Встречи на футбольной орбите - Старостин Андрей Петрович. Страница 45

Из Парижа возвратились Яншин, Фадеев. Мы шли с Яншиным к нам, на Спиридоновку.

– Михаил Михайлович, – озабоченно, нервничая по поводу всякого рода болтовни вокруг команды, спросил я его, – что же это делается, ведь так и «загреметь» можно?

– Что вы, мастер, что вы, уж если нам с вами «загреметь», то дальше ехать некуда!

Подъехали Фадеев и Корнейчук, которых связывала крепкая дружба. Сандро звал тогда еще совсем молодого драматурга Сашко. Невысокого роста, привлекательный с виду воспитанник украинского комсомола имел пылкое сердце и смелый нрав. Я однажды у себя дома был свидетелем, как он с комсомольской непримиримостью «ставил на место», вышедшего «из берегов» старшего по возрасту и положению чинушу. И Сашко добился своего, тот извинился.

Когда я за столом завел разговор об оскорбительных для команды толках, Сашко также прямолинейно и без обиняков выговорил мне: «Чего тут хныкать. Клевета слез не боится – она опровергается делом. Вы же в Бельгии выиграли. Продолжайте и дальше так». Сидели мы долго. Я запомнил этот вечер потому, что оптимистическое настроение и Яншина, и Фадеева, и Корнейчука передалось и мне. Прощаясь, Сандро сказал: «Все образуется, делать надо то, во что веришь». Эту истину нетрудно было усвоить.

Когда мы вчетвером, Николай, Александр, Петр и я, по нашей просьбе были приняты Косаревым, так как наши фамилии упоминались в статье относительно «буржуазных нравов» в «Спартаке» как первоисточник вредных направлений, то и он, расхаживая по своему кабинету, говорил: «Не волнуйтесь, разберутся, а вы свое дело делайте: задачи из испанских уроков решайте».

Дельного мы из этих уроков извлекли много. Большее место, чем раньше, в наших тренировках заняли индивидуальные занятия. Я бесконечное множество раз отрабатывал технические приемы точной перепасовки «с левой – влево, с правой – вправо». Партнером была деревянная стенка. Глазков с завидным упорством осваивал резаный удар с углового. И когда журналисты назвали этот удар «сухой лист», якобы изобретенный Диди, они опоздали с этим открытием на двадцать лет. Степанов первым стал разучивать и единственный применял прием мяча на грудь, что впоследствии получило повсеместное распространение. Буся, жонглируя мяч головой, добивался скоростного преодоления пространства. Воздушный дриблинг он довел до совершенства, но только на тренировке. Забить гол, пройдя сквозь строй защитников финтами в воздухе, ему не удавалось. Сделал это Диди в Бразильском чемпионате, но много лет спустя после Бусиных попыток. От первого номера, Акимова, до одиннадцатого, Корнилова, мы все, не щадя сил и времени, решали задачи из испанского учебника.

Это были годы технического и тактического перевооружения спартаковских футболистов. Ведра пота проливались за тренировку. Вознаграждены мы были сторицею в 1938 и 1939 годах. «Спартак» установил рекорд, непобитый по сие время. Два года команда выигрывала и первенство страны и Кубок СССР – дважды подряд дубль.

Именно тогда, во время высшего восхождения «Спартака» по ступенькам популярности, я все больше утвердился во мнении, что футболист сам творец своей судьбы, тренер же – его советчик. И к чести тренеров «Спартака» тех лет, они и не претендовали на диктаторские полномочия. Константин Павлович Квашнин, Владимир Иванович Горохов, Петр Герасимович Попов отлично понимали душу футболиста. Они были требовательны к соблюдению дисциплины и терпимы к мнению игрока. Подотчетность тренерскому совету они рассматривали не как усечение своих прав, а как осознанную необходимость для приближения к истине.

Самый демократический принцип лежал в основе руководства футбольным коллективом. Поди, попробуй, пофордыбачь, как говорил дядя Митя, на тренерском совете при обсуждении плана игры или утверждении состава. Здесь были свои Мараты и сен-жюсты, дантоны и Робеспьеры. Никаких поблажек ни игроку, ни тренеру, ни брату, ни свату. Только коллегиально и объективно.

Конечно же, болтовню и всяческие басни о «буржуазных нравах» как ветром сдуло. Дело оказалось сильнее слов. В «Известиях» было извещение: «Дело братьев Старостиных прекращено».

Разбирательство вели принципиальные и объективные работники прокуратуры Андрей Андреевич Воронов и Лев Романович Шейнин, и им не стоило большого труда разглядеть наносное и отделить плевела от зерна. Бомба, как говорится, не взорвалась.

Впоследствии я встречался со Львом Романовичем и на его квартире в Москве, и на даче в Красной Пахре, слушал его занимательные рассказы на тему знатоков, а он обычно шутливо приговаривал: «Конечно, в футболе страсти посильнее бушуют!..»

Действительно, сильные неприятности иногда преподносит футбол. Дернула меня однажды нелегкая пригласить на футбол и Марка Наумовича Бернеса. О замечательном артисте я знал еще до знакомства с ним. Однажды Арнольд, зайдя ко мне на Спиридоновку, беспрекословно заявил: «Был я сейчас на просмотре нового кинофильма, поет там молодой артист песню, которую завтра весь народ петь будет». Как в воду он глядел. Песню «Тучи над городом встали» запели все.

Сблизились мы с Марком сразу: Юрий Карлович нас познакомил. В футболе он не был искушен. Я и соблазнился, наверное, бес честолюбия попутал. Ты, дескать, знаменитым артистом стал. Но и мы не лыком шиты. Я уже сборную выводил как капитан. Дважды дубль под моим капитанством команда выиграла. А играла как раз сборная тренировочный матч. Готовились мы к зарубежной встрече. Назначен был новый тренер. Словом, пригласил я Бернеса на матч, а вместе с ним и Яншина, Олешу, Арнольда. Они согласились, и мы поехали на «Динамо». Усадил я гостей на трибуну и пошел в раздевалку.

Все ребята в сборе. Весело здороваюсь. В сборную собирались как в родной клуб, друг друга годами знали. Входит тренер. Деловито, сухо роняет: «Здравствуйте, товарищи!» На меня, да и на других, никакого внимания. На лице наставника выписана сосредоточенная озабоченность – вчера только назначен. Я (это постыдство меня потом в особенности угнетало, сейчас краснею) стараюсь попасть ему на глаза; ноль внимания. Объявляет состав, и я чувствую, как начинает пылать мое лицо: моя фамилия не называется. «Ослышался?» – мелькает в голове. Но неумолимо звучит: «Капитан команды (на мгновение замираю) – Сергей Ильин».

Достойный капитан, ничего не скажешь, мы с ним нога в ногу прошли несколько лет в составе сборной команды. Но тренер меня даже и в запасных не назвал. Как будто и не было такого игрока десять лет в сборной команде! Как будто вообще меня и в раздевалке нет. И ребятам неловко. Я вижу, с каким состраданием взглянул на меня Григорий Федотов. Какой стыд! Зачем же он вызвал меня? Почему хоть словом не обмолвился в мой адрес? Удар был прямой, в подбородок, как говорят боксеры, уложивший меня от неожиданности навзничь. Я с трудом соображал, как сохранить достоинство. Неизмеримую тяжесть оскорбительной неловкости я чувствовал на своих плечах, когда двинулся к выходу из раздевалки.

Самое же унизительное впереди: что я скажу приглашенным? Ведь сколько я разъяснял Марку свое новое амплуа, щеголяя модными футбольными терминами, вроде «стоппер» и даже «полицейский», как назывался в Англии центральный защитник. Одним словом, я ушел в раздевалку искать триумф, возвращаюсь поверженным. Меня на мгновение посетила малодушная мысль – сбежать, настолько стыдно мне было появляться перед ними и вообще перед публикой. «Не поставили» – самое неприятное для футболиста слово. Оно по-комариному назойливо и нудно звенело в голове, угнетая сознание. Я даже несколько раз вслух его произнес, проверяя, как оно прозвучит: «не поставили», «не поставили»… Получалось фальшиво, потому что скрыть смущение, замаскироваться равнодушием не хватало сил. Морально я был выбит из седла. «Ну, хотя бы одно слово сказал, предупредил, дал бы какое-то обоснование, было бы не так оскорбительно», – горько рассуждал я, направляясь все же на трибуну.

Но мои спутники были куда деликатнее тренера. Только на мгновение проскользнуло недоумение в их вопросительном взгляде, когда я пробирался к ним на трибуне. А потом помогающие полувопросы, полуутверждения: «Что, отдыхаешь сегодня? Ну, и правильно!»