится поскрипывание резиновых подошв обуви и приглушенное звяканье тележки.

Паркер прокашливается.

– Была бомба.

– Бомба? Вы уверены?

– На все сто.

Бомба. Фрэнк, в том или ином качестве, был связан с морским делом добрых сорок лет, но отроду не слышал, чтобы кто-то закладывал бомбу в паром. Перво-наперво ему приходит в голову, что Паркер бредит или что-то перепутал, однако тот выглядит находящимся в здравом уме и трезвой памяти. Речь немного замедленная, но с головой у него, похоже, все в порядке.

– Что произошло? Начните с самого начала.

Паркер рассказывает Фрэнку обо всех событиях на мостике, имевших место перед полуночью, когда он только-только заступил на четырехчасовую ночную вахту, самую утомительную смену. Капитан Саттон – Эдди Кремень – собрал их на мостике и сообщил, что на борту находится бомба. Второй помощник Гартоуэн остановил паром, переведя машину на холостой ход, а он, третий помощник Паркер, поднял по авралу палубных матросов. Пассажирам остановку судна объяснили тем, что на винт намоталась рыбацкая сеть. Работы, проводившиеся на автомобильной палубе, контролировались четырьмя камерами – носовой, кормовой, левого и правого борта. Продублированные на мостике индикаторы механизмов открывания и закрывания носовых ворот, как и положено, изменили цвет с зеленого на красный при их открытии и снова на зеленый после закрытия.

– А когда капитан Саттон закончил, он снова вернулся на мостик?

– Ага.

– Как он выглядел?

– Потрясенным.

– Это и неудивительно. Если бы та бомба взорвалась, когда они передвигали фургон, и от него, и от матросов остались бы лишь кровавые ошметки.

– Ага. Когда дело было сделано и у него появилась возможность осмыслить произошедшее, тут-то его и проняло.

– А откуда он вообще узнал о бомбе?

– Не знаю. Должно быть, получил предупреждение.

– По радио?

– Наверное.

– Но из радиорубки об этом не докладывали?

– Спаркс? Если и докладывал, то не мне. Я ничего такого не слышал.

Фрэнк почесывает лодыжку. Лента безжалостно крутится вперед.

– Тут есть кое-что странное. Вы сказали, что была бомба.

– Ага.

– Но капитан Саттон и палубные матросы сбросили машину с бомбой в море.

– Ага.

– Значит, на борту бомбы больше не было.

– Так я и подумал. Поначалу.

– Что вы имеете в виду, говоря "поначалу"?

– Как и все, я решил, что опасность миновала. Потом вдруг раздались два мощных удара. С них-то все и началось.

– Удары? Похожие на взрывы?

– Ага. Именно на взрывы. Весь корпус тряхануло. Реверберация ощущалась на мостике.

– Но первый сигнал о помощи был подан в двенадцать минут второго. А фургон, как вы говорили, был сброшен за борт вскоре после полуночи.

– Ага. Мы выбросили машину и решили, что опасность миновала. Снова запустили двигатели на крейсерскую скорость и перестали об этом думать. Потом дело запахло штормом, и нам пришлось слегка сбросить скорость.

– Какова была сила шторма? По Бофору семь, восемь?

Семь баллов, это вполне терпимо, скорость ветра 28-33 узла с высокими волнами. При восьми баллах шквалистый ветер достигает порывами 34-40 узлов, волны вскипают пеной.

– Что-то вроде этого. Мне доводилось бывать в переделках и похуже. Однажды, у побережья Фразербурга, на нас налетел шторм в одиннадцать баллов. Но пассажирам пришлось бы хреново и при семи.

– Насколько вы снизили скорость?

– На два или три узла. Кажется, с семнадцати до пятнадцати.

– Значит, с учетом остановки вы выбивались из графика.

– Ага. Капитан прикидывал, насколько мы прибудем позже, чем по расписанию.

– И что у него выходило?

– Он сказал, опаздываем на час. Но, по-моему, в его расчеты вкралась ошибка. Неверная оценка расстояния или что-то еще. Начать с того, что до остановки мы выигрывали полчаса.

Паркер смотрит на Фрэнка. Есть что-то в его голосе, его манере, наводящее Фрэнка на догадку о том, что он хочет донести до него какую-то мысль.

– Но ведь рассчитать это, с учетом всех поправок, было не так уж сложно.

– Не сложно.

– Совсем не сложно.

Получалось, что капитан вернулся из трюма потрясенным настолько, что запутался в расчетах. Потрясенным настолько, чтобы сделать – или не сделать – что именно?

– Это была не единственная оплошность, которую он допустил?

– Этого я вам не скажу.

Да скажет он, куда денется. Паркер сам хочет выложить эту информацию, но так, чтобы потом иметь право говорить, что Фрэнк из него жилы тянул, а на блюдечке он ему ничего не преподнес.

– Ваш капитан погиб. Вы ничего не выиграете, защищая его репутацию.

Паркер молчит.

– Мне нужно знать, что произошло.

Паркер трогает пальцами ссадину на лице и, видимо решив, что поупирался достаточно, уступает.

– Ладно. Он запаниковал. Слетел с катушек. Полностью.

– В каком смысле?

– Лопотал что-то невнятное. Бормотал себе под нос как чокнутый. Этот хренов подсчет можно было без проблем произвести за десять секунд, а он снова и снова тыкал пальцем в калькулятор. Записывал числа на клочках бумаги и рвал их. И это было только начало. Когда "Амфитрита" начала тонуть, он схватил интерком и начал выкрикивать приказы. Оно, конечно, кому приказывать, как не ему, да только орал он какую-то собачью чушь. Не запускать двигатели автомобилей, пока не открыты носовые ворота! Пассажирам высаживаться в порядке очередности занимаемых ими пассажирских палуб. А потом и вовсе пошла какая-то невнятица: я даже не уверен, что он говорил по-английски. Долбанная калоша тонула, а он отдавал такие распоряжения, словно мы уже причалили в Абердине.