Суматоха в Белом Доме - Бакли Кристофер Тэйлор. Страница 49

– Он наизусть знает Билль о правах и цитировал его, когда мы ехали в джипе.

Фили сидел багровый, словно тромб величиной с мяч, каким играют в гольф, перекрыл ток крови в его сосудах. Не выдержав, он вмешался в разговор и орал на Марвина, пока президент не приказал ему замолчать. Свои мольбы Марвин заключил словами о «чувствительной натуре» «М-энд-М».

Президент еще больше помрачнел.

– Тогда пусть молится, чтобы его чувствительность его не подвела. И больше никаких достопримечательностей. Вы поняли?

Марвин заверил президента, что больше никаких остановок не будет, и разговор закончился. Позднее Фили сказал мне, будто именно в этот момент окончательно понял, что президентство Такера «приказало долго жить».

В своих мемуарах «С грустью о власти» Томас Такер тоже признал, что с появлением Марвина на Бермудах результат выборов был предрешен, но, мол, вспоминать, как «ближайшие» помощники подталкивали его к неправильному решению, значило бы лишь «ратифицировать провал». Я всегда преклонялся перед способностью президента не сдаваться ни при каких обстоятельствах, но, возможно, дипломатический провал был бы предпочтительнее того, что произошло потом.

Положив трубку, президент несколько мгновений просидел молча. Потом едва заметно усмехнулся и, позвонив слуге, спросил у нас, кто чего хочет.

– Барбитуратов, – отозвался Фили.

«Уступки», в которых Марвин был столь уверен, не материализовались ни в первый день, ни во второй, ни в третий. Тем временем мировая пресса сообщала о переговорах в Народном доме так, словно речь шла о заключении Версальского мира, нагнетая атмосферу значительности и внушая человечеству, будто его будущее зависит от того, что Марвину и «М-энд-М» подадут на ланч.

Британский парламент осудил президента за то, что он якобы мирится с бесчеловечным обращением с бывшими британскими подданными. Советы и страны Восточного блока заявили, будто бы президент подошел к проблеме как государственный деятель, чем ввергли Западное крыло в смятение.

Такер и Марвин беседовали по три-четыре раза в день. Президент требовал чего-то реального, а Марвин отвечал, что атмосфера «обнадеживает», и так далее и тому подобное. Представители Объединенного комитета начальников штабов глядели мрачнее и мрачнее час от часу. На второй день, ближе к вечеру, президент позвонил Марвину из Чикаго после особенно неприятной демонстрации перед отелем. Его терпение истощалось.

– Почему, – спросил он, – вы не можете вытащить хотя бы нескольких заключенных?

Марвин ответил, что М'дуку рассматривает этот вопрос как «внутреннее дело», поэтому он не включил его в переговоры о военной базе.

И еще Марвин сказал президенту, что «М-энд-М» хочет возобновить соглашение о базе, но требует один миллиард долларов.

Президент вздрогнул.

– Полагаю, надо принять его предложение, – сказал Марвин. – И он хочет, чтобы объявили, будто бы он уступил нам три миллиарда.

Президент скрипнул зубами, но все же продолжил разговор:

– Наши права на землю, которая, кстати, была непригодна для пользования до нашего появления на острове, действительны еще пятьдесят лет.

– Командующий М'дуку считает иначе.

– А мне плевать, даже если ему мерещатся фиолетовые гиппопотамы. Я из шкуры вылезаю ради этого шута, но каждый раз, когда речь идет о какой-нибудь уступке с его стороны, он дает мне пинок под зад. Значит, так, Марвин, сейчас же передайте ему, что я в отвратительном настроении, в неоколониальном состоянии, и вы представить себе не можете, на что я сейчас способен и перестанет меня трахать.

Президент в самом деле вышел из себя. На шее у него вздулись жилы, прямо над вырезом пуленепробиваемого жилета, который он надел под рубашку. Теперь нам всем приходилось надевать такие жилеты, даже если предстояли небольшие приемы. Свой разговор с Марвином президент закончил сообщением, что его «виза» действительна еще двадцать четыре часа. В мемуарах Марвин пишет о «невыносимом» давлении на него во время переговоров, что и привело к неудаче.

На следующий день президент и Марвин говорили по телефону пять раз. И каждый раз у президента подскакивало давление. Он произносил слово «милый» с такими модуляциями в голосе, что я не на шутку пугался.

Последний звонок в Чикаго был в восьмом часу вечера. Нашел время!

– Пятьсот миллионов, – сообщил Мартин. – Он согласен на пятьсот миллионов. И мы можем заявлять всему миру, что сбили цену с четырех миллиардов.

Если бы «М-энд-М» был более «романтичным», по выражению Клэя Кланахана, имея дело с Томасом Такером, президент мог бы и согласиться. Но тут не было «искушения», здесь было то, что юристы называют «принуждением».

– Летите домой, Марвин, – вздохнул президент.

Через три часа мы были на пути в Вашингтон. Президент пил и не сводил взгляда с иллюминатора.

– Надо было сделать его госсекретарем, – проговорил он, наблюдая за свечением на краю крыла. – У него потрясающий талант лоббирования интересов тех стран, которые нас недолюбливают.

Где-то над Восточной Вирджинией президент получил сообщение о том, что наша военно-морская база на Бермудах вновь подверглась нападению.

31

Гнилой зуб

– Помните сцену из «Самого долгого дня», – спросил президент, – в которой два немца выглядывают из бункера и видят на горизонте сплошные корабли? Я бы сейчас не отказался такое продемонстрировать.

Адмирал Бойд, которому четырехлетние урезания бюджета не доставляли радость, ответил:

– Не думаю, чтобы у нас хватило кораблей закрыть горизонт.

– Тогда возьмите танкеры, ну, что хотите, только выкрасьте их в серый цвет. Я хочу, чтобы он в понедельник утром выглянул в окно и наделал в штаны.

Адмирал заметил, что из окна спальни М'дуку сможет увидеть корабли, только если их поместят на коралловый риф.

– Так выведите их так, чтобы они были видны из окон столовой.

Срочно сверились с фотографиями и обнаружили, что окна столовой выходят в сад. На это президент заявил, что надо обтрясти деревья и тогда листья не будут мешать обзору.

Мы находились в Штабной комнате. Шел пятый час утра, я совсем выбился из сил, но предстояло еще много работы. Фили был в воинственном настроении – сказалось время, проведенные с адмиралами и генералами, – и, подражая английскому полковнику, шагал по комнате с военным биноклем на шее. Он все время повторял:

– Американцам нравятся кризисы.

Наверное, это было нечто вроде мантры для соответствующих обстоятельств.

Всю ночь мы спорили, посылать или не посылать на Бермуды команду спасателей, чтобы вернуть в Вашингтон Марвина и незадачливых Кроматти с Баумом. Однако никак не могли прийти к согласию.

«М-энд-М» оспаривал наше заявление, что он взял их в заложники, на том якобы основании, что, пока перекрыта дорога к взлетной полосе (которую, кстати, перекрыли его войска), они будут его «почетными гостями» в Народном доме. Время от времени Седрик Паддингтон брал верх над Макопо М'дуку.

Телефонные линии, естественно, были перерезаны, по версии М'дуку, «элитными имперскими американскими коммандос», так что связь с Марвином отсутствовала, да и Народный дом, по сообщениям агентов Кланахана, больше напоминал крепость, чем резиденцию губернатора.

Трудно было предвидеть, каким образом освобождение американских заложников повлияет на обстановку, усугубит или, наоборот, разрядит ее.

Некоторые не возражали бы оставить Марвина там, где он был. Генерал Гилули несколько раз повторил:

– Ну, если гости, так и волноваться не о чем…

Фили засмеялся. Когда же президент поинтересовался, над чем он смеется, Фили ответил, что представил, как у Марвина один за другим вырывают ногти на ногах. Все присутствовавшие тогда в комнате отрицают, будто бы тоже смеялись, но на самом деле не смеялся один Ллеланд. В то время он вообще не смеялся.