Шторм - Старлинг Борис. Страница 62

Кейт без удовольствия вспоминает лекции по общению со средствами массовой информации. Ее учили тому, что задача полицейского использовать интервью, чтобы донести до широкой аудитории то, что нужно полиции, а отвечать при этом непосредственно на заданный вопрос совершенно не обязательно.

– Сегодня утром кто-то спугнул убийцу. Нам настоятельно необходимо найти этого человека, чем быстрее, тем лучше. Если вы находились где-нибудь поблизости ранним утром, пожалуйста, дайте о себе знать. Явитесь в управление на Куин-стрит и спросите меня, старшего детектива-инспектора Кейт Бошам, или детектива-инспектора Питера Фергюсона. Возможно, вы проезжали по дороге Б-9077 или посещали ближние окрестности и просто не поняли, что увиденное вами являлось не чем иным, как жестоким убийством. Даже если вы сами совершили нечто предосудительное или противоправное, меня это не интересует. Мне нужно поговорить с вами только о том, что имеет отношение к убийству.

У нее нет другого выхода, кроме как пригласить свидетеля на личную встречу, ибо в противном случае группе придется иметь дело со шквалом звонков от всякого рода придурков. Опыт показывает, что, когда речь идет о необходимости явиться в полицию, желающих попусту потратить чужое время оказывается гораздо меньше. Но в любом случае свидетель должен чувствовать себя в безопасности.

– Вы слышали, как наш репортер говорил об атмосфере страха на улицах Абердина, – произносит ведущая. – Погода стоит редкостная, мало кто помнит такое теплое лето, однако женщины слишком напуганы, чтобы выходить на улицу без сопровождения. Вместо того чтобы радоваться солнечным дням, они вынуждены сидеть в четырех стенах. Какой совет могли бы им дать?

– Будьте осторожны. Бдительность – это лучший способ помочь и полиции, и себе самой. Если вы увидите кого-то подозрительного, дайте нам знать. Если вы знаете кого-либо или живете с человеком, чье поведение в последнее время изменилось, опять же дайте нам знать. Пусть вас не беспокоит то, что ваши подозрения могут оказаться беспочвенными. Помните, ваше молчание может обернуться для кого-то бедой. Мы предпочтем разработать тысячу ошибочных версий, чем упустить хоть что-то, способное помочь делу.

– Насколько вы близки к поимке этого человека?

"Насколько близки? Что за идиотский вопрос?"

– У нас в разработке целый ряд направлений. Я не могу...

– Вы ожидаете неминуемого ареста?

От гнева к горлу Кейт подступает ком.

Она смотрит не на ведущую, а прямо в камеру.

"Поговори с ними в их гостиных, за их обеденными столами. Поговори с ними. Поговори с ним".

– Если вы смотрите нашу передачу, я хочу сказать вам следующее. Вас предупредили. Мы вас обязательно поймаем. Это вопрос времени, только времени, и ничего другого.

Выдержка начинает изменять ей. Она чувствует, что готова сорваться и заскользить в непредсказуемом направлении, как Сильвия по накрененному полу бара "Амфитриты", но чувствует и то, что уже слишком поздно. Ей с этим не справиться, она просто обязана, обречена и хочет пройти через это.

– Вы считаете, что имеете своего рода право делать то, что делаете. Позвольте мне в связи с этим заявить следующее. Я не успокоюсь, пока вас не найдут, слышите? Этому будет посвящено мгновение жизни, находящееся в моем распоряжении. Если потребуется, я обойду всю землю, я буду преследовать вас на суше и на море. Куда бы вы ни посмотрели, я обязательно буду там, прямо позади вас. Пока вы на свободе, я не остановлюсь.

Ведущая взирает на нее в изумлении.

Кейт тяжело сглатывает. Ее колотит от ярости.

Ее дрожащие пальцы движутся к микрофону, прикрепленному к воротнику свитера. Она отстегивает его аккуратно кладет его на столик перед собой, встает и не говоря ни слова, покидает студию.

"И почему только чужой опыт ничему нас не учит? Редферн Меткаф позволил делу Серебряного Языка разрушить свою жизнь, потому что считал его своим личным делом. В глубинах той холодной зимы в Лондоне, когда убийства следовали одно за другим и мы ничего не могли поделать, чтобы остановить их, я поняла, что за кошмар навлек на себя мой босс, и дала себе слово никогда не допустить, чтобы нечто подобное случилось со мной. Я буду выигрывать и буду проигрывать, но никогда не допущу, чтобы это влезло мне в душу. Да нет же, мы ничему не учимся!"

В дом Элизабет Харт Кейт является затем, чтобы попытаться поднять ее из мертвых и заглянуть внутрь того, что было ее жизнью. Белый жар ее ярости, направленной на Черного Аспида, охладился до управляемого, равномерного кипения, однако огонек, поддерживающий эту температуру, в любой момент может вспыхнуть испепеляющим пламенем.

Элизабет жила на Виктория-стрит, как раз за западной оконечностью Юнион-стрит. Это типично абердинская улица, с двухэтажными домами на одной стороне и одноэтажными коттеджами с большими, встроенными в покатые кровли мансардными окнами – на другой.

Элизабет жила в одном из двухэтажных строений, с гранитным бордюром и входной дверью со стороны заднего фасада.

Опросы соседей Элизабет не прибавляют знаний о Черном Аспиде, но позволяют много узнать о его жертве. Можно с уверенностью сказать, что сильно скучать по ней никто не будет. По общему единодушному мнению, покойная являлась завзятой сплетницей, любительницей подглядывать в замочную скважину и копаться в грязном белье. На каждого, кто был готов ее выслушать, она выливала целый ушат неприглядных сведений о супружеских изменах, любовных связях и порочных детях, почерпнутых из невесть каких источников, а то и притянутых за уши.

Работа на дому предоставляла Элизабет бесконечные возможности для домашнего шпионажа. Ее письменный стол был расположен так, что с рабочего места была видна Виктория-стрит, а из кухни открывался панорамный вид на задние стороны домов на соседней улице. Три отдельных ряда домов – ее дом, дом напротив и дома позади – и целый сериал о чужих жизнях для ее развлечения.

Элизабет жила здесь лет двадцать – примерно столько, сколько длилась холодная война Кейт с Фрэнком, – и всегда одна, никаких жильцов, никаких сожителей и, конечно, никакого мужа. В первые годы ее злословие порождало проблемы и явилось причиной по меньшей мере двух разводов, случившихся из-за того, что она, став свидетельницей неверности мужей, не преминула сообщить об этом их женам. Однако со временем у соседей выработалось что-то вроде иммунитета к ее словесному яду: над тем, что раньше бесило, стали посмеиваться.