Мой сын маг - Сташеф (Сташефф) Кристофер Зухер. Страница 78

— И больше ничего предпринимать не будут, пока не одолеют королеву Алисанду. А вот потом, ваше величество, они нападут на вас. Если же Алисанда победит, то мавры до вас не доберутся.

— Я не могу позволить, чтобы королева Алисанда сражалась за меня и вместо меня!

— И не нужно, — громко проговорил Рамон. — Алисанда выйдет на бой за свою страну, ведь махди прежде всего стремится завоевать Бордестанг и Меровенс. Но потом, покончив с этим делом, он вернется и завершит завоевание Ибирии.

Король Ринальдо озадаченно нахмурился:

— Странный замысел.

— Странный лишь в том случае, если вы позволите себя одурачить и поверите, что наш истинный враг — махди, — возразил Рамон.

— Но кто же еще! — вскричал король Ринальдо. — Хочешь сказать, что это тот человек, Найробус?

— Именно он, ваше величество. Если он действительно приспешник Зла и пытается реконкистой вернуть Ибирию и Меровенс своему господину — а его господин сам дьявол, — то прежде всего он будет стремиться захватить Меровенс. Он для него опаснее.

— Да, ибо я не вернул бы себе престол и не уничтожил злого колдуна, узурпировавшего власть в моей стране, если бы мне не помогла королева Меровенса и твой сын! — воскликнул король Ринальдо. — Горько это признавать, но они гораздо большая угроза для сил Зла, нежели я! Я думаю, ты все верно понял, господин Мэнтрел, — ты и твой сын! Объясни мне все-все про эту войну!

Глава 25

Рамон рассказал о Гролдоре, о наркотиках, заполонивших города на его родине, объяснил, каким образом эти наркотики помогают Найробусу красть из молодых людей необходимую для его магических завоеваний энергию.

— Меровенс может представлять для врага большую угрозу, поскольку этой страной на протяжении веков правили добрые, праведные короли, а все это время в соседних с Меровенсом странах правили прислужники Зла, — сказал Рамон. — Только год в Меровенсе правил узурпатор — перед тем как королева Алисанда отвоевала престол.

— Ты скромничаешь, господин Мэнтрел, — усмехнулся Ринальдо. — Лично я не сомневаюсь: именно присутствие твоего сына рядом с монаршей особой, посвятившей себя служению Добру и Справедливости, превратило Меровенс в угрозу для сил Зла. Мы должны любой ценой предотвратить поражение королевы Алисанды! Я выступлю в поход и атакую махди с тыла!

— С вашего позволения, ваше величество, — смиренно проговорил Рамон. — Я бы усомнился в том, что подобная тактика мудра. Мой сын твердо уверен в том, что королева Алисанда возвращается на защиту Бордестанга. Если вы хотите выступить ей на подмогу...

— Я должен скакать к Бордестангу. Что ж, я тебя понял, — нахмурился король Ринальдо. — Наверняка махди уже в пути и собирается атаковать ее! Но он скорее всего оставит какие-нибудь силы на моей земле, дабы удерживать северные земли и дабы я не заподозрил, что он увел отсюда большую часть своего войска.

— В таком случае последуйте его примеру, — предложил Рамон. — Оставьте и вы здесь часть своего войска. Оставьте небольшой гарнизон, который бы курсировал по стране, который бы перемещался из одного города в другой — так вы создадите у врагов иллюзию, будто бы вся страна вооружена!

— Превосходный замысел! — воскликнул Ринальдо и ударил кулаком по подлокотнику трона. — А покуда враги будут торчать у моей границы, я поведу основные силы к Бордестангу и сниму с города осаду! — Однако пыл короля быстро охладел. — Но это было бы слишком дерзко. Я отправлюсь сражаться с врагами, чья сила подкреплена могущественными колдунами, а у меня чародея не будет!

— Уже есть, — усмехнулся Рамон.

Тафа ибн Дауд пребывал в печали. Тафа гневался и ругался.

— Что, опять эта чушь? — спрашивал он Шарифа Хайфу. — С какой стати кто-то должен пугаться из-за какого-то там сна?

— Никаких причин пугаться нет, о мой господин, если такой сон приснится раз, и притом одному человеку, но когда он снится много ночей подряд сотням людей сразу и во сне они видят одно и то же, то люди начинают шептаться о колдовстве.

— И все только из-за сна? — фыркнул Тафа. — Сны никому не могут повредить. Что же за трусы те, кого это пугает?

— Дело не в том, мой господин, что рыцарь, которого видят наши люди во сне, такой уж страшный, — осторожно проговорил Хайфа. — Он дряхл, стар, у него плохие доспехи и жалкое оружие, но он не ведает страха. Он полон ярости, он беспощаден, он зарождает сомнение в сердцах наших соотечественников.

— Тогда скажи им, чтобы они видели во сне наших яростных воинов! — рявкнул Тафа. — Пусть перед сном думают о Тарике и Абу Бакре! И еще... раздавай всем понемногу гашиша на ночь. Все. Доброй ночи, Шариф! — И Тафа отвернулся, не задернув за собой полотнище шатра. Полотнище подхватил ветер и принялся трепать.

— Доброй ночи, мой господин, — тоскливо пробормотал Шариф Хайфа и, отвернувшись, стал искать немного гашиша и для себя.

— Сдавайся, марокканская собака!

Тафа, ошарашенно моргая, вскочил на ноги и увидел, как прямо на него, верхом на старой кляче с заплетающимися ногами, несется безумного вида седобородый и седовласый рыцарь с медным тазиком для бритья на голове. Рядом со стариком на ослике трусил приземистый толстяк.

Тафа как зачарованный уставился на наконечник копья. Наконечник был треснутый, прикрученный к древку веревкой, однако казался очень острым. Тафа отпрыгнул в сторону. Старый безумец проскочил мимо него, но тут же поворотил коня и вернулся. Тафа хотел выхватить ятаган, но обнаружил, что ножны пусты. Он опустил глаза вниз и сделал еще одно неприятное открытие: он был одет, как нищий пастушок.

Невероятно! Тафа лихорадочно огляделся по сторонам. Он стоял на выжженной солнцем пустоши, где клубилась пыль и росли чахлые кучки травы. Где горы? Где его войско?

Старик вновь помчался на него. Его глаза сверкали, губы были сурово сжаты.

Тафе стало страшно: с чего это старик так расхрабрился? Наверное, он и вправду чокнутый?

— Возвращайся домой, порождение пустыни! — вскричал старик. — Возвращайся домой, иначе мое копье отправит тебя в загробный мир!

Тафа снова успел уклониться от копья. Нет, невероятно! И тут же пришла мысль о том, что все это ему только снится.

И вдруг страх отступил. Во сне можно действовать по-своему! И как только рыцарь на своей клячонке снова прогрохотал мимо, Тафа выхватил из-за пояса пастушью пращу. Зарядив ее камнем, он раскрутил пращу над головой, дождался, когда рыцарь снова развернет коня, и швырнул в безумца камень. Камень ударился о медный шлем рыцаря. Старик покачнулся в седле, но выпрямился и вскричал:

— В золотом шлеме Мамбрино я неуязвим! Делай что хочешь, несчастный пастух! Меня нельзя победить. Я упаду, но встану вновь!

Тафе снова стало страшно, но теперь он уж и не знал почему. Старик пришпорил клячу, и она поскакала прямо на Тафу — не на великого полководца, а на простого пастуха.

Хватит! Тафа отпрыгнул в сторону, над ним взметнулось копье. В последний миг Тафа метнулся к лошади, ухватил древко копья посередине и изо всех сил дернул копье на себя. Копье выпало из рук рыцаря, высоко взлетев, древко угодило старику в подбородок. Старик запрокинулся, соскользнул с лошади и упал.

Его кляча повернула морду и отчаянно заржала. Тафа подкрался к упавшему рыцарю и занес копье для удара. Но глаза старика были уже закрыты. Он только успел прошептать:

— Что такое раны... для тела рыцаря...

И тут голова его откинулась и тело обмякло. Но страх не умер вместе с рыцарем, страх накрепко угнездился в сердце Тафы. Ему казалось, что в ушах его звенит эхо слов старого рыцаря: «Я упаду, но встану вновь!» ужасе мавр воззрился на оруженосца, но казалось, кортышку вовсе не огорчила гибель хозяина. Он только встретился глазами с Тафой, улыбнулся и медленно кивнул.

Тафа зарычал, схватил копье наперевес и побежал к коротышке. Но земля ушла у него из-под ног, небо потемнело и он провалился куда-то — он долго падал... падал, пока не ударился спиной о мягкие подушки своего ложа, пока проснулся, от страха покрывшись испариной.